Эуштинская осень

– От моего Жанно! Помнишь его? Он приезжал прошлой зимой.

– Как не помнить! Солидный барин и приятный мужчина, не ожидала от него такой опрометчивости. Виданное ли дело, в самую смуту ехать?

– О какой смуте ты говоришь, мамушка? – попытался прикинуться простачком Саша. – Да я в Псков только съезжу на недельку и назад.

– Ну-ну, – недоверчиво глянула на него Родионовна. – С кем поедешь-то? Один?

– Дядьку Никиту возьму, только сперва к Осиповым съезжу. Вдруг им тоже что-нибудь нужно в городе.

– Хорошо, батюшка, – покорилась няня. – Сейчас девок пришлю, приберут у тебя.

Саша махнул рукой и, не обращая более внимания на няню, пристроился на чистом уголке стола писать письмо Анне Керн, чтоб передать его с почтой Прасковьи Александровны. Пока французские слова, присыпанные песком, подсыхали на бумаге, Пушкин быстро одевался для визита. Белоснежная рубашка с таким же шейным платком, горчичный жилет с позолоченными пуговицами, из кармашка торчат часы. Коричневый фрак с длинными фалдами и брюки в тон. Высокие сапоги a la russe, тёплый плащ – на дворе всё же декабрь, хоть снега пока и нет. Обычно Александр заезжал в Тригорское запросто, но сегодня ему хотелось какого-то праздника. Кто знает, как изменит его жизнь это путешествие в Петербург. С одной стороны, няня права, это действительно опасно. Пущин пишет: начинается! Неужели они хотят свергнуть Константина? Очень жаль, если так – этого брата Романова Пушкин уважал более других. «С другой стороны, может, ничего и не случится, – беспечно думал он. – Отложат, передумают. Тогда я просто поеду к прекрасной Аннет! Она будет моей – мы кинемся в ноги императору Константину, он романтик и оценит наш порыв, разрешит Анне развод, и мы с ней уедем в Европу», – размечтался Саша.

– Решено! – сказал он вслух. Основной багаж был у него давно собран. Оставалось только уладить детали. Подхватив письмо двумя пальцами, он отряхнул его прямо на пол, свернул и запечатал облаткой.

В Тригорском было сегодня не так весело, как обычно. Хозяйка, Прасковья Александровна, застудилась и ходила с замотанным шалью лицом, не желая пугать дорогого гостя воспалённой кожей. Старшие девушки были расстроены новостями: вообще-то Пушкин сказал им, как и няне, что едет в Псков на неделю-другую, но даже такая разлука с любимым соседом огорчила их. Анна даже выронила платок из рук и не заметила этого, глядя Саше прямо в глаза.

– Как? – своим обычным робким голосом спросила она. – Сейчас? Но к Рождеству же вы вернётесь?

– Да, разумеется, не тревожьтесь, милая Аннетта, – любезно соврал Александр. – Берите пример с сестёр! – он кивнул на Катю и Машу, которые под столом укладывали спать кукол, не обращая внимания на взрослых. – Скоро приедет Алексей, вам всем будет веселее.

– Да ну, братец и вполовину не так забавен, как вы, дорогой Пушкин! – вклинилась в разговор прямолинейная Зизи. Прасковья Александровна, несмотря на свою показную строгость, детей воспитывала в свободных нравах. Шестнадцатилетняя Евпраксия, для домашних – Зизи или даже Зина, уже чувствовала свою возросшую власть над мужчинами, и Саша ей охотно поддавался.

– Действительно, что может случиться с нашим милым Александром Сергеевичем в Пскове! – заметила Прасковья Александровна, проницательно посмотрев на Пушкина. – Анна, право слово, ну что ты дрожишь, как заяц? Накинь вон платок свой, чего пол им метёшь, – укорила она дочь.

– Кстати, о зайцах! – вдруг вспомнил Саша. – Прасковья Александровна, вы верите в приметы?

– Ну, смотря какие, – пожала плечами хозяйка дома. – Бывает, что и сбудутся, но чаще нет, наверное, не верю. А что случилось?

– Представляете, еду к вам, а тут прямо из-под колёс – заяц! Белый уже, хорошо видно было в сумерках. Выпрыгнул на дорогу, постоял мгновенье и умчался через поле к лесу. Ах ты ж, думаю, ушастый, был бы я гончей – затравил бы тебя! Говорят же, дурная примета – встретить зайца перед поездкой.

Зизи покатилась со смеху.

Мать с неудовольствием взглянула на неё.

– Не хотите ехать – не ездите, -рассудительно сказала Прасковья Александровна Пушкину.

– Да, да, оставайтесь, – в голос запросили Анна и Алина, но Евпраксия снова встряла в разговор:

– Ну, Пушкин, вы же такой взрослый, а верите во всякий вздор! Так я в вас разочаруюсь! – она погрозила ему пальчиком. – А вообще-то, сейчас вы направлялись к нам, а вовсе не в Псков. Неужели вы считаете, что приехали зря? – она надула губы и скорчила гримасу так, что Саша рассмеялся.

– Что вы, что вы, Зина, к вам никакие приметы не относятся, только если самые лучшие!

– Вот то-то же!

Вечер окончился быстро, ехать домой, в Михайловское, посреди ночи не хотелось, и Пушкин поддался на уговоры хозяйки остаться до утра. Тем более, у него было к ней дело.

Девочек всех, и маленьких, и больших, отослали спать. Саша пообещал им, что раньше завтрака не уедет. Теперь можно было спокойно пить чай с брусничной наливкой и яблочным пирогом, прощаясь перед дальней дорогой.

– Когда ты едешь? – спросила Прасковья по-французски, переходя на «tu».

– Пока не решил, – честно ответил Саша. – Может, завтра, может, парой дней позже. Но у меня есть письмо, которое я бы хотел отправить быстрее. Вы не посылаете нынче почту в Петербург?

– Анне написал? – напрямую спросила Прасковья. В последнее время между тёткой и племянницей установилась взаимная неприязнь на почве ревности, но Пушкину женщины друг на друга не жаловались.

Саша пожал плечами и протянул надписанный конверт.

– Это ты удачно спросил, как раз с утра Арсений едет в Петербург с яблоками. Я накажу ему передать.

Пушкин поцеловал её руку в знак признательности. В ответ Прасковья погладила его по щеке. Он перехватил руку и прижал к губам её ладонь.

– Merci beaucoup! – шепнул Александр, подразумевая её великодушие.

Отпустив, спросил, будто между прочим:

– А что вы делаете, когда отправляете своих людей в столицу? Нужны же документы. Неужели каждый раз выправляете? – он потянулся за пирогом, изображая равнодушие к обсуждаемому вопросу.

– Для этого вполне достаточно моей подписи и личной печати, так что сделать подорожный билет совсем нетрудно. Нужно только написать имя, приметы и цель поездки. Я всегда пишу «по семейным надобностям», незачем жандармам знать подробности моей жизни.

Прасковья Александровна подлила в чашки чаю и развернулась к Саше.

– Сдаётся мне, милый друг, задумал ты что-то. Не Псков твоя цель. Бежать хочешь наконец?

– Я даже вслух произносить не буду, хотя твоему дому доверяю, – помедлив, ответил Пушкин. – Считай, что в Псков. И всё.

Назавтра Сашу долго не отпускали. Зизи придумывала всё новые и новые забавы, Анна вздыхала, Прасковья Александровна уставляла стол явствами и напитками, и даже малышки пытались вовлечь его в свои игры, перетягивая внимание. Александр немало выпил, перецеловал всех барышень и насилу вырвался из Тригорского, пообещав не забывать и вернуться как можно скорее. Уже в сумерках коляска выехала в Михайловское. Со вчерашнего дня погода сильно испортилась. Дул зябкий северный ветер, хлеща по лицу мелкой снежной крупой. Пушкин кутался в плащ и дремал. Вдруг кучер закричал матом, коляска резко вильнула и чуть не завалилась на бок. Александр подскочил, озираясь.

– Что ты такое творишь? – вопросил он возмущённо.

– Глядите, барин, – показал рукой Пётр. – Сидит как ни в чём не бывало! Вот свинья какая!

– Где свинья? – спросонья не понял Саша. – А, заяц? Что?! Опять этот заяц?!

– Тот или другой, не могу знать, Александр Сергеевич, – серьёзно ответил кучер, успокаиваясь. – Да только сиганул прямо под колёса, чуть не перевернулись! А теперь сидит, будто здесь ни при чём. Жаль, ружьишка-то нет.

Под кустом вдали от дороги действительно сидел заяц, отчётливо выделяясь своей белой шубкой на фоне тёмных ветвей и жухлой травы.

Пушкину захотелось перекреститься.

Приехав домой, он бросился к няне.

– Вернулся, голубь мой? А мы уже заждались, – со значением сказала она, но Саше было не до того.

– Мамушка! – по-детски воскликнул он, хватая её за руки. – Мамушка! Я видел зайца! Два раза – по дороге туда и обратно. Какие неприятности меня ждут?

– А вот такие! Отец игумен вечером заходил, спрашивал тебя. Хотел звать куда-то на той неделе. Я ответила, что, мол, в Псков барин собирался и сейчас отсутствует, а если передать чего – я передам. А тут Никита Тимофеевич заходит с сундучком. Святой отец как накинулся на него с расспросами: куда, зачем, по какому делу? Никита сперва отвечал, как велено, потом запутался, стушевался, насилу отвязались мы. Дядька твой так расстроился, что второй день тоску заливает. Не знаю, сможет ли ехать. Хоть сама с тобой езжай! Нет надёжных людей вокруг тебя, золотой мой. И ведь если б правда в Псков собирался! – продолжала она, не дождавшись от Саши ответа. – Не ведаю, что понял святой отец, но я-то всё про тебя знаю. Как будто мало барышень в Тригорском! Ну ладно, ладно, не серчай, батюшка, дело молодое. Но душа неспокойна у меня!

Саша и не думал сердиться. Он сперва испугался визита игумена, ведь доложит же, что без разрешения куда-то собрался, пусть даже и в Псков. Потом расстроился, что придётся, возможно, ехать одному, без дядьки. А через мгновенье пришла новая безумная мысль.