Золото грифона

На укоры его покойной бабушки Полины и её призывы остепениться Сеня неизменно отвечал: «Моя – за углом. Ещё не вечер».

Но время шло, а он так и продолжал жить для себя, любимого, приговаривая, расставаясь, с трудом сказать, с которой по счёту спутницей жизни: «Все бабы дуры и сволочи. И я дурень, что верю им».

Но бабы на него почему-то не обижались и продолжали ублажать его, толстого и щедрого и на деньги, и на любовь. Ко всем.

Ни одна из них так и не смогла приручить Сеню. Несмотря на свои гигантские габариты, он представлял собою воплощение всех мыслимых мужских достоинств и всех недостатков одновременно. На этот коктейль, как на мед, постоянно летели всё новые жертвы, а он не сопротивлялся, позволяя очередной подруге жизни ухаживать за собой.

Чаще всего Сеня находился в состоянии поиска выпивки или похмелья, если, конечно, не был занят какой-нибудь очередной шабашкой или не отправлялся на браконьерский промысел рыбы на своем катере. Нередко он зависал с друзьями в своем лодочном гараже на берегу моря.

В этот раз Сенька был трезв. Почти трезв. Что меня несколько удивило. Мне отчего-то стало тревожно на душе.

– Дульсинея! Где ты лазила эти дни! – Пыхтел он, пятясь спиной ко мне и закрывая калитку. Ввалившись полностью в пространство двора, необъятный Семен повернулся и тут увидел внедорожник. Крайняя степень изумления тут же вылилась у него в виде непроизвольной икоты.

– Ни хрена себе! Пардон! Когда ты успела его пригнать?

– Это не мой.

– Ясно, не твой. Хозяин тачки где?

– То есть?

– Его вчера волокли в дупель пьяного по улице.

– То есть???

– Янычар с сыном. Я видел. Эта машина стояла у них во дворе. Наверно, что-то там мастырили ему. Ну и отметили, как водится. Тут же, у него в чайхане. Ну и напоили. Яныч, сама знаешь, на говне экономит.

Сеня осторожно, чтобы не задеть машину своим необъятным брюхом, обходил её боком, продолжая свои рассуждения:

– Как пить дать, палёной водкой мужика напоил. Вот тот с непривычки и вырубился. Похоже, иностранец какой-то. Бормотал не по – нашему. То ли по-арабски, то ли по-французски. Так и не понял. Матерился, правда, по-нашему, почти без акцента: «Твою мыть да твою мыть!» Пока они его волокли, псина за ним бежала. Гавкала, всех перебудила в два ночи. Я выглянул, хотел присоединиться к компании, да моя зараза не пустила. Поздно уже было, да и спешили они, видать.

– Эта собака? – Я приоткрыла ворота бункера и кивнула внутрь.

– Вроде она. Та тоже маленькая была. И гавкала, – Сеня громко икнул. – Пардон! Она, что, дохлая?

Я осторожно кивнула головой, ничего не понимая.

– Что она здесь делает? – Сеня спросил самое умное, что смог придумать.

– Как видишь, валяется и не гавкает.

– А где хозяин? – Он опять икнул. – Пардон…

– Этой машины? Он наверху, – я указала в сторону дома.

Пока я ничего не могла понять.

– Сеня, а ты точно видел, что они тащили его именно сюда? Меня ведь не было. И Яныч об этом знал.

– Дашка, вот я и говорю, что без пол – литры не разобраться. Они этого мужика к тебе во двор занесли. Я точно видел. Почему и пришел, думал, он сегодня с похмелья, захочет принять. Сама понимаешь. Сеня потупил взор и, приложив огромные руки к дырке на рубахе, как раз напротив сердца, признался:

– Утром я уже приходил, никто не открыл. Дай, думаю, ещё разок после трех загляну. На этот раз повезло.

И он опять икнул. Но не извинился «пардоном», а сел на краешек скамейки, которая под его весом жалобно скрипнула.

– Ладно, Сеня. Разберемся, – устало сказала я, направляясь в глубь двора. Боком пройдя вдоль сверкающего бампера машины, подошла к кабинке душа, спрятанного за живой изгородью, увитой виноградом. Дернула дверь и обомлела. Увиденное повергло меня в состояние ступора.

Может быть, я бы так и стояла истуканом, если бы не та самая, уже знакомая мне крыса, которая в этот раз кинулась в мою сторону из – под голубенького тазика, аккуратно прислоненного к стеночке. Я визгливо, как-то по-бабски истошно завопила.

Когда в легких стало пусто, и я замолкла, то так и стояла, судорожно глотая ртом воздух – совсем, как рыба, выброшенная на берег.

Внутри, на табуретке в предбанничке, неестественно свесив голову набок, сидел голый мужик. Из всей одежды на нем были только носки и кожаные сандалии (кстати, похоже, очень дорогие). Все остальные вещи аккуратно висели на гвоздиках, вбитых рядочком в стенку душа. Тут же у табуретки стояла и барсетка.

В руках мужик держал пустой стакан. На его правой ладони виднелась небольшая наколка в виде трёх семерок, которые жались к большому пальцу.

– Вот что значит, вовремя не похмелиться, – услышала я сочувственный из-за спины голос Сени. – А ты говорила, он наверху. Не дождался пива, вот и помер, бедолага.

– То есть как помер? Почему здесь? – Вернулся ко мне дар речи.– Кто позволил? Это мой двор!

Сеня, не слушая моих возмущений, сочувственно говорил, дыша мне в макушку густым перегаром:

– Почему, почему? Не видишь – стакан пустой. Вот почему.

– Но это не он.

– А машина чья?

– Не моя. И не его, – ткнула я пальцем в голого мужика. – А может, и его? Уже не знаю.

– Что случилось? Почему ты кричала? – Вадим заглянул через наши спины внутрь душевой кабинки и замер. – Ах, вот он где…

– Это хозяин машины, – шепнула я Сене на ухо.

– Здорово, мужик! – Сеня повернулся к моему квартиранту и, внимательно оглядев его, произнес:

– А ты совсем не тот мужик, которого волокли. Тот вон сидит. Похоже, неживой. Что делать-то будем?

Мы все молчали. И тут Сеня, вытирая подолом грязной рубахи потный лоб, брякнул полную чепуху:

– А может, закопаем?

Диким взглядом я буквально испепелила его, и он, оправдываясь, пролепетал:

– Я имел в виду только собаку. – Помолчав, продолжил: – А ещё лучше предлагаю принять грамульку для прояснения мысли и промывки мозговой извилины. А этот пусть тихонько посидит здесь, пока мы подумаем. Дуся, может, его простынкой прикрыть?

– Сеня, ты пойди-ка лучше на кухню. Там, в шкафчике, стоит, увидишь. Налей. Всем налей.

Осторожно прикрыв двери душевой, Сеня ушел на неестественно прямых ногах. Я и Вадим остались стоять рядом с душевой кабиной. Рывком развернув нового постояльца к себе, решительно потребовала: