Айбала. История повитухи

– Давно началось? – спросила Айбала, положив ладони на выпяченный живот Джамили.

Она очень боялась, что плод перед самыми родами перевернулся неправильно, но говорила и смотрела уверенно, чтобы не передать роженице свой страх.

– Часа два назад, ребенок скоро выйдет. Он головкой вот сюда упирается, – Джамиля показала рукой. – Твоя мама велит тужиться, когда так стало.

– Тогда тужься, – согласилась Айбала.

Ей оставалось только смотреть, как Джамиля, побагровев от натуги, выгибается в попытке исторгнуть дитя, как бессильно падает на подушку, пережидает схватку и выгибается снова.

– Не хочешь походить? – спросила Айбала.

Джамиля помотала головой, зажмурилась, напряглась, закряхтела и родила головку.

– Немного осталось, – подбодрила Айбала. – Давай не останавливайся.

Показались плечики. Айбала подставила ладони и ждала. На очередной потуге ребенок выскользнул ей в руки. Она едва не выронила его, обмерла от ужаса, но удержала. Положила на пеленку, вынула из сумки ножницы и перерезала пуповину так, как делала мать.

Джамиля терпеливо ждала, понимая, что Айбалу сейчас не надо торопить, но все-таки не выдержала и спросила:

– Кто? Мальчик?

Айбала подняла пищащего ребенка, протерла ему личико от слизи и показала Джамиле:

– Мальчик. Смотри какой красивый. И крепкий!

Джамиля счастливо улыбнулась и сказала:

– Помой его, да? А то он сильно грязный. Нельзя такого Тамиру показывать.

Айбала выкупала малыша в корыте с теплой водой, обращаясь с ним с великой осторожностью, словно он был сделан из стекла, запеленала и уложила в люльку. Едва она с этим управилась, Джамиля родила послед.

– Ты знаешь, что надо делать? – спросила она, наблюдая, как Айбала заворачивает послед в тряпку. – На заднем дворе место есть, под старым абрикосом, Шуше Наврузовна всегда туда ходит.

– Надо тебя обмыть и белье сменить. А потом я тебе каши наварю, чтобы молоко пришло.

– Да я сварила уже. Утром еще почувствовала, что скоро начнется. – Джамиля посмотрела на ходики, тикающие на стене. – Скоро дети встанут.

– Давай останусь, помогу с ними.

– Что ты! Зарифа все сделает. Она моя помощница.

– В школу ей надо.

– Знаю, да Тамир пока не пускает. Говорит – со следующего года пойдет.

– А ты и не споришь с ним, – мягко попеняла Айбала, собирая с постели грязные простыни.

– Да кто ж с мужем спорит? – удивилась Джамиля. – Вот выйдешь замуж – узнаешь.

– Я не выйду.

– Выйдешь, – убежденно сказала Джамиля. – Просто не пришел твой срок.

– Я старая уже. И некрасивая. Никто ко мне не посватается. – Айбала собрала ворох грязного белья и пошла к двери. – Чаю тебе принесу и каши.

Когда Джамиля поела сама и покормила ребенка, Айбала собралась домой. Вспомнила про послед, вынесла сверток во двор, расковыряла под старым абрикосом талый снег и закопала просто так, без всяких слов. По пути заглянула к соседям Джабаровых, Батыровым, сказала скособоченной от рождения Барият Батыровой, выбивавшей во дворе ковер, чтоб передала Тамиру, что он может возвращаться.

Айбала шла по улице, переступая через ручейки талой воды, и радовалась тому, что с Джамилей все хорошо. Вспоминала странное и волнительное ощущение, когда ребенок скользнул в ее ладони, и устало-счастливую улыбку Джамили. Она понимала, что ничем ей не помогла (Джамиля, со своим опытом, сама отлично справилась), но это были первые роды, которые она приняла самостоятельно, а значит, ее теперь тоже можно считать повитухой. Их теперь так и станут звать в ауле: повитуха-старшая и повитуха-младшая. Видно, таково ее предназначение: не рожать своих детей, а принимать чужих. Так захотел Аллах, а кто она такая, чтобы сомневаться в Его мудрости? С этими мыслями Айбала вошла в калитку своего дома.

Шуше после отвара немного полегчало. Меседу помогла ей перебраться в гостевую комнату, где было не так жарко и не так беспокойно, как в проходной. Она постелила матери на диване, несмотря на негодующие протесты отца: диван для гостей, а болеть и на обычной лежанке можно.

Айбала хотела рассказать Шуше про Джамилю, но Меседу ее не пустила, сказала: мать спит.

Меседу по-прежнему не разговаривала с Айбалой, даже когда они вместе шили ей приданое. Говорила только самое необходимое, в глаза не смотрела, отворачивалась. Айбала не обижалась – все понимала. Она не переставала удивляться и печалиться выбору младшей сестры, но теперь делала это молча, зная, что ни у кого из домашних не встретит поддержки.

Свадьба Меседу приближалась, до никаха[23 - Никах – в исламе брак, заключаемый между мужчиной и женщиной.] оставалось немногим больше недели. В доме Садуллы-хазрата шли последние приготовления. Во дворе возводили деревянные помосты для женских и мужских столов. Уже зарезали дюжину баранов, и в ворота один за другим въезжали грузовики с продуктами: гостей ожидалось больше трехсот человек, не только из близлежащих аулов, но и из всей долины. Айбала сшила себе и матери красивые платья с люрексом. Шуше наказала старшей дочери привезти из сельского универмага два нарядных головных платка для себя и Айбалы, а отцу – новый пиджак. Зайнаб и Гезель должны были приехать с мужьями и детьми; Гезель была на позднем сроке беременности и, судя по всему, носила двойню.

На днях Меседу исполнилось шестнадцать, но в суматохе приготовлений это событие прошло незамеченным. Какая разница, сколько ей стало лет, если вскоре она покинет дом родителей и войдет в дом мужа?

Шуше очень некстати разболелась. Надсадно кашляя, она сокрушалась, что в кои-то веки не послушала мужа и отправилась навестить хворую Бадину. Вроде и сделала доброе дело, а вот оно как обернулось. Мать невесты не может не прийти на свадьбу дочери, поэтому Шуше даже не рассматривала такую вероятность. Она решила, что поболеет день-другой, а потом встанет. Кроме того, ей было совестно перед мужем. Джавад пока держался – не попрекал, что она его ослушалась, но ведь не вечное у него терпение. Разве приятно ему слушать ее кашель? Да и гостевой диван, когда она на нем ворочается, новее не становится.

Тагир пришел после обеда – принес деньги, завернутые в тряпицу, сунул в руки Айбале, не слушая ее возражений, и ушел. Это был ее первый заработок, и она отнесла его матери. Шуше спрятала деньги под подушку, перевернулась на другой бок и провалилась в очередной не приносящий облегчения сон.

На следующий день Айбала решила навестить свою подругу Медину. Они дружили со школы и были не похожи друг на друга так, как только могут быть не похожи две ровесницы. Медина, единственная сестра четырех братьев, была смешливая, легкая в общении, задиристая и очень красивая: белокожая, зеленоглазая, с вьющимися волосами редкого медвяного оттенка. Хуршид Шикароев в дочери души не чаял и не спешил выдавать ее замуж. Однако лучше бы выдал, но разве ж он знал, какой неприятностью обернется его беспечность?

Четыре года назад Медина испытала первое в своей жизни горе, когда Хуршид, за полгода до того уехавший с сыновьями на заработки в Россию и вернувшийся раньше времени, узнал о ее тайном сговоре с Фархадом Ямадаевым, запятнавшим себя сожительством с беспутной женщиной, и впал в такое бешенство, что едва не убил любимую дочь.

Братья Медины отправились к незадачливому жениху с визитом, и дело наверняка кончилось бы плохо, если бы кто-то не предупредил Фархада, оказав ему большую услугу. Фархад исчез («Бежал, шайтан!» – презрительно сплюнул себе под ноги старший брат Медины Байсал), а Медину отец запер дома. Только заступничество матери уберегло девушку от брака с хромоногим вдовым Абдуллой, за которого Хуршид всерьез вознамерился отдать строптивую дочь. Жена валялась у него в ногах, умоляя не ломать Медине судьбу, целовала руки и омывала их слезами. Хуршид в конце концов смягчился, но сказал – как отрезал: если Медина не выйдет за Абдуллу, то вообще ни за кого не выйдет. Пусть выбирает, стать женой Абдуллы или прожить всю жизнь в родительском доме, прислуживая невесткам и нянча не собственных детей, а детей братьев.

Мать успокоила Медину, мол, отец со временем передумает и найдет ей достойного мужа. Но время шло, а Хуршид оставался непреклонен. Он не мог простить дочери ее безрассудный поступок, запятнавший честь семьи. Встречая на улице отца Фархада, Хуршид демонстративно отворачивался и непроизвольно сжимал кулаки, усмиряя тлевшую внутри ярость.

С тех пор Медина почти не покидала женской половины дома, в котором, кроме нее и родителей, жили двое ее холостых младших братьев и двое женатых старших, у каждого из которых было по трое детей. Она не растеряла своей красоты, но веселой больше не была. В ее глазах затаилось горе. Это была не тоска по Фархаду, которого она уже не помнила, а осознание своей незавидной участи. Еще год – и на нее никто не взглянет, даже если отец все же сменит гнев на милость. Вот потому, при абсолютной внешней несхожести, Айбала и Медина в какой-то момент стали очень похожи судьбами.

Во дворе Шикароевых Айбала едва не налетела на Бекбулата Гухоева, который шел к калитке. Она отскочила в сторону и машинально натянула на лицо край платка, хотя Бекбулат даже не взглянул на нее. Айбала озадаченно посмотрела ему вслед. Она не понимала, почему с некоторых пор Бекбулат с ней не здоровается, а завидев издали, переходит на другую сторону дороги. Она не решалась спросить его об этом, хотя раньше они иногда перекидывались словечком-другим, благо это не возбранялось.

После школы Бекбулат выучился в райцентре на портного и теперь обшивал всех мужчин аула. Брал за работу недорого, но шил добротно, его вещи можно было носить несколько лет. Внешность имел он неказистую: невысокий, коренастый, большеголовый и горбоносый. Он дружил с одним из братьев Медины, поэтому часто бывал у Шикароевых (разумеется, только на мужской половине).

Пройдя через двор, Айбала обогнула дом и вошла на женскую половину. Ее оглушила какофония детских голосов. За стеной надрывался младенец, в проходной комнате ревели два мальчика-погодка, а худенькая большеглазая девочка пыталась их успокоить.

– Где Медина? – спросила Айбала.

Девочка махнула в сторону кухни:

– Обед с мамой готовит.

Медина и Гульмира, жена Байсала, стояли у стола и в четыре руки лепили хинкал. Айбала невольно залюбовалась их слаженными движениями и аккуратными рядами хинкала, разложенного на припорошенной мукой столешнице. В большой кастрюле закипал бульон; вкусно пахло разваренным мясом, луком и специями.

Медина увидела ее, улыбнулась и сказала: