Город рыб

Курица, взмахнув для приличия крыльями, отскочила от крыльца, куда направлялась.

– Коб тэбэ дэ! – кричит баба; обычное ее проклятие, но что оно означает, я не знаю.

Я поднимаю палку и подаю бабуле. Она умывается у раздрызганного старого рукомойника. Очки положила на полочку, палку прислонила к сосне. Худая, стала меньше ростом, почти слепая. Лицо, когда-то властное и грубое, иссохло, истончилось. Внуки добратинцев, приезжающие в деревню на летние каникулы, прозвали ее ведьмой. Неуверенными движениями бабуля плескает пригоршни воды на глаза. Прозрачная колодезная вода стекает по морщинистым щекам, с темных, почти черных рук – в трещинки на пальцах и ладонях, в поры кожи навечно въелась добратинская земля. Этими руками, которые не отмыть, бабуля вырастила меня, а я вот чистыми свою девочку не удержала…

– Бабушка, где наша корзина?

Хорошо знаю, где стоит корзина. Но когда мне будет девяносто семь, моя внучка не спросит у меня о чем-либо ради того, чтобы услышать в ответ мой голос. И, готовя обед, не попросит, чтобы я попробовала суп: может, мало соли? Потому что у меня никогда не будет внучки…

Бабушка с триумфом – «Что бы вы робылы[10 - Делали (местный говор).] тут без меня?» – вынесла из сеней корзину.

– Я схожу в сад? – спрашиваю я, наперед зная ответ.

– Еще чего выдумай! В саду я сама управлюсь. Ты лучше пробегись по лесу, может, где в ельничке лисички сдуру выскочили, все ж лисичкам сейчас самое время, хоть и сушь, – сваришь вечером супчик.

Баба ищет себе работу. Собирает в саду опады, пропалывает грядки. Я после нее сажаю обратно вырванные вместе с сорной травой луковки, тонюсенькие морковинки, рассаду астр.

– Там, на горi!.. Там женцi жнуть?[11 - Там на горе жнецы жнут (из укр. нар. песни).]– доносится вдруг из-за забора, почему-то с вопросительной интонацией.

Дядька Геник Уругваец, не удержавшись на ногах, ухватился за забор, постоял, качаясь, затем обреченно махнул рукой и лег на землю, на спину, изловчившись напоследок подложить под голову кепку.

– Менi з жiнкой!.. Менi з жiнкой!.. Не возиться?[12 - Мне с женою не возиться (из укр. нар. песни).] – продолжал он спрашивать у неба, пока мы с бабушкой шли к нему.

У него сильный, прекрасный голос, загорелое худощавое лицо, коричневые натруженные руки.

– Геныку, вставай! – бабушка пнула его палкой. – Это что ж такое, солнце не взошло, а ты уже набрался!

– Як сонечко зiйде, кохання вiдийде?[13 - Когда солнышко взойдет, любовь уйдет (из укр. нар. песни).] – печально спросил Геник.

Прозвище Уругваец перешло к Генику от деда, который на заре новейшей истории в поисках счастья побывал в Уругвае. С той поры ко всем дедовым потомкам и пристало прозвище – Уругвайцевы, или просто Уругвайцы. В детстве я была уверена, что это их фамилия, пока много позже не узнала, что по фамилии они, как и все в Добратичах, – Годуны.

Да, все мы из одного корневища, потому и однофамильцы. Все друг на друга похожи, все, за редким исключением, грубого телосложения, с шишковатыми головами и словно топором вырубленными из кряжистого дуба лицами: толстая переносица, выпуклый лоб, широкие скулы, крепкие, хотя и неровные, зубы. Лица, которым не идет улыбка. Неорганично выглядит. И все же никто не скажет, что, мол, мы некрасивы – могучая жизненная сила придает нашему облику нечто большее, нежели банальную красоту.

Но в данный момент жизненная сила Геника Годуна Уругвайца под воздействием алкоголя целиком перетекла в землю. И он был способен лишь на художественную декламацию.

– Ой, лiпш би я була кохання не знала![14 - Ох, лучше бы мне любви не знать (из укр. нар. песни).] – с чувством воскликнул Геник, повернулся на бок и закрыл глаза.

Мы с бабушкой переглянулись.

– Сбегаю к Любе, – предложила я, – пусть заберет.

– Куда ей! Не дотащит, он тяжелый, – возразила бабушка. – Принеси-ка дерюжку, постелем, чтоб на земле не лежал.

Но за дерюжкой идти не пришлось: Михась Ярош, которого в Добратичах больше знали как Ярошихиного Мишика, в майке с надписью «Ирмошиной – низачот» и с вилами на плече возвращался с сенокоса и свернул к нам. (Мишик живет неподалеку от нас. Скоро, наверное, к его дому целыми автобусами будут приезжать экскурсанты, чтобы посмотреть на знаменитость, но пока его посещают лишь отдельные поклонники, задумчивые бородатые типы, которых Ярошиха, предприимчивая бабушка Мишика, использует для заготовки сена. Однако в то утро Мишик возвращался с луга один.)

– Я его доведу, – сказал Мишик, оценив обстановку. – Вилы пускай тут постоят, на обратном пути заберу. Я, кстати, давно собирался к вам зайти, хотел спросить, можно ли в Ворде подключить проверку украинской орфографии. Как это делается?

– Элементарно, – сказала я, – вернешься, – покажу.

Мишик бесцеремонно подхватил Геника под мышки, поставил на ноги, встряхнул:

– Пойдем, дядько! Тетка Люба ждет. Нальет тебе чарочку.

И Геник милостиво позволил отвести его домой.

– Тетка Люба веревкой его отстегала взамен чарочки, – посмеивался, вернувшись, Мишик. – Это его венерологи так наугощали, он им погреб перекрыл. Тетка Люба заперла благоверного в доме, а сама побежала к венерологам выяснять отношения. Ну, где там хохлацкая орфография? Мне нужно кое-что сверить.

Мы пошли в дом, вошли в мою комнату, где на большом, громоздком, совсем не письменном столе стоял компьютер и лежали стопки бумаги, папки с рукописями – предполагалось, что я буду здесь работать, но мне некогда было нос утереть, а не то что сидеть за компьютером.

Я включила ноутбук и показала Мишику, как добиться требуемой проверки.

Но тут зазвонил телефон, и я помчалась на кухню (телефонный аппарат установлен там, потому что бабушка чаще всего обитает именно на кухне, особенно зимой). Звонила Ульяна:

– Что у вас слышно? Как бабушка? И уплати ты, ради бога, за мобильный! Зачем он тебе вообще, если все время заблокирован?

– Уплачу, – ответила я сестре. – Бабушка молодцом. Все у нас хорошо. Не волнуйся, занимайся своими викингами!

– Я приеду послезавтра, уже взяла билет. Встречать не надо. Что привезти?

– Дождь, а то у нас тут Сахара!

Мишик в ожидании меня рассеянно перебирал опции программы.

– Ульянка приезжает?

– Ага, послезавтра.

Я уже говорила, что Ульянка тогда находилась в Норвегии, участвовала в какой-то конференции. Она археолог, тема ее доклада – «Археологические доказательства присутствия викингов на территории Полоцкого княжества в Х веке». А может, тема формулировалась не так, как я запомнила. Я всегда путаюсь в таких вещах, хотя сама вроде бы не чужда науки, все-таки историк по образованию. Впрочем, неважно, как в точности назывался доклад Ульянки. Интересно то, что вдруг произошло с Мишиком. Взгляд его стал отрешенным, далеким от меня. Каким-то странным. Видимо я стала очевидцем того, как творят поэты, забывая обо всем, уходя в себя, в свой внутренний мир. У меня на глазах рождалось стихотворение! Глядя на меня и не видя, Мишик каким-то незнакомым голосом спросил о том, о чем уже спрашивал, о том, что я ему только что растолковала: как подключить украинскую орфографию. Но думал он совсем о другом – я видела это по его глазам. И подумала: уж не Ульяна ли причина такой перемены в Мишике? Может, у него к ней чувства? Вот ведь как он переменился, услышав, что она приезжает!.. Я не стала ни о чем спрашивать, терпеливо показала все еще раз.

В сенях чем-то загремела бабушка. Михась очнулся от задумчивости и отправился домой, но, видимо, не совсем очнулся, потому что забыл взять свои вилы.

А день исходил зноем. На раскаленный песок невозможно стало ступить босиком. Поникла листва сирени. Я в тенечке чистила лисички и лениво (а при такой жаре мысли не способны течь иначе) думала о приезде Ули, представляла, как она обрадуется, увидев бабу Мокрину крепкой и бодрой. И мне обрадуется. Посмотрит на меня быстрым, вопрошающим взглядом, как бы мельком, а просветит насквозь. Она знает меня лучше, чем я сама. Меня и все обо мне. Она одна знает, какие у меня на самом деле отношения с Антосем. Она – другая моя ипостась, только лучшая, чистая, без хромоты телесной и душевной. Ручей ее жизни течет рядом с моим, но воды не смешиваются, лишь берега соприкасаются иногда, в определенные важные моменты: когда она рожала, мне было больно, когда я сидела в тюрьме, она иссохла…

Я выскочила замуж еще студенткой. (боже мой, когда прошла жизнь?!) Муж занялся бизнесом, у нас появилась квартира в Минске, заколдованный круг кухня – гостиная, гостиная – кухня не выпускал за свой предел. Пока я не услышала приговор: у вас никогда не будет детей. Это было семнадцать лет назад.

«В ваших рассказах сплошь крайности, – сказал мне недавно Дынько. – Француз приезжает изучать наши нравы и его убивают на помойке. Разве это правдоподобно?» А разве правдоподобно, когда вкусные запахи жаркого на кухне и прохладный запах свежего белья в шкафу, и уютный свет торшера вечером в спальне, и блестящие, навощенные листья монстеры в гостиной – все вдруг, в одно мгновение, теряет всякий смысл в беспощадном звучании шести слов: у вас никогда не будет детей!.. Смоковница бесплодная, зерна на камне… Лицо Антона, растерянное, смятенное лицо, которое он прячет от меня.

А потом – чудо! Рождение моей девочки.

А потом – смерть.

Диагноз рак поставила моей доченьке врачиха 2-й клинической больницы, где малышка лежала на обследовании. Я вышла из клиники как в жутком сне. Не помню, как оказалась на Сторожевской. Там мне стало трудно дышать, показалось, что серые в зернистых блестках стены домов обваливаются на меня, в глазах потемнело, и меня вырвало. Я легла на канализационную решетку возле гастронома, свернулась калачиком. Порошил снег, но я не чувствовала холода снежинок. Не чувствовала ничего, и мрак обступил меня. Пришла в сознание от того, что надо мной заливалась лаем маленькая собачка, а незнакомая женщина трогала меня за плечо:

– Что с вами? Вы можете встать?

Это была Мария Войтешонок[15 - Придуманное автором лицо.] со своей Мурзой. Спустя два года, Мария снова спасла меня от мрака, устроила в Новинки, где я прошла курс лечения зависимости от наркотиков.

Когда мы с Антоном поженились, оба в равной мере были во власти безмерного чувства, которое называют любовью, нас неудержимо тянуло друг к другу физически, а души наши были предельно распахнуты одна перед другой, и казалось, что так будет вечно. Потом острая стадия любви миновала, любовь незаметно перешла в спокойную прочную дружбу, которая тоже казалась вечной. Несокрушимой. Но сокрушилась. Жена-наркоманка – это тяжело вынести. Даже если человек готов и хочет за тебя бороться. А Антон не очень-то и хотел.