Эуштинская осень

Пол будто бы вылетел у Саши из-под ног.

– Какой казни? – выдавил из себя он. – Я ничего не знаю.

– Ох, – на добродушном лице губернатора появилась озабоченность, – вы сядьте, сядьте. Может, воды?

Пушкин отрицательно качнул головой.

– Кого? – хрипло спросил он. – Это же не секретные сведения?

– Нет, конечно, нет. Просто до нас новости долго идут. Уже шесть дней тому. Пестель, Каховский, Муравьёв-Апостол, Бестужев-Рюмин и Рылеев – повешены. Остальные – в Сибирь.

Пушкин чуть слышно выругался и до крови прикусил себе губу. Внутри всё кипело и требовало выхода. Приговор суда был предсказуем, но при этом казался совершенно невозможным.

Адеркас прикрыл уши руками:

– Учтите, любезный, я ничего не слышал. Сочувствие мятежникам карается нынче не мягче, чем само участие в заговоре. Держите себя в руках.

– Александр!

Пушкин открыл глаза. И тут же закрыл, реагируя на невыносимо яркий свет.

– Барин, проснитесь!

Саша заслонился рукой и осторожно выглянул наружу. Перед взором его всё расплывалось, в горле саднило, при этом ужасно мутило и хотелось пить. «Вот стыдоба-то, – подумал он. – Словно братец Лёвушка». От этой мысли стало ещё хуже. Пушкин прокашлялся и хрипло спросил:

– Ч-кхх-то случилось?

Одна из размытых фигур у постели пошевелилась и сказала голосом Вульфа:

– Эллины бы сказали, что ты сожительствовал с Дионисом.

Пушкин окончательно отнял руку от лица и вытаращил глаза. Кучер кхекнул и смущённо пояснил:

– Запил ты, барин.

Рука его протянула Саше кружку с водою, которая тут же была выхлебана до дна. В глазах прояснилось. Память тем не менее молчала. Впрочем, бледный вид и помятое лицо Вульфа намекали, что пили они явно вместе.

– Сколько я… кхм… сколько я пил?

– Дней пять, – ответствовал Алексей.

Жаркая волна стыда заставила Александра покраснеть. Он вспомнил всё – и вспышку ярости у Адеркаса… и бессвязные беспомощные проклятия в адрес Императора… и первый штоф водки в компании Вульфа. Следующие дни напоминали калейдоскоп ярких пятен. Скосив глаза в пол, он спросил:

– И как это было?

– Невероятно! – ответствовал Вульф. – Печёнка у тебя всё ещё крепче моей. Языков вон не выдержал, сбежал в Дерпт. На самом деле, это я его отправил, – понизив голос, признался Алексей. – Уж больно недозволенные речи ты вёл спьяну.

Они помолчали.

– Поехали домой, – сказал Пушкин.

– Прямо сейчас? – удивился Вульф.

– А почему бы и нет? Какой день на дворе?

– Вечер, – поправил его Алексей. – Двадцать четвёртое июля.

– Ого, – наконец подсчитал Саша. – Тем более едем. Утром будем дома.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, когда коляска Пушкина въехала в Михайловское. Вульфа завезли в Тригорское – высадили на лужайке и покатили дальше. У Саши раскалывалась голова, и очень хотелось спать, хотя в дороге он всю ночь продремал сидя. Возле крыльца стояла какая-то незнакомая чёрная карета без герба. Пётр остановил коляску и помог Пушкину сойти. В недоумении, Александр вошёл в дом.

В гостиной на кресле расположился высокий шатен в тёмно-зелёном однобортном мундире, несмотря на жару, застёгнутом на все пуговицы, серых рейтузах с красным кантом и сапогах со шпорами. Фуражка в цвет мундира лежала на столике.

При виде Пушкина визитёр поднялся, на мгновенье зацепившись саблей в портупее за подлокотник.

– Василий Гаврилович Блинков, фельдъегерь Его Императорского Величества! – отрекомендовался он.

– Чем обязан? – вежливо поинтересовался Саша, непроизвольно отступив на шаг и чуть не сбив при этом с ног подоспевшую няню.

– Позвольте сразу перейти к делу. У меня есть ордер на ваш арест.

За спиной сдавленно охнула Арина Родионовна.

– Могу ознакомиться с документом? – чрезвычайно деловым тоном осведомился Пушкин, чувствуя, как от волнения кровь приливает к щекам и ушам.

– Пожалуйста, – хмыкнул фельдъегерь, протягивая лист гербовой бумаги.

«Предписание номер 1273», – гласил заголовок пропечатанного бланка. Стандартная канцелярская форма, лишь аккуратным убористым почерком вписано в свободную строку: «Пушкину Александру Сергеевичу», и снизу подписи так же рукописно: «Граф Иван де Витт» и «Барон Иван Дибич». Явиться к государю лично! Это ещё не совсем арест, может, наоборот, освобождение? Хотя, разве могло прошение дойти до Николая так быстро? Саша не знал, ликовать ему или хоронить себя заживо.

– Собирайтесь, сударь. Вероятнее всего, сюда вы вернётесь нескоро, – сказал Блинков, забирая документ у Пушкина.

Мысли вихрем завертелись в голове у Саши. Он быстро перебрал в уме оба варианта. Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему, – гласит народная мудрость.

– Сколько времени у меня есть? – спросил он.

– Сильно не торопитесь, – окинул Пушкина оценивающим взглядом фельдъегерь. – Приведите себя в порядок, чай, к Его Императорскому Величеству собираемся, в Москву, а не в крепость. К полудню если выедем – то и хорошо. Разрешите изъять бумаги из вашего кабинета, пока вы собираетесь?

– Разве у меня есть выбор? – махнул рукой в сторону своей комнаты Александр. – Берите.

«Кажется, действительно, арест», – подумал он обречённо.

Блинков коротко кивнул и вышел, обогнув прижавшуюся к стенке няню. Расстроенная старушка тут же бросилась к Саше.

– Голубь мой, за что же это? – плакала она, обнимая своего любимца.

– Тише, тише, родная, – попытался сосредоточиться на делах Пушкин. – Прикажи лучше истопить скорее баньку да кликни мне Архипа Кирилловича, у меня есть к нему дело.

Всхлипывая, няня ушла.