Метаморфозы

Путем исследований мы узнали, что из себя представляет среднестатистический художник, и решили детально изучить его мозг и психику непосредственно в нашей лаборатории. Выбор чисто случайно пал на вас, Сергей Федорович, так что уж извольте и извините за причиняемое беспокойство.

Для вас подготовлена специальная информация в текстовом изложении. После ее прочтения вы должны ответить на все вопросы в конце текста.

Сканирование вашего мозга роботы уже выполнили. Но они могут ошибиться: искусство слишком расплывчато для детального анализа. Мы решили продублировать полученные результаты тестом, сравнивая ваши ответы с выводами киберов.

Только не вздумайте хитрить и лгать. Тест составлен таким образом, что правильность ответа на каждый вопрос контролируют другие вопросы. Если мы получим несовпадения, придется вмешаться в работу вашего мозга, а это не безопасно для вас. Так что извольте.

– Сейчас мы пройдем туда, где вам предстоит работать, – сказал профессор и вручил художнику какие-то бумаги. – Там вы найдете все необходимое для вас.

Они снова подошли к стене, и Стамов привычным прикосновением открыл дверь. Художник шагнул в проем и оказался наедине со своими мыслями и чувствами. Стамов уже не казался таким простым и безобидным ученым. В понимании художника это уже был монстр, который пытается решить не только его судьбу, но и судьбу всей земной цивилизации…

В комнату, где находился художник, вошла группа инопланетян. Среди них был и профессор Стамов. Взору пришельцев открылись разбросанные по полу тюбики из-под красок, кисти. Здесь же валялась нераспечатанная бутылка водки. В центре комнаты на этюднике – небольшой холст, картина полностью законченная и выписанная до мелочей. На пришельцев смотрели пронзительные глаза человека на красном, экспрессивном фоне. Он стоял за барьером, как судья, как возмездие…

Художник спал, и пришельцы не посмели будить его.

Прозрение

Вместе с Беловым в кабинете сидели еще два сотрудника: Полозьев и Фокин. Белов что-то рисовал на бумаге, Полозьев листал реферативный журнал «Глобальный космос», а Фокин разгадывал кроссворд. До конца рабочего дня оставалась уйма времени, и ученые не спешили.

– По вертикали: катастрофически быстрое сжатие массы под действием сил, – вслух произнес Фокин.

– Прессование, – тут же отозвался Белов, продолжая вычерчивать замысловатые фигуры.

– Из семи букв и вторая «о», Анатолий Федорович, – обиделся Фокин.

– Тогда кование.

– Бросьте, Толя, ваши кузнечные шутки.

– Вам не нравится? – Белов отодвинул в сторону лист и уставился на Фокина. – А если проницаемость? Это слово, я думаю, подойдет к сегодняшнему кроссворду.

Фокин не ответил.

– Ка-о-эл-эл-а-пэ-с, – произнося вслух каждую букву, он вписал их в незаполненные клеточки и спрятал кроссворд.

Все замолчали. Возникла неловкая пауза. Вспомнили, что предложенная новая тема повисла в воздухе. Никто добровольно не решался взяться за этот сизифов труд. Шеф Александр Иванович Митрович, он же заведующий отделом глобальных проблем, нервничал. А это для подчиненных был опасный симптом. Как правило, в таких случаях профессор принимал волевое решение. В данной ситуации его решение могло стоить сотруднику лаборатории научной карьеры.

В дверь постучали. На пороге появилась Зиночка, личная секретарша шефа. Она игриво прогулялась по кабинету, приблизилась к Белову и промурлыкала:

– Анатолий Федорович, вас вызывают.

– Кто? – насторожился Белов.

– Он сам.

– По какому вопросу? – скрывая волнение, полюбопытствовал ученый.

Девушка мило улыбнулась, кокетливо пожав плечами:

– Не знаю… – прошуршала по кабинету коротеньким платьицем и скрылась за дверью, унося с собой стук каблучков.

«Шеф решил выжить меня из отдела и нашел для этого неплохой повод, – мелькнуло в голове Белова. – Сейчас он навяжет мне эту дурацкую проблему, и докторская полетит к черту. И за что его Митрович так невзлюбил?»

Белов смял и выбросил в урну исчерченную странными фигурами бумагу, собрал в стопку разбросанные по столу листы рукописи и посмотрел на Полозьева и Фокина. Они притихли и уткнулись в бумаги. В наступившей тишине сквозь приглушенный шум кондиционера слышался звук бившейся о стекло окна мухи.

«Нужно во что бы то ни стало доказать шефу, что эта идея не только нереальна, но и безжизненна, – обдумывал предстоящий разговор с профессором Белов. – Мы не имеем права отвлекаться на абстрактные исследования, в то время как человечество ставит перед нами, учеными, массу неотложных проблем. Я скажу ему это».

Полный решимости до конца сопротивляться диктаторской прихоти шефа Белов вошел в кабинет Митровича.

– Так, – услышал он резкий отрывистый звук, едва за ним закрылась мягкая дверь. – Я знаю, вы юморист и порядочный бездельник. Но я вас вызвал по другому вопросу.

Белов попытался вставить, что он предполагает, по какому вопросу его вызвали, попробовал возразить насчет бездельника, но властный голос не допускал диалога:

– Тела живут в пространстве, но не проникают в пространство, не исчезают в нем. Массы заключены в ничтожные объемы, однако твердые тела непроницаемы друг для друга. Не странно ли все это?

– Александр Иванович, – воспользовавшись паузой, начал Белов, – мне кажется, что проблема проницаемости неразрешима, это игнорабимус. Я не верю в проницаемость – твердые тела отталкиваются друг от друга поверхностями, и эти силы отталкивания невозможно нейтрализовать, не разрушив вещество. Как же я могу делать то, во что не верю?

– Вот и прекрасно! Делайте то, во что верите. Докажите принципиальную невозможность проницаемости. В науке, как вам известно, отрицательный результат не менее значим, чем открытие. Но результат, а не псевдонаучные разглагольствования. Не со всякого старта виден финиш, мой дорогой коллега. Не игнорабимус, а игнорамус.

– Но, Александр Иванович, – не сдавался Белов, – какая польза обществу от разрешения этой проблемы?

– Из решенной проблемы можно всегда извлечь пользу. По теории профессора Воланда смысл существования человеческого рода состоит в том, чтобы получать и потреблять информацию. Вся человеческая деятельность построена на этом принципе. Лишите человека экстерорецепторов, и он превратится в мертвую материю.

– Неужели весь смысл существования человека сводится только к получению и потреблению информации?

– По теории Воланда это так, Анатолий Федорович.

– Ну а духовная жизнь человека – это тоже информация? Долг, честь, совесть, дружба, любовь наконец?

– Любое, в том числе и эмоциональное, проявление живой системы – это, в конечном счете, ее информационное взаимодействие с другой системой.

– Вы считаете, что человеческие качества можно втиснуть в некие формулы и программы?

– С помощью структурной этометрии Воланд образмерил духовный мир человека. Он выразил чувства через поток информации и построил математические модели совести, долга, чести, дружбы, любви. Вмонтировал эти понятия в информационное обеспечение роботов и подарил человечеству не только думающие машины, но и чувствующие. Вы, случайно, не интересовались его трудами?

– Трудами Воланда? Профессора по машинным эмоциям? – переспросил Белов.

– По структурной этометрии, – педантично поправил его Митрович.

– А Воланд разрабатывал свою теорию не в сотрудничестве с Азазелло? – набравшись смелости, с сарказмом поинтересовался Белов.

– Вы, Анатолий Федорович, не лишены чувства юмора, и это хороший знак для ученого.

– Спасибо.

– В последней своей работе Воланд показал, что возможности человека можно значительно расширить, очистив психику от лишней информации. Ну зачем, к примеру, человеку негативные чувства? Во всех сферах деятельности мы имеем помощников, но только не в эмоциональной. Мы отдали неблагодарный физический труд роботам, мы отдали неблагодарный умственный труд думающим машинам, а вот неблагодарные отрицательные эмоции мы еще никому не передали.

Воланд пришел к убеждению, что страдать и ненавидеть должны андроиды, а человек в это время будет радоваться. Освободившись от гнева, ненависти, агрессии и страха, он станет бесконечно добрым и умным. Всю неблагодарную работу, в том числе и бремя человеческих пороков, возьмут на себя думающие и чувствующие механизмы. В человеческом обществе воцарится гармония.