Иоланта. Битва за Землю

Мама даже не улыбнулась шутке. Она думала о перспективах узнать поближе наследника трона и эти перспективы ее завораживали и немного пугали. В моей голове проносились обрывки ее мыслей. Но заговорила она о другом.

– К сожалению, Гомер известен немногим нашим современникам, – сказала мама. – А о том, как звучали стихи настоящего слепого поэта можно только догадываться. Как много мы потеряли из-за войн.

– Слава богу, их больше не будет. По крайней мере, на Земле. Сенат все для этого делает… Лена, не буду «ходить вокруг да около». Вы очень мне понравились, мне хотелось бы продолжить общение. Сейчас я должен лететь на совет сената. Но завтра вечером я свободен, мы могли бы встретиться.

Грегор напрягся, ожидая ответа. Мама кивнула, улыбаясь во весь рот. Она выглядела, как человек двадцатого века, неожиданно выигравший огромную сумму денег в лотерею и не верящий своему счастью. Обалдевшей. И я её понимала, то, что он выбрал маму из огромного количества женщин, казалось ей чудом. Но и отца я могла понять. Мама была красавицей, и, действительно, таких выразительных синих глаз, такого мягкого ласкающего взгляда не было ни у одной женщины на планете.

– Отлично! – Грегор облегченно выдохнул и встал из-за стола. – Значит, до завтра. Добра.

Он нежно пожал мамины пальцы и уверенной походкой вышел из кафе, Елена, с улыбкой смотрела ему вслед. Она думала о том, почему Грегор так напрягся перед ее ответом, странная реакция для того, кто привык получать всё, что захочет, и никогда не получал отказы.

Вынырнув из маминого воспоминания, я чуть не плакала. Ведь я ничего не знала об отце после того, как его похитили лорианцы.

– Я найду тебя, пап, живого или мертвого. Найду! – пообещала я ему мысленно. – И, если мертвого – отомщу.

Надо спросить Марью Ивановну, как получилось так, что мой многострадальный мозг выуживает из плат в моей голове чужие вспоминания.

Я заглянула к Урману. Он по-прежнему оставался нашим узником. Сидел в особой каюте за решеткой со скованными наручниками руками за спиной. Но теперь в нем произошла разительная перемена. Увидев меня, он широко улыбнулся. Голографический костюм передавал все оттенки его эмоций.

– Лана, добра тебе! Давно не заходила, я уже успел соскучиться.

Я задрала брови. Так вот что животворящая коррекция личности делает. Если бы я не знала, что это отвратительное полунасекомое прилетело на мою планету, чтобы погубить всех нас, я бы решила, что со мной общается друг.

– Ты не забыл, что мы враги и ты стрелял в моего отца?

– Было дело. Сама знаешь, ваши врачи применили ко мне психическое оружие. Они перестроили мои нейронные связи. Теперь я раскис, всех люблю, не воин, а цветок в штанах. Для вас я теперь безопасен, зря держите в клетке. Я теперь для всех безопасен. Но почему-то нравлюсь сам себе всё больше. Наверно, это тоже следствие ваших коррекций.

– Поздравляю, ты стал чуть человечнее. Урман, как думаешь, можем ли мы избежать боя с твоими сопланетянами?

Я увидела, как Урман заплакал, уронив лицо в ладони.

– Это вряд ли… Как тяжело сознавать, что столько существ погибнет. Почему они не понимают, что можно решить все мирно?

– Не знаю. Тебе видней, почему они такие. Разумно ли пригласить их на переговоры?

– Разумно, если хочешь выиграть время. Но – ожидай подвоха. Лорианцы хитрые, расчетливые, жестокие.

– Ты уже не такой?

– Уже нет, слава Волкову, – засмеялся Урман, – но как же трудно быть порядочным человеком.

Поговорив с Урманом и не добившись от него ничего полезного, я вышла из каюты-тюрьмы. В коридоре меня ждала Марья Ивановна, в руках она держала портативный корректор.

– Добра тебе, Иоланта, я переборщила, да?

– Да, он излишне эмоционален. То плачет, то смеется. На грани нервного срыва.

– Что поделать, я не корректор, а хирург, – развела она руками. – Ладно, уменьшу некоторые параметры. Надеюсь, что смогу подобрать оптимальные.

Она уже взялась за ручку каюты Урмана, как я остановила её жестом.

– Марья Ивановна, я… то, что было не со мной – помню.

У Марьи Ивановны удивленно вытянулось лицо.

– Неожиданно! Твои нейросети растут. Удивительно, как быстро ткани подружились с платами…

– Это воспоминания мамы, отца и Силы. Как-то неудобно даже, я как будто поглядываю за ними. Если так пойдет дальше, я могу вспомнить что-то, чем они не хотели бы со мной делиться.

– Дело в том, что операция на твоем мозге была экстренной, как ты уже знаешь. Ты умирала. И у меня не было времени сортировать воспоминания, поэтому на платы в твоей голове я загрузила ВСЕ их воспоминания, поставив команду сделать активными только те, в которых была ты. Но видимо, твой мозг активирует и остальные. Интересно, зачем? Загляни на досуге в медблок, попробуем разобраться.

– Хорошо. А откуда вообще взялись эти платы?

– Лана, ты многое забыла из-за травмы мозга…

– А точнее, после его почти полного лишения, – перебила я.

– Ну, не утрируй… Макс Волков – мой прапрадедушка и все его разработки – наследие нашей семьи. Конечно, большая их часть в свободном доступе, но кое-что не разглашается широкой публике, иначе некоторые умельцы такое могут понаделать. Это всё-таки мозг. Нужно быть осторожными с изобретениями.

– Так вы уже работали над чем-то таким, а тут меня чуть не убили и…

– Да, представился случай. Хотя работа была не закончена и не опробована даже на животных, но…

– Терять было нечего.

– К сожалению, твое состояние было безнадежным. Твоя мама подписала все необходимые бумаги… Но не забывай, пока эти разработки засекречены.

– Платы действуют подобно чипу?

– Не совсем. Чип полностью подчиняется настройкам и еще у него есть функция записи событий. А у твоих программ на платах есть функции обновления. Они развиваются, если можно так сказать, усиливая уже имеющиеся качества твоего характера. Каждый твой поступок анализируется и является поводом для их обновления и усовершенствования. А запись я не успела сделать, так что ты не сможешь смотреть свои воспоминания, как другие люди.

Я стояла совершенно потрясенная.

– И то, что я помню чужие воспоминания, с этим ничего нельзя сделать?

– Новое вмешательство в твой мозг может быть очень опасным. Уж лучше оставить все как есть. Зато теперь сможешь лучше понимать родителей и подругу, – улыбнулась тётя Маша.

Я как раз подумала, что мои родители никогда не рассказывали мне, как они познакомились. Мама умело уходила от этой темы. Папа обычно ссылался на дела и убегал. И меня опять накрыло чужое воспоминание. Первое, что я почувствовала, неприятный осадок в душе, чувство, что ничего плохого не сделала, а получилось все равно нехорошо. Без вины виноватая. А потом пришло и само воспоминание. Глазами мамы я увидела Смоленск двадцатилетней давности. Скорее даже это было двадцать один год назад, ведь меня тогда ещё не было и в планах. Мама только что закончила проект приспособления какого-то иноземного элемента к земным условиям, капризный элемент несколько раз распадался, никак не хотел приживаться. И вот наконец, благодаря маминой нестандартной идеи, он стал стабильным. Мама спешила поделиться этой радостью с подругой Машей. Мария работала в огромном медицинском центре, лучшем в стране. Елена постучала и зашла в светлый кабинет. Подруга была не одна. Она сидела в кресле, а над ней, точнее над её ноутом завис импозантный мужчина, читая что-то внутри ноутбука. Елена заметила, что Маша замерла и даже затаила дыхание. Елена смутилась, ей показалась, что она помешала чему-то интимному.

– Ой, Маша, я помешала? Зайду попозже.

– Нет-нет. Заходите, милая девушка. Мы уже почти закончили, – ответил за Машу мужчина, быстро прибегая глазами текст на экране. – Какая интересная профессия у Марьи Ивановны, да? Нейрохирург.

– Да. И очень нужная.

– Ну, а вы чем занимаетесь?

Елене показалось, что Маша смотрит на нее с неприязнью.