Благословение Аамана

– Ерунда!

Я был уверен, что Морж искусственно подогревает ажиотаж, внося провоцирующие утверждения, чтобы подстегнуть нас.

Пока Олаф управлялся с обедом, я вспоминал Шарки. Она принесла мир в мою душу. Приятно осознавать, что кто-то беспокоится о нашей с Лизой безопасности.

…Вернувшись в лабораторию, мы снова занялись делами, попутно обсуждая золотые пластинки, которые скоро получим.

Не решаясь отдать нам в руки столь важные артефакты, за которые Чарльз заплатил своей жизнью, «Некто», наконец, полностью скопировал их для нас. Мы договорились, что будем по очереди работать с пластинками и записями Чарльза, чтобы быть в курсе того и другого.

Нам не терпелось их получить. Олаф был уверен, что там дана истинная последовательность генов, которые сейчас мы должны были, подобно всем остальным расставлять методом поочерёдной подстановки, рассчитанной для нас программистами. А это гигантский труд. Всё равно, что собрать гигантский пазл из миллиона кусочков.

Если бы все корпуса и все институты мира объединили свои усилия, то результат был получен довольно скоро. Но так как каждый лелеял надежду, что именно его лаборатория справится с задачей, то всем приходилось «рыть свой собственный тоннель».

– Вот идиоты! – говорил Олаф, когда мы уходили домой, указывая на окно в соседнем корпусе в котором были видны огни. Там работали в три смены.

– Они тоже надеются на удачу, не всем же достаются золотые пластинки… -мне было немного жаль бесполезного труда коллег.  -Хотя по пути они могут совершить несколько полезных открытий.

Берта ждала нас у подъезда на своём вишнёвом «Оозе».

– Привет ребятки! Сейчас поедем, поужинаем, а потом за работу!

За ужином я раздумывал над словами, которые хотел сказать Берте и Олафу. Мне хотелось звучать искренне, чтобы они помогли мне, и я решил начать с Берты.

– Берта, дорогая, я хочу, чтобы «Некто» отпустил Лизу домой. Ты понимаешь, что нет смысла держать её для того, чтобы воздействовать на меня. Я и так никуда не денусь, ведь то, что мы делаем мне интересно. Я и без этого работал бы день и ночь, потому что не меньше вашего хочу найти решение для всего человечества. Мне деньги не нужны, – добавил я торопливо, глядя, как Олаф напрягся.

Берта была женщина меркантильная, но всё же, как мне казалось, более мягкая, чем Олаф. Я представлял, каково это для Лизы быть вдали от дома, от работы, да ещё и неизвестно за какие грехи быть лишённой свободы, поэтому весь свой пыл направлял на неё.

– Олаф, дружище, если хочешь, я напишу официальный отказ от премии в твою пользу, если в случае успеха наша лаборатория её получит.

– Не «если в случае», а когда мы её получим!– огрызнулся Олаф, свирепо нахмурив брови над матовыми, тусклыми глазами.

– Я не сомневаюсь, просто неправильно выразился, извини… – я презирал себя за просящие нотки, проскользнувшие в моём голосе, но мысли о Лизе не покидали меня. Она могла просто зачахнуть. Наша же работа грозила растянуться на несколько месяцев, а то и на год. – Прошу, поговорите с ним, я никуда не денусь и бежать в полицию не собираюсь.

Я себя не узнавал. Куда девалось моё повышенное чувство собственной значимости и свободолюбие, из-за которого я со столькими людьми перессорился? А тут я готов был лебезить и упрашивать людей, которые ничего не видели вокруг, кроме своей выгоды, и всё ради Лизы.

– Хорошо, – сказала Берта, – мы поговорим с ним, но ничего не обещаем. – Она вопросительно посмотрела на Олафа, так же хмуро сидевшего над своей едой.

Когда мы вернулись домой, я отправился в свою комнату, чтобы отдохнуть. Услышав, как в моей двери повернулся ключ, как обычно запирающий меня, я сначала было бросился на кровать, а потом на цыпочках подошёл к двери и приложил ухо к щели.

– Смотри, как он её любит, – донеслись до меня слова Берты. – Я не узнаю Генри, давай всё же поговорим c боссом…

Олаф, что-то раздраженно пробурчал в ответ. Через некоторое время они куда-то вышли, отперев мою дверь и заперев входную. Я подошёл к окну и увидел, как вишнёвый «Ооз» покидает стоянку.

Наверно поехали к «Некто» за материалами, подумал я, растянувшись на кровати и снова предвкушая встречу с золотой пластинкой и тетрадью, которую так и не успел даже раскрыть. Не заметив, как задремал, я проспал возвращение Берты с Олафом. Потом Берта постучала в дверь и сказала, что у неё для меня есть новости.

– Во-первых, мы привезли копии! И, во-вторых, «Некто» захотел встретиться с тобой лично, прежде, чем вынести решение по Лизе.

– Когда? Я готов! – подскочил я, хватаясь за одежду.

– Остынь, послезавтра поедешь, – сказал Олаф, у которого после получения копий, видимо, поднялось настроение, – вставай, пошли смотреть! – и он кинул в меня теннисным мячом, который держал в руке.

Я поймал мяч, сочтя это добрым предзнаменованием.

Олаф загрёб себе пластинки, которые были выполнены на твердом пластике, а мне оставил записи Чарльза. Боже мой, что это был за почерк! Просто невозможный! К тому же часть текста шла на совершенно непонятном мне языке, хотя на вид очень простом. Наверно это был язык первых поселенцев. Я стал разбирать тетради, пытаясь сложить их в хронологическом порядке. Это мне удалось только по одной причине. Он писал разными ручками, чернилами разных оттенков, и когда заканчивалась одна, он брал другую и продолжал.

После каждого куска текста шёл примерный перевод, такой, каким его понимал Чарльз, но трудно сказать каким он был переводчиком, Возникала мысль, что где-то должны находиться археолингвисты, которые также знакомы со старинными текстами и могли бы помочь или что-то посоветовать.

Тут я задумался о прошлом планеты и о том, что мы имеем на сегодняшний день.

Все музеи, в которых мне когда-либо доводилось бывать, рассказывали историю человечества, пребывавшего именно в том виде, в котором оно находилось сейчас. То есть, черепа с наростами, кривые скелеты, найденные среди первобытных кострищ, наскальные изображения уродливых существ, бегущих с копьями за бизонами, позже гравюры скачущих на конях или едущих в повозках, обрабатывающих землю примитивными орудиями или восседающих на тронах уродов.

Кстати, я заметил одну интересную деталь. Королевские особи отличались друг от друга, как люди с разных континентов. У них имелись какие-либо фамильные черты, которые, в одних случаях выглядели, как одинаковые наплывы на лицах или похожая форма шипов на локтях и коленях, а в других случаях исчезали вовсе, сменяясь спинными наростами или приплюснутыми фигурами.

Тут в голове промелькнула, было, какая-то смутная мысль, но меня отвлёк Олаф, ворвавшийся в мою комнату и потрясающий пластинкой, на которой среди прочего, была изображена человеческая рука, а рядом шло несколько рядов значков и цифр, совершенно походивших на наши генные таблицы. Только буквы были мне неизвестны. Оставалось надеяться, что Чарльз сделал какие-то переводы на эту тему. Надо будет сопоставить их генные таблицы с нашими, чтобы обнаружить соответствия. Олаф от радости так сильно ударил меня своей твёрдой клешнёй по плечу, что у меня внутри всё загудело!

–Ты понимаешь, что это означает!

–Ещё бы, – отвечал я, – главное теперь всё систематизировать. Но вдвоём это сделать будет затруднительно, займёт слишком много времени, может быть, возьмём кого-то в помощь?

Олаф от таких слов взвился до потолка!

– Ты с ума сошёл! – прошипел он сквозь костяные пластинки и вышел, хлопнув дверью.

Я же вернулся к прерванной Олафом мысли.

Итак, всю историю человечества можно было проследить по сохранившимся свидетельствам, дошедшим до наших дней. Но! Никаких документов о переходном времени! То есть, существовало человечество, прибывшее на Землю и освоившее её, где каждый выглядел, как Ааман, а потом сразу же, безо всякого перехода землю наводнили полчища уродов! А где же тогда постепенная мутация, которая, по идее, должна была менять облик человечества от поколения к поколению? И почему все такие разные?

Вот здесь была самая главная нестыковка с теорией Чарльза!

Или же мутации должны были возникнуть и проявиться в течение жизни одного поколения, что составляет бесконечно малую вероятность, но не исключается полностью. Но что могло бы так кардинально воздействовать на человечество? Как говорил Чарльз, в то время не было каких-либо природных катаклизмов, ядерных взрывов, химических изменений состава воздуха. Было то же самое, что и всегда, да и животные ничуть не изменились!

Мой ум ученого не мог найти ни единого рационального объяснения… разве, что ещё прилетели корабли с других планет, которые как раз и были наполнены монстрами – нашими предками. Появившись на Земле, они быстренько уничтожили других, которые жили до этого и заполнили всю планету. А что? Чем не гипотеза!

А может быть, всех разом поразил какой-то неизвестный вирус, который так сильно подействовал на жителей Земли, что изменил их в одночасье? Но нет! И эту версию можно было отмести, справедливо заметив, что дети рождаются практически идеальными, (что приводит к культу обожания новорожденных, изображениями которых, наряду с Ааманом, полны наши церкви), к первому году жизни набирая все свои признаки, которые со временем только усугубляются.

Но тогда откуда, то у одного, то у другого вдруг проявляются черты людей прошлого, вот, как губы у Берты, например, или руки Чарльза?

Великий Ааман, есть от чего сойти с ума! Но, быть может, я найду ответы в этих тетрадях…

Мне пришлось заново переписывать тексты Чарльза, чтобы потом разобраться. Засидевшись допоздна, я уснул ближе к утру, забыв, что завтра на работу. Тексты, которые я читал, были для меня совершенно новыми и в то же самое время, абсолютно знакомыми. Мир людей, представленный в записях, практически не отличался от нашего!

Целый день я работал, не поднимая головы, мне хотелось скорее встретиться с «Некто». Было интересно посмотреть на человека, преступившего все заповеди Аамана, самая главная из которых, «Не сотвори насилия».

Хотя, если разобраться, насилие процветало в том или ином виде везде, особенно в семьях, где подрастали маленькие дети, вышедшие из младенческого возраста. Не знаю отчего, но повсюду считалось, что чем суровее будет воспитан ребёнок, тем легче будет ему жить в жестоком мире. И эта порочная практика передавалась из поколения в поколение, потому что родители просто не знали иного способа воспитания, кроме того, каким были воспитаны сами.

Но давало ли это действительную силу и крепость для будущей жизни? Ведь все дети были разные. Я, например, был спокойным и милым, но и то, родители умудрились из меня сделать подавленную и легкоранимую личность. Мне пришлось полтора десятка лет выкарабкиваться из скорлупы страха, прежде чем я научился чувствовать себя более-менее уверенно.

Я с нетерпением ожидал встречи с таинственным «Некто». Берта сказала, что поедем после обеда. Я обрадовался, посчитав, что после хорошего обеда люди становятся значительно добрее.