Пока идут старинные часы

Я старательно угукаю, как сова в лесу, большего от меня и не ждут.

– Люсенька, волосики свои почаще распускай. Знаю я тебя, в косу всю красоту соберешь. А давай я к тебе приеду, а? На месте осмотрюсь, от тебя ведь слова не добьешься!

– Н-не… н-не… надо, – шепчу в трубку, представляя последствия катастрофы.

– Ну, наверно, ты и права. И где мне остановиться в этой деревне.

Недавно случилась наша коллективная фотография (Александр Лаврентьевич настоял, «для истории и благодарных потомков»), которая незамедлительно попала в местную прессу стараниями нашего пиар-менеджера Анжелы. Телефонный звонок не заставил себя ждать:

– Люсенька, тут в новостях про вас написали! И фото есть. Наш какой из этих? Лысенький? В пиджаке такой? Импозантный! Вот сразу же на него и подумала! Сразу!

– Я не… – как объяснить маме, что лысенький, импозантный и в пиджаке – это Авдеев. И никакой он не мой, тут вообще моего нет.

– Конечно, никому говорить и показывать не буду, ни тете Нюре, ни Галине Павловне – никому! Сглазят еще! Ну хорош!

– Да я…

– Только с ростом что там, не поняла. Вы поодаль стоите, он не ниже тебя? Хотя, какая разница, каблуки носить не будешь, все равно не умеешь. А остальные – посмотреть не на что! То старый, то чудной! Все правильно, Люсенька, будем его и держаться. Да, и ты с этой девицей в красном поаккуратнее – как бы не увела! Знаю я таких: влезут, растолкают локтями…

Лёля перестает дичиться меня, а я почти привыкаю к ее странностям. Только не могу свыкнуться с улыбкой: лицо превращается в гримасу и напоминает злобного тролля. Иногда она тащится за мной по аллеям парка, иногда сидит рядом в беседке, болтая ногами, и позволяет понянчиться с ее куклой. Разговаривает Лёля редко, в основном внимательно слушает мои простенькие истории, придуманные на ходу. К нам присоединяется полосатая кошка. Она настороженно косится в мою сторону и улепетывает всякий раз, когда я нарушаю ее невидимые границы. Но кусок колбасы, стянутый мной с обеденного стола, и ласковое слово творят чудеса. Я сокращаю дистанцию между мной и зверем, подкладывая лакомство поближе к себе, и через несколько дней полосатик позволяет себя погладить. Дохлые мышки, оставленные на нашей лавке в беседке, – своеобразная кошачья благодарность. Я с содроганьем закапываю подарочки лопатой, одолженной у Макарыча, за кустом сирени. Дареному мышонку, как и коню, в зубы не смотрят.

У нас появляется ритуал: при встрече и после кормежки я держу руку ладонью вниз (первое время с огромными опасениями за свое здоровье), а кошка подныривает под нее и трется мохнатой шерсткой, тихонько урча. Анна Никитична удивляется, видя меня с кошкой на руках: «Злая как черт! Я руку к ней протянуть боюсь – исполосует, не то что погладить! Килечку ей с кашей поставлю, так не подходит жрать, пока не отойду. А тебя, ишь ты, признала!»

Вот такая подобралась компания отщепенцев – девочка-женщина, злая кошка и я. У каждой маленькой компании свой секрет, у нас ключик непонятно-от-чего. В свободную минуту я верчу его между пальцами, пока тот не нагреется. Злыдень запрыгивает на лавку, привычно подлезает под мою руку, мурлычет, переминаясь когтистыми лапками по дереву скамьи, намывается после схрумканного подчистую деликатеса – куриной грудки. Ключик покачивается на веревочке, привлекает кошачье внимание, она принюхивается и аккуратно трогает его лапкой.

– Киса, не знаешь, от чего он может быть, а?

Тихое мяв в ответ. Представляю лицо нашей поварихи, если бы она увидела, что я еще и с кошкой беседую.

– Вот и я не знаю, – вздыхаю и глажу кошку за ушком, она щурится и принимается за песню.

В стылых голубых глазах Лёли полное безразличие и к ключику, и к нашим разговорам.

Стремлюсь в залы усадьбы при любой возможности, только бы подловить редкий момент без толпы посетителей. Уваровская усадьба всегда пользовалась популярностью у туристов, а информационная шумиха вокруг нашего проекта значительно увеличила интерес к дворянскому быту. Начинаю поиски с библиотеки, «одной из основных комнат, которая дает представление о высокой культуре писателя и широте его интересов», как сказано в путеводителе. В середине комнаты – биллиардный стол, покрытый зеленым сукном. Стена книжных шкафов с раритетными изданиями. Достаю по очереди каждое. Книги заканчиваются, а вместе с ними и моя надежда отыскать потайную панель в задней части шкафа. Забираюсь под писательский стол из персидского ореха на извитых ножках, четыре выдвижных ящичка и ни одного потайного дна. За этим занятием меня и застает уборщица, роняет веник с ведром и хватается за сердце. Нет, я не призрак, колпачок от ручки закатился, вот, достаю.

Глава 6

С самого утра техника капризничает. Сайт проекта не грузится, окошко текстового приложения то и дело захлопывается. Тканев трясет у меня перед носом книгой в кожаном переплете и испаряется – выходит, разбираться придется самой.

У Александра Лаврентьевича уже есть посетитель. Из приоткрытой двери кабинета хранителя доносятся истеричные вопли Авдеева:

– Это возмутительно, Александр Лаврентьевич, просто возмутительно! Кто-то роется в моих записях! Перекладывает страницы с места на место! Листает мой ежедневник! Я отказываюсь работать в таких условиях!

– Присядьте, Олег Иванович. Давайте успокоимся, – раздается тихий ответ хранителя. – Посторонних здесь нет и быть не может. Возможно, вы сами переложили бумаги, а потом запамятовали. Может, уборщица пыль вытирала вот и сдвинула. Ничего же не пропало. Мы непременно разберемся в этом недоразумении.

– Да уж, разберитесь, Александр Лаврентьевич, разберитесь! Я пока не в маразме и отдаю отчет в своих действиях! Уборщица мой стол не трогает – лично запретил! Туристов в этом корпусе нет! Мы работаем в кабинете вдвоем с Бондаренко, но Сергей Вениаминович хорошо воспитан, чтобы шариться по чужим вещам. А кто тогда? Полтергейст?..

Авдеев продолжает причитания, а я внутренне соглашаюсь с ним. Паранойя развивается не только у меня. Или, если кажется двоим, это уже не паранойя? Кто-то хозяйничает и на моем столе. Распечатанные листы с рабочими пометками я раскладываю в строго определенной последовательности. На первый взгляд, все страницы на месте, а вот порядок расположения другой. И мелочи в моей комнате выдают присутствие чужака. Деньги, паспорт и даже платьице в жуткий цветочек – ничего не пропало. Но стопка вещей на полке слегка сдвинута. Молния на сумке не полностью застегнута, а я всегда затягиваю собачку до конца, такой пунктик из детства. Как-то на даче завелись мыши, и я искренне верила: при полностью застегнутой молнии грызуны не смогут пролезть внутрь. От мышей избавились, а привычка осталась. А вчера на пороге комнаты меня подкараулил незнакомый запах. Горьковатый, еле различимый, чужой. Окутал, пощекотал нос, холодком пробрался под футболку, сковал февральским морозцем позвоночник, заставил заглянуть под кровать, проверить защелку на балконной двери… «Сдикла ты совсем в своей усадьбе», – услышала я категоричный мамин диагноз, если бы решилась поделиться с ней своими подозрениями.

Разворачиваюсь и иду обратно, сейчас хранителю не до меня.

– Мы все непременно выясним, Олег Иванович… – долетает успокаивающий голос Александра Лаврентьевича.

– Помилуйте! Как же мы выясним, если у вас в коридорах даже камер нет? Может, у вас тут проходной двор, может, кто ни попадя отмычки подбирает к дверному замку…

Резко останавливаюсь. Слова Авдеева напоминают забытую бабушкину присказку «Всякому ключику свой замочек найдется». Надо собраться, вспомнить все-все предметы интерьера с замочной скважиной в доме Уварова. Мне нужна система. Все организованные люди составляют планы с множеством циферок, пора и мне начинать. Пункт первый. Бюро-секретер в малой гостиной! С откидной доской на шарнирах и множеством маленьких ящичков внутри! Срочно в музей, через двадцать пять минут заканчивается санитарный перерыв, и, если поторопиться, можно успеть в залы до первой экскурсионной группы. Но у входа Лёля, она сидит на лавочке, обхватив себя руками, и мерно, в такт движению покачивает головой – первый признак нервозности.

– Лёля, что-то случилось? Тебя кто-то обидел? – спрашиваю, припоминая недавний случай, когда мальчишка окатил ее из водяного пистолета и сильно испугал.

Она мотает головой, и косички разлетаются по худеньким плечикам.

– А что тогда? – осторожно касаюсь ее бесчувственной руки.

– Уля пропала, – безразлично отвечает она.

– Уля? Твоя кукла?

– Ули нет, – она перестает раскачиваться и уставляется в пустоту. Как меня пугает такой мертвый взгляд!

Часы на экране телефона предупреждают: двадцать три минуты до конца санитарного часа. Ладно, бюро-секретер подождет:

– Хорошо, давай поищем твою Улю. Начнем с нашей скамейки? Последний раз я видела ее там. А ты?

Она безразлично пожимает плечами. Поиски длятся недолго. Вдруг Лёля ныряет в клумбу и за волосы вытаскивает оторванную кукольную голову. Протягивает находку мне. Молчу, на глаза наворачиваются слезы – что за чудовище так пошутило над больным человеком? Жестокая, злая шутка. Но Лёля не выглядит ни обиженной, ни испуганной. Ни даже удивленной.

– Уехать, надо уехать, – еле слышно шепчут ее губы. – Пропадешь, как Уля.

– Лёля, ты знаешь, кто это сделал?

В ответ мне пустой, бессмысленный взгляд, скороговоркой тихие слова:

– Уехать. Это тени, это все тени… Как Уля. Надо уехать…

Она поднимается с лавки, отшвыривает голову некогда любимой куклы в куст шиповника и, покачиваясь, идет в сторону парка. Предчувствие неотвратимой беды стремительно растекается по венам. По газону важно прогуливается ворон, посматривает в мою сторону, его хриплое карканье как насмешка над моей мнительностью. Всего лишь часть куклы. Всего лишь нездоровый человек с нездоровыми фантазиями. Меня ждет бюро-секретер с откидной доской на шарнирах и множеством маленьких ящичков внутри. Сверяюсь с часами, пятнадцать минут в запасе.

Прикрываю за собой дверь с табличкой «Санитарный час» и оказываюсь в сумраке холла. Стремглав по лестнице на второй – и я почти у цели. Внутри клокочет разочарование: в комнате я не одна. Авдеев. Спокоен, доволен жизнью и собой. Мне не терпится проверить свою догадку. Ключ-бюро-замок! Вот оно, в уголке притаилось, только руку с ключиком протяни! Натягиваю дружелюбную улыбку. Ограничиться кратким приветствием и прошмыгнуть мимо не удается. Олегу Авдееву хочется общения.

– Мила? И вас на растерзание телевизионщикам отправили?

– К-каким т-т-телевиз… кому?

– Александр Лаврентьевич попросил интервью дать Ковальчук. Вы же знаете Анфису Ковальчук с «Первого»?

Никакую Ковальчук я не знаю, но Авдеева и не интересуют мои познания о медийных личностях.

– Так вот, главный наш и говорит мне. Кому, как не вам, Олег Иванович, общаться с прессой? Кто, как не вы, обстоятельно расскажете о проекте…

Конец. Мне конец. Сейчас здесь окажется какая-то Анфиса. С камерой и микрофоном в качестве пыточных средств. А если меня прижмут к стенке и попросят что-нибудь рассказать? Не мое жалкое блеянье ожидают услышать зрители в вечернем эфире. Пора искать пути к отступлению.