Прощённая

– За порчу шкурки мне ему счёт предъявлять, или Вы сами расплатитесь? Подошла ко мне, – цедит сквозь зубы.

– Влада Сергеевна, договор уже давно…

– Не волнует. Если у Власова возникнут претензии, пусть обращается лично ко мне. Но советую этого не делать. Проще найти десять новых. Девочку я забираю.

Она сдавливает моё запястье, и тянет за собой.

– Вещи её заберите, – бросает через плечо.

Когда мы оказываемся у её машины, она буквально вталкивает меня на заднее сидение. Забирает у одного из своих охранников мой рюкзак, и швыряет мне в лицо. Наклоняется, приближает ко мне свои сверкающие от ярости глаза:

– Ты себе даже не представляешь, маленькая тварь, в какое дерьмо влипла. И очень скоро по собственному желанию будешь лизать мои туфли за то, что я тебя из этого дерьма вытащила.

Влада привела меня в комнату на первом этаже. Мы вошли через двухстворчатые двери. Но прежде она постучалась, и я услышала его голос. Приглушённый, сосредоточенный на чём-то другом, далёком от внешнего мира.

Это было похоже на рабочий кабинет инженера. Стояло несколько конструкторских мольбертов в ряд. Долговязые лампы над ними были выключены. На полу, вдоль узких шкафчиков, заполненных разноцветными книгами, лежала дорожка кроваво-красного ковра. В двух местах, напротив определённых стеллажей, он был затёрт. Но это придавало какую-то особенную, добротную и старинную атмосферу комнате, где всё остальное было идеальным.

А сам мистер внешность-идеал, а в душе чудовище, сидел за столом лицом к нам. Он чуть склонил голову над пустым листом перед собой. В его длинных пальцах был чёрный карандаш. Илья, задумавшись, уткнул его кончик в край нижней губы. И давление немного искажало линию. Его губы, должно быть, цепкие. И если бы он умел любить, то эти губы целовали бы настойчиво и умело, лишая любых сомнений.

Накатывает воспоминание, как я лизнула его губы вчера. Я бы делала так не без удовольствия, если бы он не заставлял. Потому что по-прежнему он казался мне настолько красивым, что становилось стыдно за это неуместное и противоречащее здравому смыслу притяжение к нему. Разве можно ненавидеть ледяной ливень, который промочит насквозь, застудит до болезни, и намеренно открывать дверь и выходить под него, позволяя каждой его капли беспрепятственно касаться тебя? И получать удовольствие от того, что однозначно принесёт тебе вред?

Илья поднял глаза, но смотрел лишь на Владу. Та шла к нему, доставая из сумочки что-то. Потом выложила перед ним исписанную бумажку, и тыкнула в неё пальцем с таким нажимом, что тот покраснел.

Она наклонилась к Илье и зло сказала:

– Я никогда тебе не прощу, что ты поверил ей, а не мне.

Влада вышла. Илья с минуту не двигался. Он смотрел на бумагу, не прикасаясь, будто не дыша.

Затем поднял на меня взгляд. Такой тяжёлый и разъедающий, что я почувствовала себя самым ничтожным и беспомощным существом на свете. Мне хотелось провалиться под землю.

А когда он встал. И пошёл на меня. Не отрывая злого взгляда от моих глаз. Я подумала. Что лучше бы никогда не рождалась.

Глава 9

Перед глазами пронеслась вся моя коротенькая и ничтожная жизнь. Которую я проживала как чужая самой себе. На что я тратила время? Только и делала, что следовала стереотипам, какой должна быть девочка. Прилежно учиться, не водить дружбу с плохими ребятами, заниматься цветочками, рисовать вазочки, молчать, когда говорят старшие, держать при себе своё мнение, терпеть, когда оскорбляют, гасить конфликты, пусть и ценой собственной гордости. Ждать принца. И не выпендриваться. Вести себя подобающе. Подобающе чему и кому? Каким идеалам?

Я хотела совсем другого. Ждала, что выбью изнутри эту колючую и неприглядную скорлупу, и начну жить в один прекрасный момент. Только, как оказалось, этого момента может не настать. И было очень глупо откладывать. Наверное, нет ничего удивительного в том, что в девятнадцать кажется, что времени впереди ещё так много. Только все всегда забывают про случай. Моя подруга была права. В ту секунду из машины Антона могла выйти я, а не он. И уже давно ничего бы не осталось. Только что хуже – мгновенная смерть, или то, что будет происходить со мной дальше – ещё можно поспорить. В лучшем случае меня ждёт тюрьма. Но не будет ничего удивительного, если за этот месяц Влада и Илья уничтожат меня сначала морально, затем физически, и ничего им за это не будет. А моя бедная мама… Она останется совсем одна. До конца своих дней будет думать, что её дочь – воровка, которая по собственной дурости попала в неприятности, и поплатилась за это.

– Развела меня, как лоха, – недобрая ухмылка на его губах. – Довольна?

Я мотнула головой. Не в ответ на его слова. А из бессмысленного протеста против его неумолимого приближения.

– На что ты надеялась? Думала, я не узнаю? – швыряет мне в лицо бумажку.

Я зажмурилась как от пощёчины. И отступила на шаг. Больничная справка, мерцая синими печатями, закружила в воздухе и опустилась на пол мягко. Я успела увидеть своё имя на ней. И выхватить из текста слово «гименопластика». А затем бумага оказалась под его ботинком.

Картинка сложилась быстро, из жутких грязно-чёрных осколков. Влада заранее всё продумала. Прежде, чем представить меня Илье, выдала ему про меня легенду. В его глазах я не только мерзкая девица, которая, воспользовавшись несчастным случаем, произошедшим с её парнем, украла колье. Я ещё и опустилась до подлого обмана. Сделала операцию по восстановлению девственности. И этому есть подтверждение. Заверенное печатью гинеколога. И распластанное сейчас на полу под его тяжёлым шагом. Так помимо всего прочего Илья теперь считает, что я нагло обманывала его, выдавая свою невинность за подлинную. А он, дурак, мне поверил… Влада сделала всё, чтобы Илья относился ко мне безжалостно.

– Это враньё, – прошептала я. – Влада подкупила врача.

– Ты смеешь клеветать на мою сестру, – встречаю его жёсткий взгляд.

А потом он хватает меня за шею сзади. Натянутые волосы намертво фиксируют мою голову в запрокинутом положении. Его горячая ладонь так плотно сдавливает, что вдоль позвоночника пробегает резкая боль. Он заставляет меня наклониться и идти к столу.

По дороге теряю туфли. Выскакивая из правой, нога неудачно искривляется, и щиколотку будто связывает леской. Илья толкает вперёд безжалостно. Я рефлекторно вцепляюсь в его руки. Ногти врезаются в его кожу. Ему должно быть по крайне мере так же больно, как моим ладоням вчера. Но он словно ничего не ощущает.

Вжимает меня животом в стол.

– Возьми карандаш. Сейчас же.

Инстинкт самосохранения становится слабее, чем отчаянное желание следовать его воле. Теперь исполнение его воли – залог моего самосохранения.

Я отпускаю его руки. Отдёргиваю свои, будто прикоснулась к раскалённому металлу. Дрожащие согнутые пальцы поползли по столу, хватаясь за карандаш как за спасительную верёвочку. Стискиваю его основание и держусь крепко.

– Пиши и проговаривай. Я больше никогда…

Его бёдра упираются в меня. Я отчётливо ощущаю, как мнёт ткань моего платья и вжимается между ягодицами его затвердевший член. И словно на себе чувствую эту волну напряжения, которая скатывается по его телу только к этому месту. Даже его ладонь, удерживающая меня за шкирку над столом как нашкодившую кошку, теряет силу.

Уже непонятно, что хуже: видеть, какого размера его член, или только представлять. Но я никогда не чувствовала такого животного ужаса, как сейчас.

– Ты глухая? Пиши и проговаривай. Повторяй за мной. Я больше никогда…

– Я больше никогда, – шепчу, пока моя рука вспоминает, как держать карандаш так, чтобы им можно было писать. Словно страх вытеснил элементарные навыки. Я изо всех сил сдавливаю гранёный стрежень между пальцами, и начинаю выводить буквы на листе А3. Дрожь превращает их в кривые каракули. Как будто пишу левой.

– …не буду обманывать тебя, Илья…

Он отпускает мою шею. Его упрямые ладони одним движением проходятся по моим бёдрам. И он лишь на секунду отстраняется, чтобы не мешать краю подола соскользнуть на мою поясницу. И снова толчок в мои бёдра. Такой жадный и злой, что немеют ноги.

– Не буду, – повторяю за ним, – обманывать тебя… Илья.

– Пиши аккуратно, – просовывает пальцы под край трусиков сбоку. И сдёргивает. Ткань больно врезается в кожу. Обжигает трением, и с хриплым треском рвётся. – Строчку за строчкой. – Его ремень скрипит и расстёгивается. У меня в груди становится тесно. И когда лёгкие наполняются вдохом, как будто врезаются в исколотое стекло.

Хлестанул меня самым кончиком по ягодице. Затрещали зубья молнии на его ширинке.

– И повторяй каждое слово. Ты будешь работать над ошибками. Тщательно и послушно. Пока каждое это слово, – заставляет меня раздвинуть ноги шире. Мнёт ягодицы. С такой злостью их сдавливает, что там наверняка остался рисунок его рук красными контурами. Я охнула и проскулила. И в следующую секунду замерла, когда его горячий член уткнулся в начало отверстия во влагалище. – Пока каждое это слово, – он повторил тихо, проведя ладонями по моей пояснице вверх. Обхватил меня за талию, – не вобьётся в твоё сознание на всю оставшуюся жизнь.

И резко потянул на себя.

Мне показалось, что оставшейся жизни больше не будет. Что я умру от боли прямо сейчас.

Он вошёл жёстко. С хриплым выдохом.

Это было не как удар ножом. Это было не остро, и не с резью. Изнутри меня словно пожирала беспощадная бездна, с невидимым и жестоким чудовищем в самой её глубине. Оно отрывало от меня по миллиметру, и вгрызалось в кровоточащую плоть мелкими узкими клыками, сцарапывая, соскабливая, делая шире.

– Я не слышу тебя, – он вышел, и вошёл снова. Заставляя меня с ужасом осознавать, что его бёдра ещё не упираются в меня. Что он ещё не весь внутри.

– Я больше никогда не буду, – прохрипела, отчаянно двигая чёрным грифелем по белой бумаге, – обманывать тебя, Илья.