Устроили его в… Артемие-Веркольском монастыре.
Шестнадцатилетнему вожатому Федору Абрамову, как лучшему ученику, было предоставлено право поднять флаг в день открытия лагеря.
Событие знаковое.
Ведь знамя, которое Абрамов поднимет в монастыре, напрямую связанном с Артемием Веркольским, станет его отречением от праведного отрока и того праведного жития, повторить которое так хотелось ему всего несколько лет назад.
Можно сказать, что Абрамов оказался поставленным перед выбором, но ему казалось тогда, что никакого выбора нет…
Ведь святого праведного отрока Артемия не было в монастыре, он ушел на Ежемень или в обрубку, а на крутояре, напротив монастыря, в красной, осененной приспущенными знаменами могиле спал былинный богатырь…
В обманных сумерках пропаганды, скрывающей главное и выпячивающей не значащее, этот богатырь воспринимался, как заменивший Артемия источник духовного света.
Шестнадцатилетний Федор Абрамов еще не знал, что богатырь из красной могилы не несет в себе ничего, кроме обмана и тьмы. Соединяя монастырь Артемия Веркольского с красной могилой, он исполнил свою почетную обязанность, поднял над пионерским лагерем красный флаг…
«Федя выделялся серьезностью, самостоятельностью, – вспоминает очевидец. – Вместе с ним мы ходили на различного рода работы, преимущественно по благоустройству территории лагеря. Личным примером Федор увлекал нас»[30 - Воспоминания о Федоре Абрамове. С. 35–36.].
Примерно, можно догадаться, в чем именно в годы «безбожных» пятилеток заключалось благоустройство территории монастыря, отведенной под пионерский лагерь.
Обрушивали еще не сваленные кресты, выламывали еще не доломанные иконостасы…
Исповедуясь перед смертью в записках, озаглавленных «Из жития Федора Стратилата», Федор Александрович Абрамов запишет предсмертное прозрение: «Нет обратных дорог, но тот, кто очень хочет, может ходить дорогами детства».
Дороги детства – это тропинка в то время, когда еще не появилась в его жизни «красная могила», в годы, когда еще не отрекся он от Артемия Веркольского, еще не затоптал в себе святого праведного отрока.
Глагол «затоптать», выглядит излишне экспрессивным в этом контексте, но заменить его словом «забыть» нельзя.
«Федор Абрамов умел привлекать сверстников, – свидетельствует Федор Тихонович Попов. – Много рассказывал о монастыре, его истории и строительстве, о соборах монастыря, о колокольне и башне с часами, о строительстве дороги по реке Северная Двина через озеро Святое (ныне Красный окунь), где был монастырский скит. Рассказывал все это увлеченно. Говорил, что обо всем этом он читал в книгах, которые находил в монастыре и частично у жителей Верколы и Летопалы»[31 - Из письма Ф. Попова от 10 ноября 1986 г. Архив Веркольского музея.].
Забыть Артемия Веркольского Федор Абрамов не мог.
Ему нужно было затоптать его в себе.
Разумеется, попытка заменить православие и праведность эдакой советской былиной, а святые мощи праведного отрока красной могилой – занятие весьма опасное прежде всего для собственной души.
В шестидесятые годы Федор Абрамов придумает объяснение, дескать, хотя он и участвовал в осквернении православных храмов, но храмы эти принадлежали никонианской Церкви, и староверов, к которым Федор Абрамов относил и мать, и тетушку Иринью, и самого себя, не касались…
Однако пользоваться этим объяснением будут только герои его книг[32 - «А тут, когда ты сказал мне, что Мошкин неграмотный, я еще раз прочитал эту молитву. И знаешь, что удумал? – Подрезов победно взглянул на Лукашина, потом на Анфису. – А то, что это вообще не старовер писал. Непонятно? Ну, этого понять нельзя. Для этого самому в староверах побывать надо. Вот что. А я был. Из староверской семьи вышел. И не знаю, как другие староверы, а наши староверы из-за этих самых божьих храмов разоряться не станут – это я тебе точно говорю. Староверам на эти храмы, которые якобы разоряет советская власть, начхать, поскольку у них дело дальше молельни не идет. Вот я этими самыми божьими храмами и срезал Дорохова. Ведь это же, говорю, нас на смех поднимут»…], а самому Абрамову – слишком много лукавства было в нем! – душевного успокоения оно не принесет.
И хотя в повседневной жизни Федор Абрамов и не обнаруживал особой тревоги за свою душу, но в художественной прозе, требовавшей гораздо более глубокой открытости, то и дело возникали выплывающие из подсознания образы монастыря, в разрушении которого принимал Абрамов посильное участие…
«За рекой вставала луна, и казалось, отсветы пожарища, далекого и страшного, падают на белые развалины монастыря»…
«Время от времени, оттуда, где на красной щелье холодно сверкают сахарные развалины монастыря, доносился глухой и протяжный гул»…
Но все это будет потом, а в комсомольские годы замена святого праведного Артемия Веркольского на былинного богатыря из красной могилы казалась комсомольцу Федору Абрамову вполне естественной.
«Мы завидовали летчикам, их форме, их подвигам… – запишет он за неделю до своей кончины 6 мая 1983 года. – Папанинцы… «Как закалялась сталь» – Евангелие нашего времени.
Мы отчаянно завидовали старшим – красным партизанам, героям Гражданской войны. Завидовали и проклинали свой возраст. Эх, если бы родиться на двадцать лет раньше.
В газетах писали о классовых врагах… о схватках с ними, но ничего этого не было в нашей деревне. Уводили баб за колоски, человека, уклонявшегося от лесозаготовок, увели на Беломорье. Но какие же это враги…
Павлику Морозову завидовали.
Матерей, отцов презирали»[33 - Запись 6 мая 1983 года, озаглавленная «Детство».].
6
Половина девятого класса пришлась на 1936 год, половина – на 1937?й.
В 1937 году вспомнили еще об одной могиле.
В этом году страна торжественно отметила столетие кончины Александра Сергеевича Пушкина.
Отмечали столетие и в Карпогорской школе.
«Предоставленную в распоряжение школы РК союза учителей стипендию им. Пушкина определяю лучшему ученику школы по учебе и знанию творчества Пушкина на II четверть, т. е. на февраль – март ученику 9 класса Абрамову Ф.А.» – гласил приказ № 6 от 10 февраля 1937 года[34 - Пушкинскую стипендию Федор Абрамов сохранил за собою и по итогам учебного года, а в 10-м классе поделил ее с учеником 8-го класса Михаилом Ряхиным.].
К самому юбилею на школьной сцене поставили инсценировку по «Борису Годунову».
Главную роль – Самозванца – сыграл Федор Абрамов.
Костюм Самозванца сшили из рясы, привезенной из Артемие-Веркольского монастыря. В бывшем священническом облачении и произнес Федор знаменитые слова самозванца:
Нет, мой отец, не будет затрудненья:
Я знаю дух народа моего:
В нем набожность не знает исступленья:
Ему священ пример царя его…
Как вспоминает Павла Федоровна Фофанова, на поясе у Абрамова во время спектакля висела сабля.
«Вынимать ее не надо было, но неожиданно он вынул саблю и размахнулся. Зрители не обратили внимания, а мы с Калинцевым засмеялись».
Что думал облаченный в рясу Абрамов, не известно. Может быть, и не в спектакле по пушкинскому «Борису Годунову» выхватил он саблю, а в тех далеких вихревых годах, когда скакал вместе с Архипом Белоусовым в атаку?
Поэзия вихревых годов для Федора Абрамова и его товарищей по Карпогорской школе не отходила в историю, она была необходимой составляющей той действительности, в которой они жили, за которую готовы были нести ответственность.
Все оценки Федора Абрамова в девятом классе – «отлично».
Дисциплина – «хорошо».
Эта отметка не очень-то вяжется с воспоминаниями одноклассников и товарищей по школе, запомнивших Абрамова как примерного во всех отношениях ученика.
«Большая тяга была у него к знаниям, – вспоминала М. Москвина. – Он даже злился, когда по каким-то причинам не было того или другого урока… В перемены организовывали игры, многие принимали в них активное участие. Федор же читал книгу или стоял у стенки и смотрел»[35 - Воспоминания о Федоре Абрамове. С. 32.].
«Чем выделялся Абрамов среди молодежи? – задается вопросом Г. Рябов. – Одет был несколько иначе, чем сверстники, носил полупальто, был подтянут».
Впрочем, тут же он припомнил, что и держался Абрамов «по-особенному: не по годам серьезен, независим, отстаивал свою точку зрения в разговорах со старшими»[36 - Там же. С. 36.].