Айбала. История повитухи

Зимой, во время снегопада, когда дорогу всего за несколько часов полностью заносило снегом, дети становились невольными заложниками непогоды: или дома (если не успевали вернуться в школу после выходных), или в интернате. По этой причине девочек неохотно отпускали учиться в село и забирали домой при первой возможности, особенно если девочка в семье была одна, то есть единственная помощница матери.

Особенно рьяно противились обучению девочек отцы. Мужчины, по большей части сами малограмотные, послушав очередную проповедь муллы о вреде женского образования, выбирали наиболее, с их точки зрения, правильный путь: просто-напросто не отпускали дочерей в школу после очередных каникул, особенно если те уже достигли двенадцатилетнего возраста, когда по исламским канонам девочка становилась потенциальной невестой. И пусть замуж давно уже отдавали с шестнадцати (редко – с пятнадцати), сей незначительный факт отцов не волновал. Дочь должна сидеть дома. Только там она может чувствовать себя полностью защищенной от соблазнов, которые в большом селе подстерегают на каждом шагу. В былые времена считалось редкостью, если девочка умела хотя бы читать. А теперь все стали грамотные, а от грамотности до распущенности – один шаг. Нет, говорили отцы, собираясь на годекане после пятничной молитвы, пусть дочери учатся ведению хозяйства и готовят приданое. А со школой они, отцы, как-нибудь договорятся.

И ведь действительно договаривались. Почти у каждого имелась в долине родня: или в школе, или в сельсовете, а у Хакима Халгиева, директора и учителя начальной школы, так даже в районном отделе образования: его двоюродная тетка была замужем за заместителем начальника районо. Поэтому на то, что та или иная девочка внезапно переставала посещать занятия, учителя смотрели сквозь пальцы, тем более школа, единственная на все село и прилегающие аулы, с трудом справлялась с нагрузкой: дети учились в две смены, классы были переполнены, учебников не хватало, а учителя вели по несколько предметов. Да и учились девочки посредственно, редко выбиваясь в хорошистки, а чаще не вылезая из слабеньких троек. У учителей еще хватало сил, чтобы дотягивать до среднего аттестата мальчиков, а на девочек они давно махнули рукой: все равно выйдут замуж и засядут дома, вести хозяйство и нянчить детей. Ну а если какая захочет всерьез выучиться (порой случалось и такое), то она справится без посторонней помощи.

Айбале нравилось учиться. Она была смышленой, легко усваивала материал, хорошо запоминала, а большего в школе не требовали. Невероятное везение, что ей удалось доучиться до седьмого класса, объяснялось тем, что Шуше помогали по хозяйству Зайнаб и Гезель, а еще тем, что шансы Айбалы выйти замуж были очень малы (если только пойти к вдовцу или к старику младшей женой; но Джавад не хотел такой участи ни для одной из своих дочерей).

Муж Шуше, будучи практичным и неглупым человеком, рассуждал так: если Айбала переймет ремесло матери, какие-никакие знания, в том числе из мудреной науки биологии, ей пригодятся, поэтому пусть учится, тем более на нее, с такой внешностью, вряд ли кто позарится, и эта неказистая внешность убережет ее от греха. Единственное условие, которое Джавад поставил дочери, – никакого интерната. Айбала должна была каждый день возвращаться домой до темноты, поэтому зимой ей часто приходилось пропускать последние два урока, чтобы успеть подняться по горной дороге до того, как на аул опустится сумрак. Каждое утро она вставала в пять часов, съедала лепешку и пускалась в обратный путь, в хорошую погоду занимавший около двух часов. Уроки начинались в восемь, а перед этим нужно было успеть позавтракать в школьной столовой, где давали горячую кашу с кусочком масла или овечьего сыра.

В четырнадцать лет Айбала получила аттестат о неполном среднем образовании, отдала его отцу и с тех пор о нем не вспоминала. Первое время она скучала по урокам и книгам, которые раньше приносила домой на каникулы из библиотеки. Но достать книги в ауле было невозможно, а его пределов она больше не покидала.

С окончанием школы Айбала вновь стала принадлежать только семье. С каждым днем воспоминания об уроках и полученных на них знаниях становились все более размытыми, вытесняясь круговертью повседневных забот. Первыми стерлись из памяти непонятные и бесполезные математические формулы, потом даты исторических событий, сложные словосочетания русского языка, основы черчения… Остались только знания, полученные на уроках биологии, которую Айбала любила больше даже, чем аварский язык и литературу. Она хранила тетрадки по биологии в коробке из-под консервов, выпрошенной у Коркмаса Сулейманова. Иногда, когда в комнате не было Меседу, Айбала пересматривала свои записи с пометками на полях и рисунками лекарственных растений, неумело скопированными из учебника. Она мечтала, как летом уйдет в горы, поднимаясь все выше и выше по пастушьим тропам, с холщовой сумкой на плече, в которую будет складывать полезные травы, о которых она узнала от учительницы биологии. Но отец нипочем не отпустил бы ее в горы одну, так что это были только мечты.

Айбала понимала, что мать передаст ей свое ремесло независимо от ее желания, и не видела смысла в бесплодных размышлениях о том, хочет ли она стать повитухой. В конце концов, это было не такое уж сложное дело. За четыре года Айбала видела достаточно родов и хорошо помнила последовательность действий матери, вот только ребенка она еще ни разу сама не принимала.

За всю свою многолетнюю практику Шуше еще не сталкивалась с испытанием, которое в эту ненастную ночь ниспослал ей Аллах. Если у нее не получится перевернуть ребенка в утробе Фазилат, оба погибнут: плод от удушья, а роженица – от болевого шока или кровопотери. Ребенок не просто лежал ножками вперед, а расположился по диагонали. Если бы ее позвали раньше, до того, как у Фазилат отошли воды, Шуше могла бы успеть задать ребенку правильное положение, используя наружные методы воздействия на плод, которые она применяла довольно успешно, даже если малыш попадался упрямый и не хотел сам переворачиваться (обычно это были мальчики, девочки перед родами послушно опускались головой вниз). Но теперь, в активной стадии родов, когда околоплодный пузырь лопнул и шейка полностью раскрылась, ситуация усложнилась. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы ручка плода выпала в родовые пути и застряла там. На фоне усиливающихся схваток матка могла разорваться. Ребенка нужно было срочно переворачивать и выводить ножками вперед.

Одной рукой Шуше ухватила малыша за ножку, а другой, остававшейся снаружи, пыталась нащупать головку, чтобы задать ей верное направление. Проблем добавляла Фазилат, которая не хотела лежать спокойно. Она извивалась так, что Шуше уже несколько раз теряла с таким трудом нащупанную головку.

Терпение Шуше иссякло как раз в тот момент, когда вернулась Айбала.

– Где тебя носит? – не поворачивая головы, раздраженно бросила она дочери. – Иди сюда.

Айбала подошла к нарам.

– Смотри, я держу ребенка за одну ножку, а надо, чтобы он обеими ножками сюда вошел. Но голова у него не вот тут, – Шуше указала на диафрагму Фазилат, – а вот тут, – она ткнула в область печени, где Айбала и сама заметила бугорок, туго натянувший влажную от пота кожу Фазилат.

– Надо, чтобы ребенок лег вертикально? – догадалась она.

– Да. Нащупай головку и направляй вот сюда, только осторожно, не дави. Повернем ребенка одновременно, когда схватка закончится. Слышишь, Фазилат? – громко сказала Шуше, пытаясь перекричать роженицу. – Скажи, когда схватка пройдет. Только сразу скажи, успеть надо, поняла?

– Ох, Шуше Наврузовна, да оно уже не кончается!

– Ну-ну, поспорь со мной еще! Если на схватке ребенка повернем, плохо будет и тебе, и ему.

Айбала положила ладони на туго натянутый живот Фазилат, стараясь не смотреть на ее искаженное болью лицо и не обращать внимания на тяжелый запах пота, крови и страха.

Обычно перед началом потуг живот опускался книзу, вместе с вошедшей в родовые пути головкой; облегчая роженицам боль на этой стадии, Айбала всегда чувствовала под ладонями движение плода, но сейчас ее пугала странная неподвижность внутри Фазилат, хотя по всем признакам ребенок уже должен был появиться. Внезапно Фазилат дернулась, раздираемая очередной схваткой, и Айбалу словно отбросила от нар невидимая сила. Она недоуменно посмотрела на роженицу и шагнула обратно, но в этот момент открылась дверь и вошла Сабира.

– Наконец-то! – с чувством сказала Шуше. – Держи ее уже, да?

Сабира, встав в изголовье, попыталась поймать руки Фазилат и прижать их к нарам, но та, обезумев от боли и страха, металась и отбивалась от свекрови.

– Не буду больше у нее роды принимать, так сыну и скажи, чтобы крепко на потом подумал, поняла? – всерьез рассердилась Шуше, решив, видно, высказать подруге за недавнюю, хотя и не по ее вине допущенную промашку с Цевеханом. – А если он опять ту же глупость совершит, так ищите другую повитуху, вот хоть в район за ней посылайте, а я сюда больше не приду.

– Фазилат, дай Шуше свое дело делать! – увещевала Самира, пытаясь удержать бившуюся в агонии невестку.

Айбала, не обращая внимания на происходящее, снова положила ладони на живот Фазилат и прижала их покрепче. Живот был горячим, и Айбала словно вбирала в себя этот жар, вытягивая боль, раздиравшую Фазилат изнутри.

Шуше кричала Сабире, чтобы держала эту дуреху, Айбале – чтобы вместо этих глупостей она нашла наконец головку, а роженице грозила всеми карами небесными, но ни одна из них ее не слышала. Комната полнилась какофонией звуков: Сабира увещевала, Шуше ругалась, Фазилат кричала.

Внезапно Айбала почувствовала перемену в Фазилат. Ее живот стал не таким напряженным, а крики – не такими громкими. Она перестала метаться и, мелко дрожа, вытянулась на нарах. Ее бледное, потное лицо в обрамлении влажных волос казалось застывшей маской.

– Вай, отходит! – испуганно вскрикнула Сабира.

Айбала знала, что Фазилат не умирает, это подействовали ладони, но не знала, надолго ли.

– Быстрее, мама, – сказала она.

Шуше удивленно взглянула на дочь, поняла и кивнула. Был момент, когда она, растерянная и напуганная возможной (и даже более чем вероятной) смертью роженицы и ребенка, позволила отчаянию взять верх, но совладала с собой и принялась отдавать распоряжения Айбале и Сабире.

Сабира прижала плечи невестки к нарам, навалившись на нее всем своим немаленьким весом и зафиксировав так, что та не могла пошевелиться. Айбала нащупала головку ребенка и ждала сигнала матери. В промежутке между схватками Шуше развернула ножки в сторону родового канала, действуя синхронно с Айбалой, и ребенок переместился из диагонального положения в вертикальное.

Со лба Шуше катился пот, лицо прорезали глубокие морщины, оно посерело от напряжения. Критический момент миновал, роды вошли в финальную стадию. Но схватки неожиданно прекратились. Фазилат, лежа на спине, не могла вытолкнуть ребенка. Шуше не хотела сама вытаскивать младенца, чтобы не травмировать его, и надеялась, что природа сделает свое дело. Она была сторонницей минимального вторжения в родовой процесс – это снижало риск возникновения родовых травм – и вмешивалась, только когда понимала, что времени больше нет. Одно дело – повернуть младенца в утробе, и совсем другое – вытащить его за ножки, когда матка не может протолкнуть к выходу самую крупную часть тела – голову.

– Вставай! – велела Шуше. – Подними ее, Сабира.

Фазилат, стеная, поднялась с нар, поддерживаемая свекровью. Она обвела комнату мутным взглядом и остановила его на Айбале, но вряд ли ее узнала.

– Иди к веревке.

– Не могу ходить, сил не осталось… Лучше я обратно лягу.

– Иди, сказала! – прикрикнула Шуше. – Вот как ты, Самира, невесток своих воспитываешь? Это зачем она мне через слово возражает? Это она и тебе так возражает? Или, может, мужу своему так возражает? Поговори с ней, хорошенько поговори, или не приду сюда больше, поняла, да?

– Поняла, Шуше, поняла. – Сабира подтолкнула Фазилат в центр комнаты, сунула ей в руки свисавшую с потолка веревку и шлепнула ниже спины. – Давай ходи, или, клянусь Аллахом, скажу Агабеку, чтобы разводился с тобой!

Тяжело повиснув на веревке, Фазилат принялась ходить по комнате кругами, широко расставив ноги. Это должно было приблизить потуги. Сабира, пристыженная позорным поведением невестки, отошла в дальний угол и наблюдала оттуда.

Дверь приоткрылась, явив любопытное лицо Малики, но Сабира злобно цыкнула на дочь, и та мгновенно исчезла.

– Мешает мне там, – внезапно пожаловалась Фазилат.

– Стой! – велела Шуше и заглянула ей между ног. – Иди ложись обратно.

Фазилат с видимым облегчением вернулась на нары. Но Шуше и тут не оставила ее в покое.

– Тужься давай. Тужься сильнее, кому говорю! Дай уже ребенку выйти, что ты мучаешь его? Думаешь, он потом тебе спасибо скажет, если вообще говорить после такого сможет?

Фазилат запыхтела и напряглась, из последних сил пытаясь вытолкнуть ребенка.

– Вай, молодец, – похвалила Шуше. – Смотри, Айбала, ножка показалась.

Айбала увидела сначала пяточку, а потом всю ступню: крохотную, сморщенную, красную. Раньше ей уже приходилось видеть, как ребенок выходит ножками. Она знала, что Фазилат должна как следует постараться, чтобы родить головку. Но сил у Фазилат не осталось. Ребенок мог задохнуться без воздуха. Поэтому Шуше, попутно объясняя Айбале каждое действие, сама извлекла ребенка, опутанного пуповиной, синюшного и вялого, словно тряпичная кукла.

– Почему он не кричит? – дрожащим голосом спросила Фазилат.

– Потому что мать у него – дура! – отрезала Шуше.