Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Дмитрий Донской
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Ситуация, сложившаяся в Москве и вокруг нее летом 1365 года, была, пожалуй, самой сложной с тех пор, как митрополит Алексей стал у кормила московской политики.
Лишенный стен, город напоминал улитку без раковины. Эту «раковину» нужно было срочно воссоздать. Но строительство такого масштаба требовало много людей и много денег. А между тем численность населения Москвы резко сократилась из-за свирепствовавшей тогда по всей Северо-Восточной Руси эпидемии чумы. Страх перед гибельной заразой заставил многих москвичей бежать из города и искать спасения в глухих деревнях.
К этим потерям добавились жертвы «великого пожара».
Впрочем, Москва и без этих убытков отнюдь не походила на многолюдный и плотно застроенный каменными домами европейский город. По очень оптимистической оценке М. Н. Тихомирова, «московское население в 1382 году надо исчислять… в 20–30 тысяч человек» (318, 94). Заметим, что между началом строительства крепости (1367) и нашествием Тохтамыша (1382) прошло 15 относительно благополучных лет, когда население Москвы неуклонно увеличивалось. Соответственно, в 1365 году в Москве, по-видимому, проживало лишь несколько тысяч человек.
Итак, Москва не имела ни людей, ни денег для большого строительства. Но и медлить с восстановлением кремля было нельзя. Опасность грозила со всех сторон. Беззащитностью Москвы могли воспользоваться и беспокойные суздальские братья Дмитрий и Борис Константиновичи, и давние враги Москвы тверичи во главе с молодым и дерзким князем Михаилом Александровичем, и знаменитый воин литовский князь Ольгерд, и захвативший власть в Сарае хан Азиз-Шейх, легитимность которого (а вместе с ней и право получения дани) московский князь не хотел признавать (264, 128).
Задача казалась неразрешимой. Но московская знать, сплотившаяся вокруг митрополита Алексея, оказалась на высоте положения. На вызов безнадежности был найден ответ веры…
Летописные известия за эти годы кратки, невнятны и лишены точной датировки. Историк вынужден во многом «на глазок» вычерчивать пунктир событий.
О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ БИБЛИИ
Пожар расчистил территорию кремля от деревянной застройки. Посреди заваленного обугленными бревнами огромного пустыря сиротливо стояли почерневшие от огня низкорослые каменные храмы Ивана Калиты.
Но деревянные постройки возводились быстро и стоили сравнительно дешево. Густые леса в верхнем течении Москвы-реки снабжали столицу бесконечными плотами строевого леса. Впрочем, все это деревянное царство могло простоять лишь до следующего пожара.
Митрополит знал, что постройка каменной крепости подняла бы Москву на голову выше всех ее соперников. Занятая степными войнами, Орда не станет препятствовать строительству. За каменными стенами можно будет переждать любое нашествие. Но всякая мечта имеет свою рыночную цену. В ситуации 1367 года первый и главный вопрос московского строительства заключался в деньгах. Опустошенная бесконечной войной с суздальскими князьями, данями и дарами татарским «царям», церковно-политическими интригами в Константинополе, московская казна была пуста.
В тягостной задумчивости митрополит Алексей, должно быть, нередко раскрывал наугад Священное Писание и читал первые попавшиеся строки. (Так поступал еще Владимир Мономах, в трудных обстоятельствах искавший совета у небесных сил.) Однажды митрополиту открылась Книга Неемии. Удивительная история о том, как всего один человек, воодушевленный мечтой о восстановлении стен Иерусалима, сумел поднять на это святое дело всю знать, всех жителей разоренного города, поразила Алексея своим сходством с положением, в котором находился он сам. Неемия нашел выход из тупика бедности. Он поручил каждому роду и каждому землячеству, каждому жителю Иерусалима, чей дом находился возле стены, возвести небольшой участок каменной кладки. При этом работа каждого заносилась в особый список для учета сделанного и в назидание потомкам.
«И встал Елияшив, великий священник, и братья его священники и построили Овечьи ворота; они освятили их и вставили двери их, и от башни Меа освятили их до башни Хананела. И подле него строили Иерихонцы, а подле них строил Закхур, сын Имрия. Ворота Рыбные строили уроженцы Сенаи; они покрыли их, и вставили двери их, замки их и засовы их» (Неем. 3, 1–3).
«Далее ворот Конских чинили священники, каждый против своего дома. За ними чинил Садок, сын Иммера, против своего дома, а за ним чинил Шемаия, сын Шехании, сторож восточных ворот» (Неем. 3, 23).
Митрополит решил повторить опыт Неемии. В одном источнике XVII столетия Алексей прямо назван инициатором постройки белокаменного кремля (124, 200). Это сообщение весьма правдоподобно.
Собрав на совет все московское боярство и состоятельных горожан, митрополит предложил каждому взять на себя часть общего дела – построить участок стены или башню. Подкрепляя свою мысль словами Священного Писания, митрополит убеждал толстосумов раскошелиться ради общего дела, ради спасения Москвы. И призыв этот был услышан. «Сильные мира сего» распределили между собой строительство участков стен, ворот и башен…
Время стирает заметки памяти. На смену старым названиям приходят новые. Но некоторые башни Московского Кремля навсегда сохранили имена строивших их бояр: Свиблова и Собакина башни, Тимофеевские ворота (по имени окольничего Тимофея Воронцова-Вельяминова) (116, 176). Так Московский Кремль стал символом единства во имя общей цели…
ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ И ЕЩЕ РАЗ ДЕНЬГИ…
Для постройки крепости требовались несколько тысяч рабочих и, разумеется, немалые денежные средства (116, 176). Боярский «подряд» облегчал ситуацию, но не снимал всех проблем. Митрополит Алексей понимал, что для скорейшего завершения дела необходимо воспользоваться серебром из митрополичьей казны. Однако сделать это следовало с большой осторожностью, дабы не вызвать обвинений в предвзятости и расхищении церковных сумм. Глава Русской церкви не должен был явным образом поддерживать одного князя в ущерб другим, а тем более – оплачивать постройку этим князем оборонительных сооружений. Явное участие в московских начинаниях грозило Алексею обвинениями в неканоническом поведении и лишением сана.
Понимая все это, митрополит пошел на хитрость. Вскоре после пожара (лето 1365) он начал строительство в Московском Кремле небольшого каменного храма – собора Чудова монастыря. Этот монастырь был устроен на опустошенной пожаром территории в восточной части кремля. Он примыкал к городской стене в самом ответственном месте – «на приступе». И если две стороны московской крепости были защищены реками (Москвой-рекой и Неглинкой), то третья, отделявшая кремль от торговой площади, не имела никакой естественной защиты. Именно здесь враг мог начать штурм кремля. Чудов монастырь в известной мере укреплял оборону этого участка стены. Но главное все же заключалось не в этом…
Монастырский собор был освящен в честь Чуда архистратига Михаила «иже в Хонех». Воевода небесных сил был одним из самых почитаемых на Руси образов христианства. Его призывали на помощь тогда, когда христианам грозила какая-то неотвратимая беда. Согласно церковному преданию, язычники пытались затопить храм архистратига Михаила водами протекавшей поблизости реки. Однако он внезапно спустился с небес и ударил жезлом в скалу. Образовалась огромная расселина, в которую и ушла вода. Язычники были посрамлены, а живший при храме благочестивый юноша Архипп таким образом избавился от погибели.
(Помимо общехристианского значения, образ архангела Михаила вполне мог иметь особое личное значение для митрополита Алексея или юного князя Дмитрия Ивановича. Однако источники не дают оснований для каких-либо предположений на сей счет.)
Согласно летописному известию, каменный храм был построен необычайно быстро: за один строительный сезон. «Того же лета (1365) пресвященныи Алексеи митрополит всея Руси заложи церковь камену на Москве во имя святаго архангела Михаила, честнаго его чуда, бывшаго в Хонех, милостию же Божиею и помощию святаго архангела Михаила единаго лета и почата и кончана бысть и священа бысть» (43, 79).
Очевидно, это было небольшое сооружение. Историк русского зодчества Н. Н. Воронин на основе довольно сомнительных данных посчитал его «очень крупным зданием» (116, 229). Однако нельзя забывать, что строительство совпало по времени – лето 1365 года – с «великим пожаром». Ясно, что возводимые в монастыре постройки пострадали от вездесущего огня, а строители (исключая погибших в огне!) были временно переброшены на более срочные дела, например на восстановление княжеского и митрополичьего дворов.
Недоумение исчезает, если допустить, что возведение каменных построек в Чудовом монастыре – вопреки уверениям летописца, стремящегося придать этому молниеносному строительству характер нового чуда архангела Михаила, – было длительным процессом. Примечательно, что летописец не называет точных дат (день, месяц) закладки и освящения монастырского собора. О монастырской трапезной не сообщается даже года постройки. А между тем летописец прекрасно понимал символическое значение этих дат и называл их для всех построек Ивана Калиты. Такое молчание не случайно. Чудов монастырь строился долго и с перерывами. Об этом косвенно свидетельствует и созданное в середине XV века Житие митрополита Алексея. История монастыря представлена здесь как растянутый во времени процесс (50, 195).
В свое время Н. Н. Воронин высказал верное в основе своей предположение о связи между строительством белокаменного кремля и созданием Чудова монастыря. Однако, по мнению ученого, митрополит Алексей при постройке собора Чудова монастыря воспользовался «крупными строительными силами», собранными в Москве для возведения новой каменной крепости (116, 229). В действительности гораздо лучше согласуется с историческим контекстом обратное предположение: митрополит Алексей направил на заготовку камня и постройку крепости «крупные строительные силы», собранные им в 1365 году для предполагаемой постройки Чудова монастыря.
Такое решение было вполне естественно для митрополита Алексея. Он не отделял свои собственные интересы от интересов московского дела. Москва была его родиной и его мечтой. Но мечтатели становятся победителями тогда, когда их горячая вера соединяется с холодной логикой прагматизма. Парадоксальное сочетание этих двух начал в одной личности и создает великих людей всемирной истории. Именно такими и были отцы-основатели Московского государства.
Вялотекущее строительство Чудова монастыря можно назвать своего рода военной хитростью. Оно позволило митрополиту завуалировать собственное участие в возведении новой московской крепости. Мастера, собранные по призыву митрополита со всех подчиненных ему епархий для строительства монастыря, трудились на возведении кремля. Материалы, закупленные для монастыря, незаметно укладывались в фундаменты крепостных стен. Деньги, перетекавшие из митрополичьей казны в великокняжескую, списывались на расходы по устройству монастыря. Здесь, как и во многих других исторических ситуациях, высокая цель (возвышение Москвы и через него – объединение Руси) могла быть достигнута только с помощью низменных средств…
На заготовку материалов и разбор остатков старой крепости ушли вторая половина 1365-го и весь 1366 год. Поздней весной 1367 года началось главное – возведение новых белокаменных стен.
Откуда взялось огромное количество белого камня для московских стен? Мнение специалистов на этот счет звучит весьма убедительно: «Весной 1367 года, когда в основном из Мячковских каменоломен были доставлены блоки известняка, началось строительство» (114, 32). Село Мячково и доныне существует на левом берегу Москвы-реки примерно в 40–50 километрах от столицы, ниже по течению. Сохранились там и выходы белого камня – известняка.
Работа в каменоломнях была тяжелой и опасной. Камень добывали не только в открытых карьерах, но и в подземных штольнях. Основной сезон добычи камня – лето. «Камень и известь добывали и обжигали летом; зимой крестьяне свою продукцию отправляли по санному пути» (114, 19). Впрочем, при необходимости камень можно было возить и летом – на больших плоскодонных речных судах.
Дело шло на удивление быстро, не останавливаясь из-за нехватки людей или материалов. Объединение ресурсов великокняжеской казны, митрополичьей кафедры и московских боярских кланов позволило поставить строительство белокаменной крепости на прочное финансовое основание. Привлеченные слухами о хорошем заработке, в Москву стекались толпы землекопов – крестьян из подмосковных сел и деревень. Эпидемия чумы осталась в прошлом, и дороги вновь наполнились путниками. Лучшие мастера из Новгорода и Пскова, где навык работы с камнем был живой традицией, потянулись на сытые московские хлеба. Белая как снег стена поднималась из земли и обретала внушительный вид.
Объем выполненных строителями работ огромен. Вот примерный перечень работ и их исполнителей, составленный Н. Н. Ворониным.
«Ломка камня. Грубая теска камня в карьере. Доставка камня на 50 км. Обжиг известняка. Гашение извести-кипелки. Приготовление раствора. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой. Подвозка камня к стенам. Кладка бутовых фундаментов. Теска постелей и лица камня. Кузнечные работы (оправка инструмента). Устройство лесов. Лицевая кладка стен и зубцов. Забутка стен и зубцов» (116, 233).
Для выполнения этих работ требовались люди двух уровней квалификации. Большинство составляли простые разнорабочие – землекопы, возчики, грузчики и плотники. В этой роли могли выступать крестьяне окрестных деревень, искавшие в Москве спасения от голода, вызванного засухой 1365 года. Постройка крепости стала своего рода «общественными работами», которые позволяли голодающим получить кусок хлеба и миску похлебки. Так действовал позднее и Борис Годунов во время страшного голода 1600–1602 годов. Благодаря голоду московские власти имели в своем распоряжении тысячи почти бесплатных рабочих рук.
КОД ПИМЕНА
Созданный Пушкиным образ летописца Пимена – своего рода «парадный портрет». В реальной работе летописца было много тонкостей и литературных приемов, непонятных для людей нашего времени. В частности, летописец прекрасно знал Священное Писание и пользовался библейскими аллюзиями как своего рода кодом, зашифрованным посланием, смысл которого доступен только посвященным.
Рогожский летописец под 6874 (1366) годом сообщает: «Тое же зимы князь великыи Димитреи Иванович, погадав съ братом своим съ князем съ Володимером Андреевичем и съ всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» (43, 83).
Симеоновская летопись содержит аналогичный текст (45, 106). Тот же текст читался и в сгоревшей в пожаре 1812 года Троицкой летописи, которой пользовался Н. М. Карамзин (72, 384).
В этом тексте весьма интересно не только то, о чем сообщает летописец, но и то, о чем он умалчивает. Так, он ни словом не упоминает об участии в этом московском совещании митрополита Алексея. А между тем именно Алексей, а вовсе не 16-летний князь Дмитрий, был душой этого смелого проекта. Однако говорить об этом явном нарушении правил поведения иерарха московские летописцы не хотели.
В. А. Тропинин. Портрет Н. М. Карамзина. 1818
Размышляя над этим текстом, М. Н. Тихомиров особо отметил заключительную часть первой фразы. «Обращает на себя внимание и своеобразная, можно сказать, задорная конструкция фразы: “да еже умыслиша, то и сътвориша”, то есть что задумали, то и сделали. Летописец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расходится с делом» (318, 59).
Думается, это слишком прямолинейное толкование загадочной фразы. Тихомиров пошел в данном случае за текстом Никоновской летописи (1520-е годы). Там, как и в тексте Московского свода начала XV века, о строительстве крепости сообщается дважды (под 6874-м и 6875 годом), причем второе известие имеет уникальное дополнение. «Того же лета князь велики Дмитрей Иванович заложи град Москву камен, и начаша делати безпрестани. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича Тверьскаго…» (42, 8).
Слова «и начаша делати беспрестани» выглядят неловкой вставкой. Однако она естественно объясняется как попытка создателя Никоновской летописи передать смысл озадачившей его неловкой вставки в первом известии о постройке крепости – «да еже умыслиша, то и сътвориша» (43, 83).
В этой путанице сбивчивых фраз угадываются фрагменты целостной картины – рассуждения тверского летописца, редактора Московского свода начала XV столетия – об исконном злонравии потомков Калиты. При анализе этих фрагментов следует помнить, что кодом для сокровенного смысла летописных сентенций всегда было Священное Писание. Очевидно, что именно тверской летописец сделал эту неуклюжую вставку – «да еже умыслиша, то и сътвориша» – в монолитный текст московского известия о постройке крепости. Однако мотивом этой вставки (дошедшей до нас в сильно урезанном виде) было отнюдь не восхищение деловитостью москвичей, а иносказательное осуждение этого замысла как части той политики произвола и насилия по отношению к другим князьям, на которую тверской летописец прямо жалуется в следующей погодной статье. Глагол «умыслить» (замыслить) в летописях и Священном Писании использовался редко, причем обычно тогда, когда речь шла о дурном намерении – лжесвидетельстве (Вт. 19, 19), коварных замыслах братьев Иосифа (Быт. 37, 18).
(В поисках данного глагола мы пользовались текстом Острожской Библии 1581 года. В переводе Библии на современный русский язык понравившийся переводчикам глагол «умыслить» встречается гораздо чаще, чем в древнерусском тексте.)
В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 года) глагол «умыслить» также имеет негативную окраску. Он использован в рассказах о том, как княгиня Ольга коварно задумала («умысли») погубить древлян с помощью воробьев и голубей, как Святополк Окаянный задумал («умысли») погубить своих братьев, как некий монах замышлял («умышляше») самовольно уйти из Киево-Печерского монастыря (32, 58; 32, 137; 32, 190). Как исключение из общего правила следует рассматривать использование данного глагола в более положительном контексте в рассказе о том, как русские южнорусские князья собрались в поход на половцев в 1102 году. «Вложи Бог мысль добру в Русьскые князи, умыслиша дерзнути на половце» (32, 276).
ТВЕРСКИЕ ИНВЕКТИВЫ
Исследователи летописания единогласны в том, что Рогожский летописец представляет тверскую редакцию Общерусского летописного свода начала XV века. Это проявляется и в уникальном комментарии летописца по поводу строительства Московского Кремля. «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою на великую силу, князи Русьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою. Тако же бяшеть посяжение их на князя на великаго на Михаила Александровича, а князь Михайло того ради поехал въ Литву» (43, 84).
В этом известии тверской летописец, воспользовавшись в качестве повода для обличения московского произвола прошлогодним сообщением о постройке московской крепости, дал волю своим политическим пристрастиям. Известие наполнено библейскими аллюзиями, хорошо знакомыми средневековому книжнику. Так, замечание летописца о том, что московские князья стали русских князей «приводити в свою волю», полагаясь «на свою на великую силу», прямо перекликалось с многократно повторенным в Священном Писании положением о том, что «не силою крепок человек», а помощью силы Божьей (1 Цар. 2, 9). «Да не хвалится сильный силою своею, да не хвалится богатый богатством своим» (Иер. 9, 23).
Лишенный стен, город напоминал улитку без раковины. Эту «раковину» нужно было срочно воссоздать. Но строительство такого масштаба требовало много людей и много денег. А между тем численность населения Москвы резко сократилась из-за свирепствовавшей тогда по всей Северо-Восточной Руси эпидемии чумы. Страх перед гибельной заразой заставил многих москвичей бежать из города и искать спасения в глухих деревнях.
К этим потерям добавились жертвы «великого пожара».
Впрочем, Москва и без этих убытков отнюдь не походила на многолюдный и плотно застроенный каменными домами европейский город. По очень оптимистической оценке М. Н. Тихомирова, «московское население в 1382 году надо исчислять… в 20–30 тысяч человек» (318, 94). Заметим, что между началом строительства крепости (1367) и нашествием Тохтамыша (1382) прошло 15 относительно благополучных лет, когда население Москвы неуклонно увеличивалось. Соответственно, в 1365 году в Москве, по-видимому, проживало лишь несколько тысяч человек.
Итак, Москва не имела ни людей, ни денег для большого строительства. Но и медлить с восстановлением кремля было нельзя. Опасность грозила со всех сторон. Беззащитностью Москвы могли воспользоваться и беспокойные суздальские братья Дмитрий и Борис Константиновичи, и давние враги Москвы тверичи во главе с молодым и дерзким князем Михаилом Александровичем, и знаменитый воин литовский князь Ольгерд, и захвативший власть в Сарае хан Азиз-Шейх, легитимность которого (а вместе с ней и право получения дани) московский князь не хотел признавать (264, 128).
Задача казалась неразрешимой. Но московская знать, сплотившаяся вокруг митрополита Алексея, оказалась на высоте положения. На вызов безнадежности был найден ответ веры…
Летописные известия за эти годы кратки, невнятны и лишены точной датировки. Историк вынужден во многом «на глазок» вычерчивать пунктир событий.
О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ БИБЛИИ
Пожар расчистил территорию кремля от деревянной застройки. Посреди заваленного обугленными бревнами огромного пустыря сиротливо стояли почерневшие от огня низкорослые каменные храмы Ивана Калиты.
Но деревянные постройки возводились быстро и стоили сравнительно дешево. Густые леса в верхнем течении Москвы-реки снабжали столицу бесконечными плотами строевого леса. Впрочем, все это деревянное царство могло простоять лишь до следующего пожара.
Митрополит знал, что постройка каменной крепости подняла бы Москву на голову выше всех ее соперников. Занятая степными войнами, Орда не станет препятствовать строительству. За каменными стенами можно будет переждать любое нашествие. Но всякая мечта имеет свою рыночную цену. В ситуации 1367 года первый и главный вопрос московского строительства заключался в деньгах. Опустошенная бесконечной войной с суздальскими князьями, данями и дарами татарским «царям», церковно-политическими интригами в Константинополе, московская казна была пуста.
В тягостной задумчивости митрополит Алексей, должно быть, нередко раскрывал наугад Священное Писание и читал первые попавшиеся строки. (Так поступал еще Владимир Мономах, в трудных обстоятельствах искавший совета у небесных сил.) Однажды митрополиту открылась Книга Неемии. Удивительная история о том, как всего один человек, воодушевленный мечтой о восстановлении стен Иерусалима, сумел поднять на это святое дело всю знать, всех жителей разоренного города, поразила Алексея своим сходством с положением, в котором находился он сам. Неемия нашел выход из тупика бедности. Он поручил каждому роду и каждому землячеству, каждому жителю Иерусалима, чей дом находился возле стены, возвести небольшой участок каменной кладки. При этом работа каждого заносилась в особый список для учета сделанного и в назидание потомкам.
«И встал Елияшив, великий священник, и братья его священники и построили Овечьи ворота; они освятили их и вставили двери их, и от башни Меа освятили их до башни Хананела. И подле него строили Иерихонцы, а подле них строил Закхур, сын Имрия. Ворота Рыбные строили уроженцы Сенаи; они покрыли их, и вставили двери их, замки их и засовы их» (Неем. 3, 1–3).
«Далее ворот Конских чинили священники, каждый против своего дома. За ними чинил Садок, сын Иммера, против своего дома, а за ним чинил Шемаия, сын Шехании, сторож восточных ворот» (Неем. 3, 23).
Митрополит решил повторить опыт Неемии. В одном источнике XVII столетия Алексей прямо назван инициатором постройки белокаменного кремля (124, 200). Это сообщение весьма правдоподобно.
Собрав на совет все московское боярство и состоятельных горожан, митрополит предложил каждому взять на себя часть общего дела – построить участок стены или башню. Подкрепляя свою мысль словами Священного Писания, митрополит убеждал толстосумов раскошелиться ради общего дела, ради спасения Москвы. И призыв этот был услышан. «Сильные мира сего» распределили между собой строительство участков стен, ворот и башен…
Время стирает заметки памяти. На смену старым названиям приходят новые. Но некоторые башни Московского Кремля навсегда сохранили имена строивших их бояр: Свиблова и Собакина башни, Тимофеевские ворота (по имени окольничего Тимофея Воронцова-Вельяминова) (116, 176). Так Московский Кремль стал символом единства во имя общей цели…
ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ И ЕЩЕ РАЗ ДЕНЬГИ…
Для постройки крепости требовались несколько тысяч рабочих и, разумеется, немалые денежные средства (116, 176). Боярский «подряд» облегчал ситуацию, но не снимал всех проблем. Митрополит Алексей понимал, что для скорейшего завершения дела необходимо воспользоваться серебром из митрополичьей казны. Однако сделать это следовало с большой осторожностью, дабы не вызвать обвинений в предвзятости и расхищении церковных сумм. Глава Русской церкви не должен был явным образом поддерживать одного князя в ущерб другим, а тем более – оплачивать постройку этим князем оборонительных сооружений. Явное участие в московских начинаниях грозило Алексею обвинениями в неканоническом поведении и лишением сана.
Понимая все это, митрополит пошел на хитрость. Вскоре после пожара (лето 1365) он начал строительство в Московском Кремле небольшого каменного храма – собора Чудова монастыря. Этот монастырь был устроен на опустошенной пожаром территории в восточной части кремля. Он примыкал к городской стене в самом ответственном месте – «на приступе». И если две стороны московской крепости были защищены реками (Москвой-рекой и Неглинкой), то третья, отделявшая кремль от торговой площади, не имела никакой естественной защиты. Именно здесь враг мог начать штурм кремля. Чудов монастырь в известной мере укреплял оборону этого участка стены. Но главное все же заключалось не в этом…
Монастырский собор был освящен в честь Чуда архистратига Михаила «иже в Хонех». Воевода небесных сил был одним из самых почитаемых на Руси образов христианства. Его призывали на помощь тогда, когда христианам грозила какая-то неотвратимая беда. Согласно церковному преданию, язычники пытались затопить храм архистратига Михаила водами протекавшей поблизости реки. Однако он внезапно спустился с небес и ударил жезлом в скалу. Образовалась огромная расселина, в которую и ушла вода. Язычники были посрамлены, а живший при храме благочестивый юноша Архипп таким образом избавился от погибели.
(Помимо общехристианского значения, образ архангела Михаила вполне мог иметь особое личное значение для митрополита Алексея или юного князя Дмитрия Ивановича. Однако источники не дают оснований для каких-либо предположений на сей счет.)
Согласно летописному известию, каменный храм был построен необычайно быстро: за один строительный сезон. «Того же лета (1365) пресвященныи Алексеи митрополит всея Руси заложи церковь камену на Москве во имя святаго архангела Михаила, честнаго его чуда, бывшаго в Хонех, милостию же Божиею и помощию святаго архангела Михаила единаго лета и почата и кончана бысть и священа бысть» (43, 79).
Очевидно, это было небольшое сооружение. Историк русского зодчества Н. Н. Воронин на основе довольно сомнительных данных посчитал его «очень крупным зданием» (116, 229). Однако нельзя забывать, что строительство совпало по времени – лето 1365 года – с «великим пожаром». Ясно, что возводимые в монастыре постройки пострадали от вездесущего огня, а строители (исключая погибших в огне!) были временно переброшены на более срочные дела, например на восстановление княжеского и митрополичьего дворов.
Недоумение исчезает, если допустить, что возведение каменных построек в Чудовом монастыре – вопреки уверениям летописца, стремящегося придать этому молниеносному строительству характер нового чуда архангела Михаила, – было длительным процессом. Примечательно, что летописец не называет точных дат (день, месяц) закладки и освящения монастырского собора. О монастырской трапезной не сообщается даже года постройки. А между тем летописец прекрасно понимал символическое значение этих дат и называл их для всех построек Ивана Калиты. Такое молчание не случайно. Чудов монастырь строился долго и с перерывами. Об этом косвенно свидетельствует и созданное в середине XV века Житие митрополита Алексея. История монастыря представлена здесь как растянутый во времени процесс (50, 195).
В свое время Н. Н. Воронин высказал верное в основе своей предположение о связи между строительством белокаменного кремля и созданием Чудова монастыря. Однако, по мнению ученого, митрополит Алексей при постройке собора Чудова монастыря воспользовался «крупными строительными силами», собранными в Москве для возведения новой каменной крепости (116, 229). В действительности гораздо лучше согласуется с историческим контекстом обратное предположение: митрополит Алексей направил на заготовку камня и постройку крепости «крупные строительные силы», собранные им в 1365 году для предполагаемой постройки Чудова монастыря.
Такое решение было вполне естественно для митрополита Алексея. Он не отделял свои собственные интересы от интересов московского дела. Москва была его родиной и его мечтой. Но мечтатели становятся победителями тогда, когда их горячая вера соединяется с холодной логикой прагматизма. Парадоксальное сочетание этих двух начал в одной личности и создает великих людей всемирной истории. Именно такими и были отцы-основатели Московского государства.
Вялотекущее строительство Чудова монастыря можно назвать своего рода военной хитростью. Оно позволило митрополиту завуалировать собственное участие в возведении новой московской крепости. Мастера, собранные по призыву митрополита со всех подчиненных ему епархий для строительства монастыря, трудились на возведении кремля. Материалы, закупленные для монастыря, незаметно укладывались в фундаменты крепостных стен. Деньги, перетекавшие из митрополичьей казны в великокняжескую, списывались на расходы по устройству монастыря. Здесь, как и во многих других исторических ситуациях, высокая цель (возвышение Москвы и через него – объединение Руси) могла быть достигнута только с помощью низменных средств…
На заготовку материалов и разбор остатков старой крепости ушли вторая половина 1365-го и весь 1366 год. Поздней весной 1367 года началось главное – возведение новых белокаменных стен.
Откуда взялось огромное количество белого камня для московских стен? Мнение специалистов на этот счет звучит весьма убедительно: «Весной 1367 года, когда в основном из Мячковских каменоломен были доставлены блоки известняка, началось строительство» (114, 32). Село Мячково и доныне существует на левом берегу Москвы-реки примерно в 40–50 километрах от столицы, ниже по течению. Сохранились там и выходы белого камня – известняка.
Работа в каменоломнях была тяжелой и опасной. Камень добывали не только в открытых карьерах, но и в подземных штольнях. Основной сезон добычи камня – лето. «Камень и известь добывали и обжигали летом; зимой крестьяне свою продукцию отправляли по санному пути» (114, 19). Впрочем, при необходимости камень можно было возить и летом – на больших плоскодонных речных судах.
Дело шло на удивление быстро, не останавливаясь из-за нехватки людей или материалов. Объединение ресурсов великокняжеской казны, митрополичьей кафедры и московских боярских кланов позволило поставить строительство белокаменной крепости на прочное финансовое основание. Привлеченные слухами о хорошем заработке, в Москву стекались толпы землекопов – крестьян из подмосковных сел и деревень. Эпидемия чумы осталась в прошлом, и дороги вновь наполнились путниками. Лучшие мастера из Новгорода и Пскова, где навык работы с камнем был живой традицией, потянулись на сытые московские хлеба. Белая как снег стена поднималась из земли и обретала внушительный вид.
Объем выполненных строителями работ огромен. Вот примерный перечень работ и их исполнителей, составленный Н. Н. Ворониным.
«Ломка камня. Грубая теска камня в карьере. Доставка камня на 50 км. Обжиг известняка. Гашение извести-кипелки. Приготовление раствора. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой. Подвозка камня к стенам. Кладка бутовых фундаментов. Теска постелей и лица камня. Кузнечные работы (оправка инструмента). Устройство лесов. Лицевая кладка стен и зубцов. Забутка стен и зубцов» (116, 233).
Для выполнения этих работ требовались люди двух уровней квалификации. Большинство составляли простые разнорабочие – землекопы, возчики, грузчики и плотники. В этой роли могли выступать крестьяне окрестных деревень, искавшие в Москве спасения от голода, вызванного засухой 1365 года. Постройка крепости стала своего рода «общественными работами», которые позволяли голодающим получить кусок хлеба и миску похлебки. Так действовал позднее и Борис Годунов во время страшного голода 1600–1602 годов. Благодаря голоду московские власти имели в своем распоряжении тысячи почти бесплатных рабочих рук.
КОД ПИМЕНА
Созданный Пушкиным образ летописца Пимена – своего рода «парадный портрет». В реальной работе летописца было много тонкостей и литературных приемов, непонятных для людей нашего времени. В частности, летописец прекрасно знал Священное Писание и пользовался библейскими аллюзиями как своего рода кодом, зашифрованным посланием, смысл которого доступен только посвященным.
Рогожский летописец под 6874 (1366) годом сообщает: «Тое же зимы князь великыи Димитреи Иванович, погадав съ братом своим съ князем съ Володимером Андреевичем и съ всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» (43, 83).
Симеоновская летопись содержит аналогичный текст (45, 106). Тот же текст читался и в сгоревшей в пожаре 1812 года Троицкой летописи, которой пользовался Н. М. Карамзин (72, 384).
В этом тексте весьма интересно не только то, о чем сообщает летописец, но и то, о чем он умалчивает. Так, он ни словом не упоминает об участии в этом московском совещании митрополита Алексея. А между тем именно Алексей, а вовсе не 16-летний князь Дмитрий, был душой этого смелого проекта. Однако говорить об этом явном нарушении правил поведения иерарха московские летописцы не хотели.
В. А. Тропинин. Портрет Н. М. Карамзина. 1818
Размышляя над этим текстом, М. Н. Тихомиров особо отметил заключительную часть первой фразы. «Обращает на себя внимание и своеобразная, можно сказать, задорная конструкция фразы: “да еже умыслиша, то и сътвориша”, то есть что задумали, то и сделали. Летописец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расходится с делом» (318, 59).
Думается, это слишком прямолинейное толкование загадочной фразы. Тихомиров пошел в данном случае за текстом Никоновской летописи (1520-е годы). Там, как и в тексте Московского свода начала XV века, о строительстве крепости сообщается дважды (под 6874-м и 6875 годом), причем второе известие имеет уникальное дополнение. «Того же лета князь велики Дмитрей Иванович заложи град Москву камен, и начаша делати безпрестани. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича Тверьскаго…» (42, 8).
Слова «и начаша делати беспрестани» выглядят неловкой вставкой. Однако она естественно объясняется как попытка создателя Никоновской летописи передать смысл озадачившей его неловкой вставки в первом известии о постройке крепости – «да еже умыслиша, то и сътвориша» (43, 83).
В этой путанице сбивчивых фраз угадываются фрагменты целостной картины – рассуждения тверского летописца, редактора Московского свода начала XV столетия – об исконном злонравии потомков Калиты. При анализе этих фрагментов следует помнить, что кодом для сокровенного смысла летописных сентенций всегда было Священное Писание. Очевидно, что именно тверской летописец сделал эту неуклюжую вставку – «да еже умыслиша, то и сътвориша» – в монолитный текст московского известия о постройке крепости. Однако мотивом этой вставки (дошедшей до нас в сильно урезанном виде) было отнюдь не восхищение деловитостью москвичей, а иносказательное осуждение этого замысла как части той политики произвола и насилия по отношению к другим князьям, на которую тверской летописец прямо жалуется в следующей погодной статье. Глагол «умыслить» (замыслить) в летописях и Священном Писании использовался редко, причем обычно тогда, когда речь шла о дурном намерении – лжесвидетельстве (Вт. 19, 19), коварных замыслах братьев Иосифа (Быт. 37, 18).
(В поисках данного глагола мы пользовались текстом Острожской Библии 1581 года. В переводе Библии на современный русский язык понравившийся переводчикам глагол «умыслить» встречается гораздо чаще, чем в древнерусском тексте.)
В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 года) глагол «умыслить» также имеет негативную окраску. Он использован в рассказах о том, как княгиня Ольга коварно задумала («умысли») погубить древлян с помощью воробьев и голубей, как Святополк Окаянный задумал («умысли») погубить своих братьев, как некий монах замышлял («умышляше») самовольно уйти из Киево-Печерского монастыря (32, 58; 32, 137; 32, 190). Как исключение из общего правила следует рассматривать использование данного глагола в более положительном контексте в рассказе о том, как русские южнорусские князья собрались в поход на половцев в 1102 году. «Вложи Бог мысль добру в Русьскые князи, умыслиша дерзнути на половце» (32, 276).
ТВЕРСКИЕ ИНВЕКТИВЫ
Исследователи летописания единогласны в том, что Рогожский летописец представляет тверскую редакцию Общерусского летописного свода начала XV века. Это проявляется и в уникальном комментарии летописца по поводу строительства Московского Кремля. «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою на великую силу, князи Русьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою. Тако же бяшеть посяжение их на князя на великаго на Михаила Александровича, а князь Михайло того ради поехал въ Литву» (43, 84).
В этом известии тверской летописец, воспользовавшись в качестве повода для обличения московского произвола прошлогодним сообщением о постройке московской крепости, дал волю своим политическим пристрастиям. Известие наполнено библейскими аллюзиями, хорошо знакомыми средневековому книжнику. Так, замечание летописца о том, что московские князья стали русских князей «приводити в свою волю», полагаясь «на свою на великую силу», прямо перекликалось с многократно повторенным в Священном Писании положением о том, что «не силою крепок человек», а помощью силы Божьей (1 Цар. 2, 9). «Да не хвалится сильный силою своею, да не хвалится богатый богатством своим» (Иер. 9, 23).
