Под гнетом страсти

– Князь, это уже слишком! – вскочил Ратицын.

В это время раздался звонок швейцара, и явившийся с докладом о посетителе лакей объявил:

– Виктор Аркадьевич Бобров!

X. Опоздал

– Дома-с, у них граф Лев Николаевич, – почтительно доложил на вопрос Виктора Аркадьевича Боброва княжеский швейцар.

У молодого человека болезненно сжалось сердце.

«Опоздал!» – пронеслось в его голове.

Он поспешил с визитом к князю Облонскому, желая именно предупредить объяснение его с зятем, этим непрошеным и неумелым ходатаем, который может только испортить все, думал и, как мы успели убедиться, не безосновательно Виктор Аркадьевич.

«А быть может, он еще не говорил?» – мелькнул луч надежды в уме Боброва.

С замирающим сердцем шел он по анфиладе княжеских комнат к кабинету Сергея Сергеевича.

Последний, между тем, бросил доложившему о посетителе лакею лаконическое:

– Проси!

И по уходе слуги, не обращая ни малейшего внимания на горячность своего зятя, сказал ему тем же ровным, металлическим голосом:

– Я принимаю его в последний раз, надеюсь, что и вы не примете его к себе, по крайней мере, пока дочь моя находится под вашим кровом.

Ратицын что-то хотел возразить, но в эту минуту дверь отворилась и Виктор Аркадьевич вошел.

В холодном тоне князя, с которым он с ним поздоровался, в смущенном виде графа Ратицына и чересчур крепком пожатии руки, которым он наградил его, Бобров с проницательностью влюбленного, скорее сердцем, нежели умом, угадал, что ходатайство графа уже было предъявлено и что последний потерпел, быть может, для него, Боброва, крайне унизительное фиаско.

Кровь прилила к его мозгу, у него застучало в висках, и он почти бессознательно повиновался любезно-холодному приглашению Сергея Сергеевича и уселся в кресло.

Князь начал с ним официальную беседу, спросил, как он поживает, как его дела, как веселится, какое впечатление произвел на него вчерашний вечер, все это общество, в которое, как он заявил ему вчера, он попал впервые? Последний вопрос он задал с предвзятою целью. Он еще вчера заметил удивление молодого человека при встрече с ним в салоне кокотки, да еще при таких исключительных обстоятельствах, но не обратил на это никакого внимания. Теперь же, когда этот обласканный им мальчишка – как мысленно назвал князь Боброва – является претендентом на руку его дочери, целая буря оскорбленного тщеславия неудержимо поднялась в душе этого аристократа, и он, несмотря на любовь к этому достойному, по его же мнению, молодому человеку, невольно вознегодовал на него за такую неслыханную дерзость. Он хотел показать ему, что он не только не смеет помышлять породниться с ним, князем Облонским, но и должен смотреть на него не иначе как снизу вверх и тем менее судить его поступки и действия, прикидывая их на свою мерку. Между им, вельможей, и этим parvenu – целая бездна.

Так думал Сергей Сергеевич и не ошибся в расчете: Виктор Аркадьевич чутко понял это, в душе его клокотала тоже целая буря злобы и страдания, и он, насилуя себя, давал по возможности удачные, хотя и односложные ответы.

В глазах его вертелись кровавые круги.

«Она потеряна для меня навсегда, а с ней теряется и жизнь!» – то и дело мелькало в голове Виктора Аркадьевича.

«А может быть, я сумею упросить его, тронуть!..» – проносилась надежда.

«Надо пересидеть графа и все-таки поговорить самому, а там будь что будет! Хуже быть не может. Что же может быть хуже?»., – решил он в уме.

То появлялась другая мысль:

«Уйти, умереть…»

Желание жизни, счастья, какая-то неопределенная надежда брали верх – он склонился к решению пересидеть и переговорить.

Но граф Лев Николаевич уходить, видимо, не собирался; он, напротив, совершенно оправившись от сцены с князем, рисковавшей принять очень острый характер, если бы не появление Боброва, вмешался в разговор, который и перешел вскоре на другие общие темы, на разные злобы дня как невской столицы вообще, так и великосветской части ее в особенности.

Виктор Аркадьевич тоже несколько пришел в себя.

Никто бы из видевших этих трех человек, спокойно беседующих о всевозможных пустяках, ни на минуту не подумал, что каждый из них занят всецело своей отдельной думой, не имеющей никакого отношения к их разговору, что в душе каждого из них гнездится или неприязненное, или горькое чувство друг к другу.

А между тем это было так!

Наконец, все темы были исчерпаны, а гости князя не покидали его.

«Его оставить с ним нельзя. Мне надо подготовить его, предупредить, как друга!» – думал граф о Боброве, хотя сознаться в неудаче было для него невыносимо тяжело, и это чувство тяжелой необходимости почти переходило в чувство озлобления против ни в чем не повинного Виктора Аркадьевича.

«Он, кажется, тоже задался мыслью пересидеть меня, – мысленно говорил себе Бобров о графе, – вот уж подлинно услужливый дурак опаснее врага».

«Когда же, наконец, они уберутся и оставят меня в покое, мне надо еще переговорить со Степаном, дать ему поручение относительно Ирены! Вот навязались!» – проносилось в уме князя относительно их обоих.

Между тем они продолжали беседу.

Сергей Сергеевич наконец первый потерял терпение и стал довольно красноречиво для своих гостей взглядывать на стоявшие на камине изящные часы, вделанные в пьедестал из черного мрамора модели памятника Петра Великого в Петербурге.

Это не ускользнуло от Виктора Аркадьевича, и он взялся за шляпу.

«Все кончено… надо уходить…» – пронеслось в его голове.

От волнения ему сдавило горло.

Князь любезно, но холодно простился с ним, сказав выразительное:

– Прощайте!

Лев Николаевич поспешил подняться вслед за Бобровым.

– И я с вами, – вынул он часы и посмотрел, – смотрите, как засиделся, ай, ай, до свиданья, любезный князь.

– До свиданья! Буду сегодня у Nadine, – подал ему руку Облонский.

Граф и Бобров удалились.

Выйдя из подъезда, первый обратился ко второму:

– Пройдемтесь, я имею нечто передать вам…

Виктор Аркадьевич бросил на него взгляд, полный невыразимого страданья.

Этот взгляд, казалось, говорил: я знаю, что ты хочешь сказать мне, ты хочешь растерзать мое сердце. Зачем ты помешал мне, я, быть может, был бы счастливее!

Он покорно подставил руку, под которую взял его Лев Николаевич, сделал знак своей изящной каретке следовать за ним шагом.