нет ничего внутри.
тесно
декабрь приходит едва замороженной клюквой.
в моём мире ни снега, ни искр.
я не напишу тебе больше ни буквы,
даже – не подмахну диск.
нам с ним тесно как двум планетам
на одной обветшавшей орбите,
как солнцу – с искусственным светом,
как разным придворным свитам.
как двум поездам на двух рельсах
в какой-то точке от а до б.
как корню в слове «разбейся»,
как в чьих-то руках – звезде.
тесно, что не споёшь на выдох
голосом, что когда-то был звонким.
а я не хочу играть в эти игры.
и участвовать в этой гонке.
недалёкий рэп
улыбается прямо, смотрит искоса.
вопрошает: «что не выбрит, не выспался?»
мы поделили планы, друзей и пса.
ещё удивляешься, что не выспался?
мой адвокат, привыкший спасать воров,
деловито осведомляется: «ну, готов?».
я закашлялся и кивнул.
вырос. и уже не пишу про войну.
не цепляюсь к прохожим, не матерюсь.
никоим образом не ускоряю пульс.
было, начал в церковь захаживать.
вскоре признал церковь бизнесом-лажею.
и вот судья спрашивает её о причинах.
она ему пафосно: «он вообще не мужчина».
откуда-то справа слышится смех,
она продолжает: «он вообще-то из тех,
кто вечно не в духе: и глух, и слеп.
бубнит под нос свой недалёкий рэп.
от его друзей несёт пивом и нищетой,
они к нам заходят как лошади – на постой.
ложится спать в пятом часу утра
и утыкается в стенку, жене не рад».
так нас разводят скорее троицкого моста,
не разделив зёрна от плевел, не досчитав до ста.
я без проблем перерос собственный же фантом,
а она продолжает ужесточать свой тон.
через час – мы гурьбой на улицу, как из загса.
я так и не начал с ней огрызаться.
она садится в машину, я – до метро пешком.
промолчал потом до утра – в горле липкий ком.
и ничего не вынес нового из вчерашнего.