Вектор

– Пошел ты! – кричу я на мертвое тело, ощущая каждый сантиметр собственного тела, которое горит и кричит от невыносимости этого положения.

Интересно, сколько прошло времени, сколько я уже кричу о помощи и дергаю конечностями, как курица без головы. Кажется, у меня затекла правая часть тела, на которой я лежу, отчего пытаюсь как-то оттолкнуться, сдвинуться с места. Получается, но не настолько, чтобы считать это прогрессом. Все тело ноет и болит, а скованность знаменует окончание борьбы за жизнь, и кажется, что страшней расплаты для меня не придумать. Как это символично: я умру вместе с двумя гранями социального общества Вектора. И даже Наоми не придет попрощаться – можно ли было придумать более справедливую смерть?

Да, это забавно: я, как всегда, не обратил взор на то, что у меня перед носом. Этот банальный стул сделан из металла, и те подлокотники, что стали частью меня, имеют острые края. Дергая левой рукой вперед и назад, притягиваю ближе к себе, чтобы провода упирались в край. Трение, которое закрывает руку почти под локоть, о металл хоть и требует много сил, но, кажется, помогает. Насквозь пропитанный потом и уставший, я медленно, но довольно удачно уменьшаю количество проводов, ощущая, как с каждым движением стирается кожа на руке, что с нынешней скоростью очень быстро усиливает боль. Ее я могу стерпеть, могу преобразовать в ненависть – а вот находиться в неизвестности, когда никто не дает конкретного ответа, а лишь способен еще больше запутать, раздражает все больше, и единственный способ исправить это – перестать думать, что здесь есть хорошие люди. Кровь начинает медленно стекать по руке, после того как бинты прорваны, и, сопровождая движения разгневанным криком, я придаю себе сил, чтобы продолжать и не позволить себе умереть здесь, привязанным к стулу в луже крови.

Получилось. Дернув руку, я порвал оставшиеся самые тонкие провода, обнажив порезы на руке и стертую кожу вокруг. Проверил руку – ужас: несколько длинных и коротких порезов и вокруг почти стертый до мяса слой кожи, от кисти почти до локтя. Могло быть и хуже, еще как могло. Освободив вторую, я чувствую, как вот-вот сорвусь, стремление высвободиться быстрей начинает приводить в панику, и, честно, я в такой момент рад, что рядом никого нет. В ярости сорвав провода с ног, я быстро встал и со всей силой нанес множество ударов по трупу Джеффри. Как же приятно быть подвижным, и сейчас я пытаюсь отдышаться, попутно размяв все мышцы, которые, имея шанс говорить, кричали бы от боли, пробуждая после скованности. Все тело болит, мышцы стонут, а кровь все стекает медленно из порезов на руке. Толстовка Джеффри не подходит для перевязки – расстегнув ее, оторвал кусок от футболки. И на всем теле этого маньяка были разные слова, имена и цифры, написанные маркером без какой-либо последовательности. Хотя два имени стоят рядом – Кристина и Рита, что наверняка означает либо родных, либо любимых. Даже не знаю, есть ли смысл задумываться над этим: вполне возможно, это имеет значение лишь для него. Перевязал кое-как руку большим куском оторванной ткани – получился словно гипс, обхватывающий и само запястье. Куртку поверх уже не надеть, так что бросил ее тут. В идеале стоило бы такую рану зашить, но это слишком большая роскошь для меня.

Тело Джеффри воспринимается как должное, но вот тело Бена здесь из-за меня, и это приемлемая жертва. Обыскав его карманы, я нашел КПК, который, по-видимому, даст доступ в места, спрятанные от ненужных людей. Я не мог не проверить его записи – и первой включил последнюю из них: «Еще один день на станции Вектор. Как же я устал от всех этих поисков людей, поисков образцов, попыток создать открытие из руин! Я понимаю, что лишь от нас, возможно, зависит судьба всего мира, всех людей. И нельзя не выполнить наш долг, особенно учитывая принесенную жертву, чья кровь всегда будет на моих руках и руках каждого. Куда пропал весь энтузиазм, куда исчезли амбиции и стремление попасть в историю – туда же, куда и все жертвы, принесенные во имя жизни. Да, мне нечего терять: нет ни жены, ни детей, и это ли не делает меня подходящим для этой работы. Да, наверное, так и есть. Но вот что меня интересует: кому я все это пишу, зачем создавать мемуары, если их никто никогда не прочтет? Все равно все это будет уничтожено».

Запись 71

Его слова, а точнее, текст, в котором он говорит о поиске людей и образцов, – это заставляет остановиться на минуту. Образцы, я уверен, – это монстры, ими же порожденные, но зачем? Не меньший вопрос: почему он делает это здесь, а не в жилом блоке, где их больше всего? Такое ощущение, что тут уже забыли про жилые уровни, про созданный карантин, пытаясь выжить здесь, движимые некой очень важной мотивацией. На его КПК, кроме прав доступа, есть лишь пара заметок – так мало для того, кто здесь уже давно. Но есть еще пометка безопасности, в которой говорится, что в определенном секторе сработали датчики движения. Это сразу объясняет появление этих двоих без серьезного оружия, и при таком раскладе наверняка их будут искать. Хотя, интересно, есть ли кому искать…

Забрал пистолет, КПК и пару тряпок на всякий случай – больше ничего ценного нет, я так думаю. Дверь открылась, когда я прикоснулся к сенсору, и оказывается, что вся стена затемнена искусственно и ее изначальное свойство – прозрачность, чтобы следить за пленником. Я понял это сразу, как оказался снаружи, в большом длинном зале, который усеян такими камерами для изоляции. Десять штук на моей стороне и противоположной и три в конце справа замыкают мою сторону и противоположную. Единственные двери – это в конце, с каждой стороны по одной. И все эти камеры, что вокруг меня, пусты уже давно, в некоторых даже горит свет. Я встал посередине и осмотрелся вокруг, пытаясь представить творящиеся здесь события. Тишина придает покой, чистота вокруг нервирует. Несколько минут спустя, насладившись чем-то неопределенным, витающим в этом месте, я пошел вперед к дверям. Но, не пройдя и трех метров, я услышал крик. Настолько привычный и знакомый, что не заставил удивиться, будь это мой. Доносился он из дальних камер, одной из трех, и, скорей всего, самой левой, так как именно ее стена затемнена и скрывает источник этого крика. Он не постоянный и даже не похож на тот, что может быть проявлением нежелательной боли или пыток. Кажется, словно кто-то проснулся и от растерянности не может подобрать слова. Подойдя почти вплотную, я молча сменил фильтр с затемненного на прозрачный, найдя функцию на сенсоре.

– Харви, что ты здесь делаешь? – Его удивление как настоящее, по-другому быть и не могло, я ведь его хорошо знаю. – Помоги мне выбраться отсюда, здесь творится полный бардак, нам нужно убираться отсюда как можно скорей!

Как бы я хотел поверить в это! Избавиться от оков реальности вместе с прошлым и дать фантазии власть надо мной. Но только его жертва дает мне больше, чем иллюзия.

– Почему ты молчишь, да помоги же мне! – начинает он кричать на меня так естественно, проявляя истинный на вид страх.

И зачем мне говорить вообще? Мои слова сыграют не большую роль, чем разговор с зеркалом, и лишь молчание оставит его там, где он должен быть. На фоне его продолжающегося немого монолога я ощущаю крупицу жалости к самому себе. Ведь причина, надеюсь, в моей любви к нему и понимании всей трагедии, а не того, что Наоми уже не так действует на мое восприятие, отчего она ищет обходные пути. Я смотрю в его глаза, пропуская мимо ушей мольбы о помощи и возгласы непонимания, и вижу там тот же страх, что я бы видел в реальной ситуации. Все это чистое скотство, слишком злая шутка даже для этого места: пытаться поймать меня в одну и ту же ловушку дважды или просто давить на нерв, смеясь над трагедией…

Его руки разбиваются в кровь, пытаясь пробиться через преграду, он плачет и кричит, зовет и умоляет меня, родного брата. Я же просто стою и думаю, каковы шансы на его реальность, а все раннее – двойной капкан, в который я с легкостью попался из-за незнания условий пребывания. Что бы я ни выбрал, все равно проиграю, ведь все слишком просто. Понять различие между трезвым взглядом и переизбытком паранойи – слишком сложная задача, и потраченное на доказательство правды время лишь будет на руку безумию, играющему с сознанием в шахматы. И я просто ухожу, выбирая тот сценарий, где мой брат осознанно для себя умер в одиночестве, сокрушаясь от того, что не смог остановить личное преобразование. По очень простой причине: именно это придает мне сил, делает меня злее и избавляет от страха. Я больше не смотрю на него, в эту пустоту, и, повернувшись спиной к камере, ухожу. Не спеша, стараясь точно ощутить собственные действия, прочувствовать этот момент, дабы в дальнейшем реагировать быстрей. И хоть я не признаюсь, но все же рад услышать его голос, ныне кричит в гневе на меня за то, что я оставляю его позади.

Запись 72

Выйдя за дверь и оказавшись в длинном и широком коридоре, имеющем множество больших дверей на каждой стороне, я остановился. Непрекращающийся крик брата доходит до моих ушей, что начинает выглядеть жалко. Наверное, прошло уже много времени, как я пытаюсь побороть собственные ловушки. Пытаясь определить, что сможет помочь мне избавиться от этого, загнанный в лабиринт своими мыслями, я осознаю, что уже стало тихо и крик прекратился. Нельзя реагировать, показывать важность событий, нельзя давать повод повторить это. Надо думать, забить мозг мыслями, догадками, головоломками, пока я еще могу это делать. И, как ни странно, первое, что меня волнует, – это вопрос, которым я должен был задаться сразу, как проснулся в камере: где я?

Куда меня затащил Джеффри, в какую часть Вектора? В КПК Бена нет никаких схем, планов или пути, а значит, идти надо лишь вперед. Проходя мимо дверей, ощущаю сильный свет ламп, яркость которых для меня стало слепящей, от чего глаза несколько отвыкли. У каждого помещения написаны белым цветом цифры, но официально и каллиграфично, а не в грубой манере пропагандируя представления о любви. Трехзначный номер карцера, тюрьмы, такого же набора камер, откуда я пришел. Тишина повествует о пустоте или времени спячки тех, кто там может быть заперт. Желания проверять нет, ведь это не моя война, не моя ответственность, не моя жатва. Странно: насколько я помню, Бен и его напарник прибежали на датчик движения – так почему же сейчас никого нет? Где я нахожусь, если все так сильно и давно заброшено, – или все дело в том, что, кроме Бена, никого больше нет? Хотя проще поверить в существование очередного Охотника, нежели человека, который может помочь.

Я не трус и, решительно идя снова вперед, держу на прицеле двери. Но никто не выходит, не издает звуков, не произносит слов, и простые постукивания по дверям, дабы выманить смертников, прекрасно доказывают, как легко я могу начать играть в выдумку. За дверями меня встретила привычная атмосфера уюта и домашнего покоя, определяя мою привязанность к пустым помещениям как более сильную, чем стандартное понятие дома. Это комната охраны, или, скорее, надзирателей – тех, кто сторожит и одновременно скрывает спрятанных здесь изгоев и ненужных людей. Слева в глубине помещения шесть блоков, в каждом по четыре экрана с камер наблюдения. Посередине внизу массивный компьютер управления. Камеры выключены, экраны темные. Справа вдоль стены тоже компьютеры и чуть дальше них – отдельная мини-комната, где хранятся полные комплекты костюмов, таких же, как тот, в котором был Бен. Висят каждый в отдельном шкафчике, коих было штук десять, может, чуть больше. И все они шли вдоль всех трех стен. Полный свет, слой пыли – и ни следа каких-либо существ, людей или конфликтов. Меня это начинает раздражать. Но в этом есть свой плюс: если подумать, то все должно работать, и надо поискать в архиве компьютера. Возможно, я смогу понять, где я и что делать дальше, пока я еще могу понимать хоть что-то. И я нашел первое, что вылезло на экран, стоило мне включить систему: если верить этому, безопасность была в приоритете.

Это последнее сообщение: «Все, кто находится ниже второго уровня лабораторий, обязаны явиться в главный корпус первого уровня. В связи с максимальной оптимизацией исследований и для большей безопасности рабочих все в срочном порядке перемещаются для дальнейшей работы на верхние уровни и сразу после инструктажа размещаются в жилых комнатах, приближенных к их будущим рабочим местам».

Отлично, просто прекрасно, я уже на другом уровне. Всех погнали наверх, когда стало слишком жарко. Но вот вопрос: это было до карантина или после? Что было первым, курица или яйцо? Хотя не все ли равно, из чего делать обед… Лицемеры спрятали свои человеческие ресурсы в темноте, дергая за ниточки. Теперь я знаю, где я и, следовательно, куда предстоит отправиться за отмщением. Большего на компьютере нет, все стерто – и это понятно, мало кто любит, когда роются в их грязном белье. Все это промедление лишь отдаляет меня от цели, ведь каждую минуту я теряю себя.

Запись 73

Итак, я подошел к дверям, за которыми небольшой коридор, метров пять, и в конце его, вероятно, лифт. На полу видна небольшая колея от колес тележки или каталки, везущей что-то тяжелое. Слева и справа выделяются две пластины, полностью закрывающие стены. Рядом с правой пластиной вход в маленькое помещение, что спрятано за ней. И тут я кое-что придумал.

Вернувшись назад к камерам, я прошел дальше в раздевалку, где висят два оставшихся костюма – темно-зеленых, идентичных тому, в котором был Бен. Маска, сам костюм, состоящий из двух частей, перчатки, ботинки – полный набор, дабы затеряться у всех перед глазами. Сначала штаны – они слегка свободные, так что налезают поверх моих, потом верх, который хорошо ложится на перемотанные руки, хоть и немного неудобно. Ботинки и перчатки на липучках закрепляются на костюме, и, наконец, маска со своего рода шлемом, который плотно облегает голову и закрепляется ниже шеи. Как только я надел маску, в которой имеется система очистки воздуха, из-за чего часть у рта выпуклая и с отверстиями, я словно оказался взаперти. Обернувшись к зеркалу на дверце, одной из шкафчика справа, я сразу разбил его. Сходство слишком большое, хоть костюмы и разные, важен сам смысл, и я не знаю, ненавижу я за это брата или, наоборот, боюсь признать оставшуюся любовь. Теперь я один из них, только хуже. Осматриваю руки, тело, проверяю каждый сантиметр, дабы точно убедиться, что сойду за своего. Эта ограниченность обзора раздражает, и очень сложно сдерживать себя от того, чтобы не сорвать все это уродство прямо сейчас. Вот бы еще понять, фильтры воздуха и сам костюм защищают здесь или там, куда я иду.

Выйдя в коридор дальше, я все не мог привыкнуть к этому ужасу, что скрывает настоящего меня. Оглядев все, предполагаю, что это пропускной пункт, а сканер – для уточнения, тот ли это человек, который должен пройти сюда. Те пластины по бокам – они не металлические: подойдя поближе, смог увидеть, что они пронизаны сеткой. И вся окантовка вокруг имеет выпуклые тонкие линии. Но вот что интересно: этот сканер создан, чтобы выпускать отсюда, ведь иначе он был бы двухсторонний, хотя, возможно, наверху еще один такой. Я подошел к двери и, благодаря карте Бена, открыл ее. Внутри типичная система компьютеров, которые выключены, разумеется. Но я быстро это исправил, изменения были заметны лишь внутри. Прозрачная обратная стена панели резко стала темной и покрылась виртуальной сеткой с разными шкалами параметров по краям.

Найдя нужный включатель, я вышел туда и встал посередине, оставив оружие у компьютеров. Световая сетка зеленого цвета появилась в конце коридора, примыкая ко всем четырем поверхностям, она пронеслась сквозь меня. Потом обратно, и так еще несколько раз. Это было непривычно и завораживающе – видеть такой ярко выраженный цвет. С окончанием сканирования прозвучал резкий и громкий звук. Вернувшись обратно, я прочел на экране отчет, в котором ясно сказано, что я чист. Похоже, надеть костюм было правильной идеей, иначе меня бы не пустили наверх. Даже не знаю, сколько на мне можно найти не только этого неизвестного вируса, но и разных инфекций от всех тварей, с которыми мне пришлось драться голыми руками.

Двери лифта открылись со скрипом. Большая площадь была заполнена лишь пустотой. Дискомфорт от костюма еще больше заставляет меня преображать ненависть в идеи бытия. Зайдя в лифт, я, полный предвкушения, без замедления отправил его наверх, выбрав на панели «исследовательский уровень 1», самый верхний, прямо к вершине олимпа. Меня слегка трясет, и, внушая себе, что это из-за предстоящих событий, а не ужасного костюма, я наблюдаю, как закрываются двери лифта – медленно и, возможно, навсегда отрезая мне путь назад. Крепко сжимая кулаки и напрягая все мышцы тела, я словно пытаюсь приспособиться к новой оболочке. Мог ли я представить, к чему меня приведет этот путь, в самом начале, – конечно, нет. Но как понять справедливость, которая потерялась в этом мире и поставила меня на место того, кем стал мой брат, и не только в моральном плане, но и в физическом?

– Ты всегда влипал в какие-то неприятности, проблемы, из-за чего не раз отцу приходилось идти на уступки, чтобы отмазать тебя. И я согласен с тем, что ты всю жизнь только и делал, что спускал свой потенциал в унитаз, но я всегда защищал тебя, перед отцом, перед всеми, я всегда верил в тебя, и, как оказалось, не зря. И вот я прошу тебя, поверить мне так, как я верил в тебя. Не делай то, что ты задумал, не надо убивать, не надо брать на себя все!

Его появление должно было быть как удар током, сразу встряхнуть меня напором адреналина. Но вместо этого я не обращаю внимания на это естественное событие, которое не удивляет меня и даже не заставляет воспринять его всерьез. Он стоит рядом, справа в углу, прислонившись спиной к двери лифта, держит руки в карманах и смотрит на меня, испытывая либо любовь, либо жалость.

– Ничего, кроме смерти, ты не найдешь там – и считай это банальным и предсказуемым, но я не хочу, чтобы ты умер из-за меня. Ты не заслуживаешь этого, как и многие другие. Но только у них не было честного выбора, а у тебя он есть, – он подошел почти вплотную ко мне и словно шепчет на ухо: – Вернись к своему кораблю и улетай отсюда. Спасись из этого кошмара, ведь ты все равно ничего не изменишь. Пожалуйста, сделай это, брат мой. Не позволяй себе вновь, вернутся к той жизни, граничащей на острие закона, но которая закончилась в тот момент, как ты встретил свою бедующую жену. Ты справился, взялся за ум, нашел работу, почти стал семьянином… Да, ты сорвался, я понимаю, но ведь ты прилетел сюда, ради того, чтобы вновь все исправить. Ты рискнул своей работой, своей карьерой, забрав корабль транспортной компании, где ты работаешь и даже не сказал никому, и все это ради желания начать новую жизнь, распрощавшись с ошибками прошлого, я горжусь тобой, это серьезный поступок. Но сейчас, вот-вот и обратного пути не будет.

Что я могу, кроме как стоять посередине без движения, слегка опустив голову, смотреть в пустоту и слушать голос того, кто уже давно умер?.. Само его появление здесь и сейчас злит меня даже больше, чем существование Наоми: ведь к чему могут привести ее манипуляции, я знаю. А вот Нолан, мой брат, который сейчас стоит слева от меня, – абсолютно неизвестная переменная, способная привнести не только покой, но и хаос. Он такой, каким я видел его на фотографии: в чистой одежде, побритый, само приличие. И сейчас он ждет от меня реакции, внутреннее проявление ждет реакции извне.

– Да, ты не веришь мне, в чем я не могу винить тебя. После всего, через что ты прошел, ты заслуживаешь покоя и добра. Именно этого я и хочу – направить тебя в ту сторону, где ты обретешь этот покой. И ответ на вопрос, почему сейчас я здесь, находится прямо перед тобой. Как только ты надел этот костюм, ты сразу открыл путь ложного спасения, веря, что маска скроет тебя от самого себя. Ты неплохой человек, и еще есть шанс вернуться. – Он сделал вокруг меня круг и остановился уже с другой стороны.

– Он пытается тебя убедить, что ты все еще хороший человек и можешь воссоздать нормальную жизнь, но это ведь не так, и мы оба это знаем. Иначе ты бы не был здесь. – Она появилась с другой стороны, и реакция должна быть довольно предсказуема с моей позиции, но я продолжаю лишь слушать. Меня почти трясет, а гнев готов разорвать меня на части, но он предназначен для других существ.

– Давай же, брат, помоги мне помочь тебе. Поступи правильно и спаси себя от смерти, от бесконечного безумия, от одиночества. Мне тяжело смотреть на тебя в таком состоянии, тяжело знать, что ты медленно, но уверенно тонешь. Не такой участи я хотел для тебя.

– Тебя разве заставляли сюда идти, заставляли убивать, ненавидеть и слышать голоса в голове? – упорствовала Наоми в унисон брату. – Нет, это все ты, твоя натура, которую ты скрываешь, считая, что еще есть законы морали и справедливости.

– Посмотри сам, Харви, куда ты забрался. В самое ядро этого зла – и зачем? Почему тебе так важна месть, зачем убивать тех, кто и так скоро умрет? И единственный, кого ты еще можешь спасти, – это ты сам.

– Скажи уже себе правду, что тебе все это нравится, и продолжай наслаждаться силой и отсутствием законов, которые ранее лишь сдерживали тебя, не давая раскрыться полностью. Здесь все в твоих руках – действуй, судить тебя некому!

Это стало последней каплей, и я среагировал:

– Спустя столько времени именно сейчас вы уговариваете меня без угроз или издевательств, честно и открыто, словно я ваш друг. – С огромным усилием произнося эти слова, я сдерживаюсь, чтобы не начать использовать пули по назначению, и причиной решения использовать слова, а не оружие стало то, что эти пули могут быть нацелены на меня, чего я могу не заметить.

– Ты пытаешься найти себя, но забываешь, кем ты был, – и сейчас мы напомнили тебе прошлое и настоящее. Что из этого что, решать тебе, – сказали они идеально синхронно.

И оставили меня одного – опять. Ответ стал самым простым из всех за все время, проведенное мной на Векторе. И внезапно это стало правдой, стало тем, что называется честностью по отношению к самому себе. Мне всегда казалось, что это невозможно, это неправильно. Безумцам нет места в цивилизации, и любое дикое животное никогда не согласится уйти из родного дикого мира, где оно уже в статусе короля. Аргументы, доказывающие, что я еще могу мыслить логично.

Запись 74

Двери лифта открылись, не дав мне окончательно погрузиться в круговорот определения моих желаний. Сделал пару шагов вперед, и небольшое разочарование овладело мной. Весь стандартный набор неизменно следует традициям, что я наблюдаю большую часть времени. Небольшой пропускной пункт, который повторяет тот, что был снизу, в этот раз не создает проблем для движения. Вокруг все то же самое, хотя обзор ухудшился из-за маски, но я стараюсь замечать все мелочи, что попадаются на глаза. Картина копирует все предыдущее. Пройдя дальше, я оказался в широком стеклянном коридоре, где на полу видны следы от колес, а на стенах хорошо заметны трещины. Коридор идет метров десять, может, чуть меньше, слева и справа от него другие помещения, которые я не вижу, пока остаюсь на месте. Поскольку ситуация безопасна, я не могу допустить, чтобы мои демоны снова появились, продолжив расшатывать мое равновесие. Слегка опираясь на стены, сквозь которые видны другие помещения, из-за того, что костюм душит меня, я понимаю, что это больше внушение, нежели факт. Слева небольшой зал, похожий на приемную. За правым стеклом нечто похожее – пустое помещение с несколькими разветвлениями. Ничего, что могло бы привлечь мой интерес, – и, следуя инстинктам, я дошел до двери в конце, которая с легкостью открылась. И внутри я понял, от чего эти следы колес.

Впереди в ряд стоят семь каталок. Массивных, с выделенным углубленным местом под тело и креплениями у головы, ног и рук. На них перевозили заключенных, и, уверен, без разделения на разумных и уже отчаливших в мир иллюзий, проще говоря, всех тех, кто был не нужен. Справа закрытая дверь, что не поддается, слева еще одна. Каталки все чистые, но со следами борьбы за собственную жизнь тех, кому выпадала честь прокатиться на них. И на одной, самой крайней, лежит резиновая дубинка для усмирения буйных, также очищенная от множества ДНК тех, из-за кого она здесь лежит. Зачем нужны лекарства, когда есть проверенный веками способ, придуманный потомками? Прихватив ее, я вышел через дверь слева и оказался в приемном зале, откуда сразу посмотрел на коридор, через который пришел сюда. Странное планирование помещений, но хоть что-то выделяется в этом лабиринте. Вокруг – ничего, кроме привычной мебели в виде пары стульев и тумб. Пошел к двери, мое и без того ужасное состояние начинает скатываться по наклонной, когда обычная небольшая тряска сменяется неконтролируемой ломкой, словно все тело протыкают иголки, отчего я роняю пистолет и новую игрушку на пол и падаю на колени, поджав под себя руки. Ужасный дискомфорт переходит в дикий жар и нехватку воздуха, и трясущиеся руки машинально тянутся снять маску. Но через крик я сдерживаю себя от этого, просто вцепляясь в нее, спасающую мои глаза и лицо от повреждений собственными руками. Либо это ломка от отсутствия пронокса, либо диверсия со стороны Наоми или же личностный защитный механизм.

Не знаю, сколько минуло времени, но, проведя его в агонии, я вдруг замечаю, как в метрах двух, стоит человек. Сквозь слезы я смотрю на него его, продолжая качаться по одной прямой, словно в конвульсиях. Он без маски, в обычной одежде, но главное – держит многозарядный дробовик, направленный прямо на меня. Чего же он медлит, неужели боится – или просчитывает вариативность пользы взятия меня в плен путем дальнейшего обмена или способа символичной мести? Легче добычи, чем я, не найти, и будет более чем честно и благородно лишить меня мучений. Сквозь маску видно не совсем четко, особенно сейчас, но я стараюсь держать себя в руках, поскольку его безмятежное состояние очень агрессивно провоцирует меня напасть первым. Он не уверен, смотрит по сторонам, будто сомневается в том, что я один, закономерно поджидая соратников, что есть большая ошибка, ибо я на его месте не стал бы медлить. Он что-то говорит, мне плохо слышно, и ему приходится кричать:

– Ты что, глухой, я спрашиваю, кто ты и откуда пришел?

Я не могу говорить, словно онемел, лишь выпускаю зря воздух из горла, которое будто бы забито ватой, а все попытки дать ответ провальные.

– Ты хоть знаешь, кто я? Хоть знаешь, в чей дом решил ворваться? Я начальник здешней тюрьмы, и поверь, знаю, как обращаться с таким сбродом.

Запись 75

Не знаю, как это произошло, но я просто накинулся на него. Словно дикий пес сорвавшийся с цепи, повалил его на спину быстрей, чем понял, что делаю. Ударил дубинкой по голове, потом еще раз, и еще, лишь слыша свой крик, который доносится словно откуда-то издалека, будто меня здесь нет и все это – ужасное воспоминание. Проходит какое-то время, и, прекратив бить, я осознаю, как сижу на уже мертвом и изуродованном теле в огромной луже крови и сам запятнан не меньше. Вижу внутренности тела, ошметки плоти, которые также разбросаны повсюду, как и полагает последствиям кровавой бойни. Есть ли смысл знать, кто это, – в целом нет. Но только у меня не остается выбора, когда сквозь эту маску, которую приходится протереть от крови, я замечаю, его лицо мне знакомо. Детальное рассмотрение того, что осталось от лица, наносит мне не меньший удар, шокируя и выводя меня настолько, что лишь дубинка падает на пол из моих рук, знаменуя мою подавленность. Взрослый мужчина преклонного возраста, но в отличной форме для своих лет, с седыми волосами и такой же седой бородой, строгие черты лица. Долгое время я уважал его и ненавидел одновременно, представляя, что бы было, окажись я в другом месте и с другими людьми. Дисциплина – это прекрасно, но этого недостаточно для полноценного воспитания своих сыновей, которые хотели видеть мир куда лучшим, чем он был на самом деле. Нолан был лучше меня, добрее, и ему удалось быстро адаптироваться и дистанцироваться так, чтобы не мешать друг другу жить, но и не терять связь с отцом. Я завидовал старшему брату, ведь сам не мог избавиться от влияния строгого, но справедливого воспитателя, который учил нас одному: жизнь – это борьба. Мы не винили его, ведь знали, что наша мама погибла у него на руках, когда меня только взяли в школу, и мы видели всегда, как много в нем любви, которую он скрывал, ибо знал, что это рычаг для давления.

– Ты ведь знаешь, что я люблю вас, своих сыновей.

Его голос – он погрузил меня в детство, впервые за долгое время позволяя почувствовать себя слишком маленьким для этого мира. Он сел на пол, перед своим телом, и смотрел на меня тем самым взглядом, который мы с братом видели каждый раз, когда он ждал от нас ответа, оценки или вывода, касающегося в основном уроков жизни. Но я не мог говорить, хоть желание и было сильно: я боялся – и сам не знаю чего.