Точка невозвращения, или я люблю тебя, Солнышка

Точка невозвращения, или я люблю тебя, Солнышка
Никита Журман

История отношений, которые закончились дождем… История, которая могла бы случиться с каждым, кто работает в офисе. Где работа и жизнь переплетены, волокна нити. Их отношения, Никиты и Кати, завязались стремительно. Все было хорошо, но Никита всегда чувствовал присутствие кого-то третьего…

Никита Журман

Точка невозвращения, или я люблю тебя, Солнышка

Все не то…

И ненужные строки,

И усталый, задумчивый взгляд.

И надежды последние крохи

Затеряются… Кто виноват?

Одиноко, увы, одиночество,

А вокруг – никого, не зови.

А порой безнадежно так хочется

Светлой музыки, дружбы, любви…

А порой безнадежно так хочется…

Безнадежно, но кто виноват?

Одинокое одиночество

И усталый, насмешливый взгляд.

…Шел первый апрельский дождь. Его холодные капли жестко и часто барабанили по карнизу. Я стоял на балконе и вдыхал тот первый неповторимый аромат весны и свежести, аромат пробуждающийся от долгой спячки жизни и улыбался. Сотни маленьких водяных вампирчиков ежесекундно впивались в мое тело, сосредоточенно расплескиваясь маленькими лужицами на коже. В этом дожде было что-то очищающее, казалось, что он смывал следы каких-то давних ошибок и грязи, готовя город к чему-то новому и необычному. Дождь, как вселенский дворник, наводил порядок на планете.

Я вернулся в комнату. В доме было тепло. И грустно. Бывает такое чувство, когда знаешь, что все это что тебя окружает, то, что тебе дорого, скоро исчезнет. Понимаешь, что ничего не в силах изменить, что за тебя уже где-то там решили и тебе остается лишь переступить черту и все. Возврата назад не будет. И вот, пока ты на черте, у тебя есть иллюзия, что ты в силах, что- либо изменить. Шаг туда или обратно. У летчиков это называется, кажется, точкой невозвращения, когда топлива хватит либо вернуться, либо лететь дальше. И вот тогда пилоту нужно делать выбор. Свой я уже сделал. Пора.

Я подготовил все заранее. Записку (трюизм, но ведь как-то нужно сказать миру ПОЧЕМУ), лезвие и фотографию.

Я вошел в ванную комнату и плотно прикрыл дверь. В ванне было полно горячей воды. Капельки конденсата лениво ползли по полотну зеркала и затем стремительно обречено падали вниз на серый кафель пола.

Не раздеваясь, я так и плюхнулся в воду в одежде. Горячая влажная утроба ванной жадно притянула меня к себе и обняла, как сына. На душе сразу стало как- то спокойно.

Перед глазами стояла ее фотография. Длинные волосы нежно овивали тонкую и хрупкую шею и водопадом спадали на плечи. Ее большие глаза смотрели на меня укоряюще.

Помню, когда мы учились в Азиатско-Тихоокенской школе, у нас была пословица: "Мы встретимся, обязательно встретимся если не в этой жизни, то в следующей". Я подмигнул ей и сказал: – "Солныш, так надо. Если я не могу быть счастлив в этой жизни с тобою, то может в следующей мне повезет больше"…

Под водой я поднес лезвие к запястью руки. Улыбнулся и подумал: нда, все как в дешевой мыльной опере. Есть несчастная любовь, горемыка-герой и лезвие бритвы. Только вот горемыкой оказался я.

Венец творения российской брадобрейной промышленности – лезвие "Спутник"– полоснуло по запястью и отошло в сторону, потянув за собой маленький пульсирующий шлейф пурпура. Больно не было. Я переложил лезвие в другую руку и вновь опустил его на запястье.

Я свел руки вместе и на мгновение ужаснулся тому, что наделал. Кровь мощными толчками разливалась по воде, клубясь и изворачиваясь толстыми змейками. Постепенно вода в ванной стала приобретать красноватый цвет. Подумалось, вдруг, если в человеческом теле пять литров крови, то через сколько минут она у меня закончится. Хотелось спать. Я закрыл глаза.

Господи, прости меня, прости и пойми. Я ее люблю, люблю, люблю…

Прости и ты, Солнышка, за то, что я не смог тебя удержать, за мою всепоглощающую любовь, за то, что я когда-то сделал тебе больно, был к тебе невнимателен… Прости, что так редко дарил тебе цветы и обижался на тебя, прости. Прости за дважды испорченое 8 марта.

Прости и ты мама, что я был к тебе несправедлив порой. Прости, что не суждено тебе увидеть мою жену и баюкать внуков. Прости и поверь. Так нужно.

Господи, как я вас всех люблю… Солнышка, как ты там?… Конечно, люблю… Ребята, где последние отчеты?… Эх, ты, Солныш, любимый… Почему так темно?…Пушистик, ты меня любишь?…Ты где? Солнышка?

Стало как-то легко и светло. Я открыл глаза. Стены ванной комнаты излучали яркий свет, такой яркий, такой теплый и зовущий. Вот оно. Солнышка, за мной пришли. Я знаю, Катенок, в этой жизни нам не суждено быть вместе. Но ведь эта жизнь коротка. Я уйду, и буду ждать тебя там. Там где вечность и покой. Господи, ты мне это позволишь?…

Я летел, летел как стрела, по белому чистому светлому коридору. Куда? Бог его знает. Я не помню, как оказался в твоей кухне. Там были вы: ты и он. Пили чай и молчали. На плите шипела глазуньей сковорода.

– Солныш, – позвал я, даже не надеясь, что ты меня услышишь.

– А? Ты меня звал? – встрепенулась ты и обратилась к нему.

– Нет, – ответил он.

– Солнышка, – сказал я и легонько погладил тебя по голове, – я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я буду тебя ждать.

– А ты, – я щелкнул его по носу, от чего тот поморщился, словно от кислого лимона – ты должен сделать ее счастливой. Иначе мне придется вернуться и набить тебе морду.

– Все ребята, я вас люблю, прощайте.

Хлопнула вспышка, и я опять мчался по этому странному скоростному туннелю на встречу с Господом Богом. Я знал, что я ему скажу…

Владик, твой тогда непосредственный начальник по отделу импорта департамента торговли нашей компании, этакий добродушный увалень, лентяй и жуткий пивохлеб, постоянно забывающий, что нужно делать, ворвался в наш полутемный отдел, словно вихрь.

– Никитка, мля, я утром еду в Китай, отдай, плиз, чеки Катюхе, а то она завтра зарплату фиг получит,– выпалил он и стал тыкать мне в лицо пачкой чеков (надо сказать, что такое поведение для него вполне привычно, а вот мне к нему пришлось привыкать очень долго).

– Ладно, вали в свой Китай. Отдам я твои чеки. Должен будешь.

– Угу, – буркнул он и помчался собирать шмотки. Кстати, слово он свое сдержал и спустя месяц привез мне карманный фонарик.

На следующий день я заглянул к тебе. Ты тогда только устроилась на работу в нашу доблестную компанию, и я тебя почти не знал. Я тихо отворил дверь и вошел. В отделе стоял устойчивый запах мускуса.

– Вы Катерина? – то ли вопрошая, то ли утверждая, сказал я. Сидящая в кресле девушка в черной кожаной жилетке и тонкой почти прозрачной черной блузке испуганно подскочила:

– Да.

– Вам Владик попросил передать. Они необходимы для того, что бы Вы получили в кассе зарплату, – я протянул тебе чеки, и посмотрел в глаза. Господи, твои глаза, два больших лесных озера, были похожи на глаза испуганной лани, внезапно оказавшийся в час пик в центре города. Они буквально вопили о помощи.

– Спасибо, – сказала ты и улыбнулась. Немного растерянно.

…Так возникла наша хрупкая дружба. Очень быстро мы перешли на "ты". Я почти каждый день приходил к тебе в отдел, тащил самую большую шоколадку, что мог найти в ближайшем магазине. Мы пили чай, и я тебе рассказывал все о компании, о себе, о своем отделе. Я чувствовал, что нужен тебе, чувствовал на себе взгляд твоих больших внимательных зеленых глаз.