Ермак Тимофеевич

– Так приходи же, тетушка, в светлицу…

– Постой, постой! Остановись, девушка, куда спешишь? – остановила ее Мариула.

– Ждет меня Ксения Яковлевна…

– Не замай, подождет. Скажи ты лучше, хотелось бы тебе видеть свою мать?

– Не знаю… Да и где же мне увидать ее, как смогу узнать свою мать, коли она меня младенцем бросила?

– Может, люди сделать это ее заставили…

– Невдомек мне, к чему ты речь ведешь, тетушка.

– А вот к чему, девушка… Расстегни-ка сорочку, покажи мне левое плечо свое…

И старуха протянула руку к шее Домаши.

«Кажись, и впрямь она с ума спятила!» – подумала девушка, но все же спросила вслух:

– Зачем?

– А коли есть у тебя на плече родинка, черная с горошину… – начала было Мариула, но Домаша перебила ее:

– Есть, тетушка, есть…

– А ты все же покажи мне, родная.

В голосе старой цыганки послышались такие нежные, просительные ноты, что девушка невольно исполнила ее просьбу, расстегнула ворот сорочки. На обнаженном темно-бронзовом круглом плечике действительно чернело родимое пятнышко величиной с горошину.

– Дочь моя! – вдруг кинулась ей на шею Мариула и стала покрывать обнаженное плечо Домаши нежными поцелуями.

– Дочь?! – дрожащим голосом повторила девушка.

– Да, ты дочь моя!

Домаша почувствовала, что на ее плечо закапало что-то горячее. Это плакала Мариула.

– Матушка, ты плачешь? – воскликнула девушка.

– Ничего, ничего, это я, доченька, от радости… – сквозь слезы прошептала старуха.

– Однако как же это? В толк не могу взять я… – проговорила Домаша.

– Садись, моя дорогая дочушка, я тебе все поведаю, – сказала Мариула, обняв девушку, и направилась с нею к лавке.

Домаша молча повиновалась. Какое-то внутреннее чувство подсказывало, что перед ней действительно ее мать – она узнала это по ощущению от нежного поцелуя Мариулы, а теперь даже в чертах ее лица виделось что-то родное.

Мать и дочь сели на лавку. Старая цыганка несколько минут молчала, собираясь с мыслями, чтобы начать свою грустную повесть.

– Не гляди, доченька, что я седа и совсем старухой выгляжу, не лета, а горе меня состарило. Мне еще сорока нет, а вот какова я…

Старуха остановилась и выпрямилась, как бы желая дать убедиться собеседнице, как она действительно выглядит.

– Лет двадцать тому назад, а може, и более, – начала рассказывать Мариула, – кочевали мы с табором не здесь, а далече отсюда. Где, я и не помню, только налетела на нас татарская сила. Многих прикончили, других разогнали, а меня с отцом в полон взяли. Была я тогда по пятнадцатому году. Татары нас увели с собою. Гнали нас и пешком, и на лошадях везли, и очутились мы за Каменным поясом. Приглянулась я их поганому князьку, захотел он меня за себя взять… А мы с отцом в Бога да во Христа верили, я-то была что, несмышленая, делай со мной, что хочешь. Ну а отец за меня в заступу пошел, да тем и погубил себя. Убили его нехристи, и стала я женою князька. Прожил он со мною годов пять, я ему прискучила, и подарил он меня одному из своих воинов. Стала я женой другого. А между тем была на сносях от князька. Родила я так через полгода девочку, тебя то есть. Невзлюбил тебя новый муж мой. Всячески извести хотел, только я тебя пуще глаза хранила, а въявь-то убить не решался он, князька своего боялся. Так прошло около двух лет. Наши люди набегом пошли на здешние места. Жены-то в юртах оставались, а меня муж с собою взял. Видно, был у него на то умысел… Я тебя с собой захватила. Не удался набег наш, дали нам отпор здешние люди, многие полегли на месте, остальным убежать было только в пору… Я около мужа была с тобой на руках, торопить он начал меня, да вдруг как схватит тебя из моих рук, да и кинул тебя в сугроб, а меня обхватил поперек тела, на лошадь свою взвалил, сам вскочил верхом, да и поскакал. Я не успела опомниться. Потом стала биться да рваться, он меня кулаками успокоил, без чувств я сделалась… Мы уже были далеко и вскоре перебрались за Каменный пояс в свое кочевье. Оказалось, что его без нас разорили и князька, моего первого мужа, твоего отца убили… Не у кого было заступы искать… Я и смирилася. Жила с ненавистным злодеем, много горя вынесла, оно-то меня и состарило… Наконец и на него карачун пришел, убили его здесь в последний набег, а я в полон волею сдалась… Оно и на счастье – довелось мне встретить мою дочушку…

Мариула снова обвила руками шею Домаши и стала целовать ее лицо. Девушка отвечала ей также нежными поцелуями.

– Матушка, матушка! – повторяла она.

– Говорила мне про тебя Антиповна, чуяло и тогда мое сердце, что ты и есть дочь моя, да ни разу я тебя путем не видала, а как сегодня вошла ты, посмотрела на тебя и тотчас признала. Похожа ты на меня, какою была я в девичестве.

– А о чем ты, матушка, когда я вошла, думала? Даже меня спервоначалу не заметила? – спросила Домаша.

– А о ком же, как не о тебе, моя доченька, пятнадцать лет все о тебе думала, места не находила себе.

– Матушка!..

– Но теперь зато я счастлива! Дай наглядеться на тебя, ненаглядная.

Мариула положила обе руки на плечи девушки и стала с любовью вглядываться в ее лицо.

– Не ходи ты замуж за немилого! – вдруг каким-то вдохновенным тоном начала она. – Есть паренек, любит тебя больше жизни, да в отъезде он, в большом городе… Ты думаешь, он забыл тебя, а ты у него одна в мыслях… Надумал он, для тебя же, сделать дело, да не вышло ничего. Но не кручинься, скоро он воротится… Иди за ним без оглядки, будет он для тебя хорошим мужем, кинь опаску свою, брось свою гордость…

Домаша слушала свою мать с каким-то священным ужасом.

Словно эта женщина читала в ее мыслях, как в открытой книге.

«Что же это такое? – спрашивала она себя. – Уж не колдовство ли?» Она боязливо оглядела горенку матери. Горевшая перед большой иконой в переднем углу лампада ее успокоила.

– Напрасно, доченька, у тебя такие мысли несуразные, – заметила старуха.

– О чем мысли? – вздрогнула Домаша.

– Сама знаешь, а на мне крест, хоть я и прожила долгие годы с поганою нечистью.

И Мариула полезла за пазуху и вытащила оттуда большой медный тельный крест.

– Прости, родимая, это я с перепугу…

– Чего же ты перепугалася?

– Ты откуда же все это знаешь? – вместо ответа спросила она.

– Что знаю?

– Про Якова…

– Про какого Якова? Слыхом не слыхала о нем…