Судьбы

Судьбы
Николай Максимович Бажов-Абрамов

В произведении рассказывается о судьбах Альбины и Степана. Они сталкиваются с неожиданными обстоятельствами. Эти события оказывают значительное влияние на их жизни. Каковы же результаты для Альбины и Степана?

Николай Бажов-Абрамов

Судьбы

НИКОЛАЙБАЖОВ – АБРАМОВ

СУДЬБЫ.

Повесть.                                                       ***

Вот и настал в тот день. Зоя, дочь Альбины Егоровны, того дня: ждала и не ждала. Помнила, конечно, в письме отцу обещала приехать на каникулы летом, сразу как сдаст сессию в университете за третий курс. Хотя ей уже, все равно было: поедет она к отцу, или, не поедет. Три года прошло с тех пор, как она сразу же после окончания средней сельской школы, перебралась к маме в областной город.

Что и говорить. Зоя росла в сложной, неустойчивой семье. Ее мама, сегодняшняя расфуфырка – Альбина Егоровна, а тогда, просто Альб – так папа Зоина звал ее тогда. Не сказать, что безумно он ее любил, но уважать ее, уважал. Сказалось, наверное, не испугалась трудностей. Дала ему согласие, родить ему ожидаемого ребенка. А тянули они с рождением ребенка, только потому, у них не было собственного элементарного угла. А надеяться на скорый свой угол, надежды в перспективе у них не было. Где он, Степан, трудился инженером на телевизионном заводе, надежды там получить квартиру у них перспективе уже не было. А после того, как он и она оказались за воротами родного завода, как отработанными материалами, в наличностях у них в сберкнижке числилась всего 480 рублей, после Павловской реформы и отнимание денег у населения. Кто не знает, или забыл: 480 рублей – это до реформы, было около 50 тысяч рублей. Была у них еще дочь – Зоя. Да еще: машина «шестерка», почти новая. Как раз, перед реформой Павлова, успели выцыганить через Северных чукотских знакомых, эту «шестерку». Бабка, которая, сдавала им временно двушку, как только узнала, что они теперь бомжи – безработные, сразу же поставила им невыполнимое условие.

«Теперь,– сказала она, – каждый день будете платить мне, «с рыла! – по 100 рублей. Иначе распрощаться придется…»

Это сколько? Сума сойти.

Поэтому им пришлось, временно, так решили они тогда, перебраться в поселок – у Степана там родительский дом сохранился. Кстати, не плохое там место было. И дом был добротный – пятистенка. Рядом еще живописное вытянутое озеро, почти к его дому поступала. На взгорке, почти у крутизны берега, стоял бревенчатый дом – пятистенка. Но, Альб, надо было ее знать, последний момент, воспротивилась с намерением мужа, переехать туда.

– Я не для того когда-то из деревни уехала, чтобы назад возвращаться! – сказала она ему запальчиво.

Что поделаешь. Парткомов теперь нет. Слезу теперь некому в этой новой России пускать. Договорились так. Он будет жить вместе с дочерью в поселке, а она, остается здесь в городе.

– Пока,– делая ударение на это слово, сказала она ему, – буду так совать на семейной машине.

Но «пока», это у нее, что-то все время откладывалась на потом.

В начале, она говорила, веря все еще, что это «пока», недолго продлится. Ну, люди тогда не верили, что Ельцин своими руками, разрушит страну. А чуть позже, стала говорить, успокаивая себя.

«Раз молчат, им и без меня там хорошо».

Время шло. Альб рулила, крутила баранку, да и это деликатное чувство – называемое верность к своему мужу, подзабывать стала. Особенно, это когда ей интим предлагали пассажиры, которых она развозила по городу. Сама она, Альб, иногда, когда изучала после бурного интима себя перед зеркалом, удивленно всегда хмыкала:

– Чудно. Ничего же во мне нет. Даже, титек нормальных, а липнут. Нет. Чудно.

И это ее окрыляло, делала Альб даже чуть уверенней к своей особе. А то ведь она, когда смотрела себя пристально в зеркало – и это у нее случалось в каждое утро. Наводить, как она говорила себе: «Марафет». Подкрасить веки, ресницы, губы, серость лица – из завода она вынесла – пудрила под загар. И все это проделав, Альб бросала через плечо бабусе «чао», у которой она снимала угол, садилась в свою машину.

– Свежести, свежести мне надо,– говорила она себе, и, когда это, возможно, стекло со стороны водителя, всегда она держала приспущенной.

А то, что эти, не плановые интимы, часто у нее стали случатся – сказывалась это, она устала жить без мужика ласки. «Прогладь» – она насытила. Ей теперь, хватало и на оплату съемного угла, и на себя. О дочери, будто уже забывать она стала. А если и, уличные, встречные девочки, напоминали ей о ее существовании, она отряхивала эту «блажь», шла дальше, с теми же возникшими в голове оправдательными словами.

«Да, ладно. Не умрут же. Деревня ж, все – тки, огород…»

То, что теперь деревня другая, не похожая на ту, в котором она была до университета, Альб об этом смутно теперь знала. В телевизоре, то, что она видела, не верила.

«Совсем что ли я,– говорила она,– чтобы их сказки верила? Врут же они».

А то, что сейчас творится в ее родной деревне, Альб, к стыду своему, действительно, ничего не ведала. Университетские каникулы, она не ездила в деревню. В каникулы она, устраивалась на случайную временную работу – одеться, деньги были нужны, а деревня, ну, что ее мама одна могла помочь ей. Она ей как-то писала, когда она еще работала на заводе, что устала жить одной, и поэтому она пустила, чтобы одной не жить, Максима Максимовича, соседа своего, который, она писала, схоронив свою Акулину, остался один.

«Мы, доченька, решились после ее кончины, жить вместе».

Альб, конечно, помнила этого дядю Максима, соседа, который, когда еще она бегала еще девчоночкой, коротенькой юбке в клуб. Где, Максим Максимович, тогда заведовал клубом и параллельно совмещал еще кочегара. Летом клуб никогда не оттапливался.

Десять вечера он открывался. Включал Максим Максимович магнитофонную запись, застарелыми призывающими к подвигу песнями, и стоя на пороге двери клуба, ждал спешивших клубу девчат. В том числе туда спешила и Альб, надеясь, вот сегодня к ней точно подойдет ей нравившийся мальчик – Семен, муж ее по штампу паспорта теперешний, и папа Зои, а тогда, он был для неё недостигаемой мечтой.

А жил Семен, соседнем в леспромхозе, Васильевке, в пяти километрах от ее деревни. Поэтому, чтобы ему попасть вечерний час клуб, приходилось проделать пятикилометровый путь на своем мотоцикле «Юпитер». Только у одного из всех ее класса, был такой мотоцикл. Эта техника, конечно, Семена и облегчал путь до школы, но в клуб приехать в эти часы, ему приходилось всячески изощряться. Родители, конечно, были не против таких вылазок своего сына. Но требовали осторожности. И особенно, его мама. Она у него еще была тогда жива, просила сына всегда быть предельно внимательным, перед этой техникой. Потому, сама покалечилась, после того как ее муж, Епифан, мужичок ноготок, как она соседям и знакомым в шутку, или, всерьез (смеялись над нею ведь, что он ей на голову ниже) говорила: «А у меня он, метр с шапкой. Но, за то, там у него… я тебе дам». Или иной раз, по дороге, вслед слышала, усмешки знакомых: «Япона мать!» Это потому, видимо, там, в Японии, муж всегда сопровождал жену, посади себя. Так, или не так, но ведь в Японии из поселка никто не был.

Вот, он, Епифан, когда с женою ехал на «Урале», на мотоцикле, из деревни Альб – у озера справа, почти недалеко от его дома, где дорога проходила у крутого обрыва – хотя ведь и ехали днем. Епифан, то ли тогда, размечтался в пути. Хотя много оправдывался потом, что руль мотоцикла не удержал. А сам ведь сообразил, успел спрыгнуть с мотоцикла, а вот жену оставил в люльке. Мотоцикл упал вместе женою с обрыва, в озеро. Когда, «Урал» опрокинутый верх колесами упал в озеро, а она, вылетевшая первая с люльки, погрузилась воду, но следом и «Урал» упал, сильно ее ударив по обеим ногам. С тех пор она с костылями могла только ходить. А увлечение сына с мотоциклом, согласие свое дала только из-за этой школы. В поселке четырехклассная только была школа, а дальше – выбор только был: или сюда в школу, в Альб деревню, или совсем переехать на другое место жительства. Некоторые так и поступали. Но куда им было трогаться. Она инвалидка, а Епифан, хотя, в леспромхозе был он не последним человеком, все же – они остались жить, как и прежде тут.

А Максим Максимович, как схоронил свою Акулину, правда, не знал, чем занять себя, оставшись один. Хотя и числился в клубном стаже, получал и деньги – для деревни по тому времени были не малые – целых (когда миллионы ввели), три тысячи рублей. Но, скучал он, по умершей жене. Ведь ничего не предвещала о скорой кончине, а как однажды на веранде, споткнувшись об пол, упала, так и не встала после.

«Инсульт, или как тут в деревне, по старинке, говорили, «жаба» поточила ее. Раньше, у нее поболит, поболит, подмочит губы слюнями, убегала «жаба», оставляя ее в каждый раз взволнованной. А на этот раз «жаба» убила ее навсегда. Максим Максимович, он мужик еще был крепеньким, как его жена в шутку, или в гневе – семья все ж, случались и ссоры, говорила, когда касалась о его здоровье.

«Ты ж тяжелее своего, меж ног, что болтается, ничего не поднимал. Все скакал, хорохорился, а я – в школе…»

Она в школе вела урок русской грамматики и литературы, и уроки давалась ей с кровью. Когда ее дети в школу приходили, не выучив уроки, она переживала, нервничала, а иногда и приходилось ей кричать на них.

«Что же вы… Что же вы, свой язык так не любите? В учебе мысли должны созревать, а вы… на что себя готовите? Не умной стране, не умные действие совершают люди. Вот, как сейчас. Не подумав, как следует, страну развалили».

Но кто ее слушал. Дети – они мало понимали жизнь. И не их эта была вина. Они ж видели, что творится с их родителями. Постоянный «прогладь». Денег нет. Колхоз, который кормил до этой смены новой власти, разграбили, упростили – работы нет, а детям кормится, одеться надо. Где ж брать эту «прогладь» – деньги, когда кругом разруха в этой Горбачево – Ельцинской стране. Они ж, по словам «премьера»:» … хотели лучше, а получилось, как всегда…»

После, Максим Максимович, ушел в себя. Днем в доме что-то делал, а как наступал вечер, шел торопливо клуб, будто кто – то сзади гнал его, а открыв, снова у него сужался кругозор: глухота, тоска и серость неба окружало плотно его, не давая полной грудью дышать и выдыхать. А патриотические песни, вначале открывая клуб, он специально включал, по своему понятию. «Это нужно молодежи»,– говорил он себе, разговаривая в одиночестве в холодном клубе, ожидая ребятню.

***

Это на его глазах разыгралась тяга Альб к Степану. Он, когда подъезжал к клубу на «Юпитере», машина тяжеленая, ребятня на время оставлял клуб, шли гурьбой встречать Степана. Эти секунды Альб не знала, как вести себя. Другие девчонки, визжа, вешались на Степане, а она, всегда со стороны ревностно любовалась, и, ждала. И ведь знала, он непременно, перед тем как идти в клуб танцевать, всегда подходил к ней, и, шепотом, наклоняясь к ней, говорил.

«Привет, Альб. Все стоишь – ждешь?»

А после проходил, оставляя ее одной в прогалине. Впереди солдат – памятник минувшей войны – сзади – крыльцо клуба, а по бокам – сад школьный, а другом – соседствовал сельская мэрия.

Хотя и обидно было, что он оставлял ее одной в этой прогалине, но Альб от этого старалась не делать трагедию. Понимала, конкурсантов для Степана и без нее хватало, вешающихся на его шее.

«Ладно. Погоди. Знай,– говорила он себе со злостью. – Ты мой, мой. Только мой».

Сейчас, кто бы из тех девчонок спросила, как она: «Сохнет ли до сих пор по Степану», она бы, конечно, сначала засмущалась, потом рассмеялась бы в лицо этому человеку, а тогда, когда у Степана в один год – и это произошло как раз перед выпускными экзаменами в школе – сначала умерла его инвалидная мама. Пошли гангрены на ее ногах, а потом и его отец, Епифан, маленький человечек, с горя после смерти жены, через месяц и сам слег. Слава бога, этот маленький человечек, в леспромхозе был не последним человеком, а помощником директора по коммерции леспромхоза. Степана, на правах «бывшей элиты» – леса, быстро сопроводили в местный республиканский университет. Директор леспромхоза его пожалел, и даже добился, чтобы оплатить его учебу. А так бы… пойти только в бандиты оставалось ему в лесном поселке своем. Хотя, там, «громил» леса, и без него хватало. Но Степану, все же, повезло. Он не стал бандитом, но какая-та сносная жизнь вдалеке, все же, светилось после окончания университета. А у Альб, мама была жива, да и, когда она следом за Степаном поступила университет, Максим Максимович, ей вначале помог с деньгами. Хотя, кто он ей?.. Но у Альб тогда выбора не было. Да и мама ей тогда крепко в сердцах сказала. «Ну, что вытаращила глаза. Бери, раз дают!»

Альб, догадывалась, что-то не то происходит между ее мамой и соседом, промолчала, не знала их отношение до конца. Но была безмерно счастлива – мечта не обманула ее, она была рядом Степаном, которого она, страшно до слез любила, наверное.

«Совсем того, наверное, была»,– говорила теперь она, когда изредка, тяжело вздыхая, вспоминала мужа, лежа в интиме в обнимку с очередным ухажером.

И удивлялась:

«Ну, что в нем было такое, что сходила по нему сума?..»