Город рыб

И вот опять.

Самое главное, что ситуация абсолютно непонятная. Кто и зачем подсыпал кардиостим-форте в кофе? Зачем и кто?

– Так, – Ульянка помолчала. – Ну и куда ты снова вляпалась?

Я замотала головой.

– Нет, я тут ни при чем, точно. Даже представить себе не могу…

– А я могу! – сестра вскочила и заходила по комнате. – Я могу! Ты снова взялась за старое! – она села и потерла лоб. – Сколько можно, Алла! Мы же договаривались!! Уже пятьдесят не за горами!

Я молчала, сдерживая слезы: они подступили, как всегда, неожиданно.

Ульянка взяла себя в руки.

– Ну, прости, сестричка, – она обняла меня за плечи.

Я вытерла глаза.

– Это ты прости меня.

– А твой кардиостим-форте, где он? – спросила Ульянка.

– На месте.

У меня проблемы с сердцем, и я должна постоянно принимать этот препарат, но только по полтаблетки в день. Мы с Зарницкой проверили: все мои лекарства оказались нетронутыми.

– Так, так, так… Значит, ситуация такая. Кто-то подсыпал в кофе сильный сердечный препарат. Следует полагать, с целью отравить. Насколько я знаю, им можно смертельно отравить даже здорового человека, если доза большая. А больного – вот как ты…

– Или как ты, – бросила я.

Ульянка на секунду задумалась и кивнула.

– Да, как я. Нам достаточно превысить дозу, чтобы спровоцировать опасный сердечный приступ… Зосе, может, ничего и не было бы – она молодая, и у нее, слава богу, с сердцем все в порядке… У бабушки сердце было очень изношено, это так, но она никогда не пила кофе… Ты правильно заметила: то, что кофе выпила она, – роковая случайность. Значит, значит, значит… Значит, с уверенностью можно утверждать: кардиостим-форте в кофе предназначался не для нее… Для тебя?

– Не знаю… Но я видела смерть… За границей, ночью…

– Алка, а я видела початую бутылку виски за холодильником на веранде… Не удивлюсь, если вскоре ты углядишь и чертенят в межъящичном пространстве.

Пойманная на месте преступления, я молчала. В доме было очень тихо.

– Бабушка умерла не своей смертью. Чужой. Либо твоей, либо моей. Это все, что мы знаем.

– Нет, я, действительно, видела смерть, – начала объяснять я и споткнулась. До меня вдруг дошло, что сказала Ульянка. – Твоей смертью? Тебя хотели отравить?

Неизвестный злоумышленник хотел смерти Ульяны? Я высказала такую версию в раздражении, из-за того что она сразу же обвинила меня. А она отнеслась к этому так серьезно?!

И в этот момент, когда я безмерно удивилась, а солнце опустилось очень низко, и его лучи подчеркнули в каждом колере красные тона, когда свет на улице ненадолго стал совсем фантастическим, а стволы сосен – медными, послышалось знакомое тарахтенье мотора: к нашим воротам направлялся трактор «Беларусь», а за ним меланхолично, но резвой трусцой бежала лошадка, запряженная в телегу.

Это ехали к нам Толик и Валик. Еще два человека из нашего детства. С ними связаны не общие, а разные воспоминания сестер-близняшек: зеленый шелковый мох, туман, песок, налипающий на холодную кожу, худоба, из-за которой можно пересчитать ребра… Мой Толик – моя часть воспоминаний.

И бранился непотребно, ибо бысть упоен владою…

Мой Толик.

До свадьбы дело не дошло. После школы мы с Ульянкой поперлись в университет, а Толика забрали в армию. И на втором курсе я уже не считала, что Толик – моя судьба. А на третьем появился Антон. Не могу сказать, что я никогда не задумывалась, как могла бы повернуться моя жизнь, не отклони я когда-то приглашение в Прилуцкий клуб на танцы… Но, как бы там ни было, я его отклонила.

Теперь Толик работает трактористом. Более того, он тракторист по сути. Тракторист! Он все забыл. Алконавт ужасный. В этом году, как я слышала, отправил сына учиться в экономический университет в Минске, причем на платное отделение. Лицо у него обветренное и загорелое до красно-бурого цвета, а морщины резкие и глубокие. Он огромный, но постепенно «стаптывается» и становится уже в плечах. Гандзя, его жена, активно пытается сделать из него истинного хозяина: с теплицами, свинарниками и пальметтными яблонями.

Валика время изменило меньше. Он – бригадир, раньше в колхозе «Путь Ильича», сейчас – в ООО «Агровиталика Плюс». В нем больше осталось от того мальчика, с которым мы ходили в школу: круглое свежее лицо, улыбка… Только тогда он был проказник и сорвиголова, а теперь стал задумчивым и неторопливым. Разъезжая по околицам на своей телеге, он лежит на сене вальяжно, с форсом, точь-в-точь как когда-то его дед. А служебной «Нивой» пользоваться не любит: говорит, ему некуда спешить.

Как ни странно, я обрадовалась. Несмотря ни на что, обрадовалась, когда, заглушив мотор, хлопнул дверцей трактора Толик, а Валик, спрыгнув с телеги, привязал коня к столбику возле калитки.

Мы с Ульянкой спустились вниз, спряталось за Буг и солнце. Потухли, пропали красные отблески; ночь, пока что в синем, подбоченясь, смелее выступила вперед.

– Не смогли раньше, – еще от забора подал голос Толик. – Чарота сказал: «Как хотите, а не отпущу! Мне и самому надо было бы пойти попрощаться с Мокриной Лукашевной, но ведь погода ждать не будет. Вон, дождь на сегодня обещали по радио! Покойница и сама хозяйка была, дай бог, какая, она нам простит. Уберем сено – вместе на могилу сходим».

– И стояла ведь туча за Бугом, – добавил Валик, подходя. – Но, вишь, ветром пронесло. А надо бы дождя, ох, надо. Тем более, что сегодня мы последнее сено свезли… Так что вы не обижайтесь, что на похороны не пришли. Ну никак не получалось.

– Что вы извиняетесь, – махнула рукой Ульянка. – Хорошо, что сейчас догадались заехать. Пойдемте в дом. Вы руки помойте, а мы пока стол немного в порядок приведем…

Мы с сестрой убрали тарелки, стаканчики и вилки, поставили чистые приборы. Толик с Валиком оттащили два лишних стола, и мы расселись.

Днем мы с Ульянкой не садились за поминальный стол. Поднести-унести, убрать-подать – надо было обслужить людей, пришедших в последний раз к бабушке. В этом состояла наша задача на поминках, и она была нам давно, настойчиво и подробно ею же, бабушкой, растолкована. Но сейчас вечер, сейчас другое дело. Сейчас каждое блюдо можно сбросить с трех тарелок на одну: официальная часть закончилась.

Толик открыл бутылку и, на мгновение застыв над моей стопкой, вопросительно взглянул на Ульяну. Она кивнула, и он мне налил. Я на такие вещи уже не реагирую, привыкла – что тут будешь делать, алкоголичка, собой распоряжаться не может, сестра решает за нее, может она помянуть бабушку или нет…

Тишина. За окном темнеет. Голая лампочка. Каждый год на Пасху в этой же комнате мы накрывали стол. Бабушка никогда не сидела на почетном месте – всегда где-то с краю, примостившись рядом с детьми, но перед первой всегда говорила она. Обычно в стихах – простые мысли, глагольные рифмы. А теперь тишина, и мы молчим, держа водку перед собой.

– Так что я хотел сказать? – Толик встал, чего я от него не ожидала. – Может, и не мне надо было первому, но что ж… Я вот что сказать хочу: первое, что я помню в своей жизни, – баба Мокринка. Ну вы же знаете: когда мне было четыре года, я на Плесе бил лед и провалился, а она меня вытащила. Помню: хватаюсь пальцами за ледяные глыбы, а они выскальзывают, и передо мною то черная вода, то белый снег, то синее небо, и вдруг меня хватает за воротник сильная рука, и я уже лежу на снегу, мне не хватает воздуха, а изо рта идет пар… Она ведь меня с Плеса всю дорогу на руках тащила, да бегом…

Валик вдруг засмеялся и тотчас смутился своего неуместного смеха:

– Ох, тебя она перла в четыре года, а меня в пятьдесят четыре…

– Как так?

– Да с месяц назад возвращался откуда-то через Добратичи, вижу баба Мокрина тащит мешок на спине, ковыляет, на палку опирается. Я с телеги слез, говорю: «Дайте помогу!» А она очки поправила, присмотрелась, узнала и говорит: «А, Валичок! Спасибочки тебе, только мне еще по силам и тебя понести, не то что мешок! – «Ой ли?» – «А погляди!» – И что бы вы думали: я, вроде как в шутку, подошел, а она, вроде как в шутку, мешок свалила на землю и меня подхватила и понесла, я и оглянуться не успел! Правда, я сразу спрыгнул с ее спины, но от земли она меня оторвала… Так помянем.

– А помнишь, как она этого толстого отшила? – продолжал Валик, когда мы выпили.

– Она вставала раньше всех в Добратичах.

– Мой отец рассказывал, что она единственная из женщин могла управляться на жатке.

– А как она подралась с агрономом?

– А как повесила бешеного кота?