Пришелец

    Люда.

Здравствуй, Надя!

Извини, пожалуйста, за то, что пишу далеко не сразу. Я знаю, что ты обиделась на меня. Но я просто не могла написать. Понимаешь, столько всего навалилось, что я не хотела писать, потому что получилось бы сухо и не совсем откровенно. Ты лучше меня знаешь, что если не можешь написать, то при всём желании ничего не получится. А я пишу очень редко и для меня это почти то же самое, что для тебя. Разница только в том, что я пишу письма, а ты кое-что другое. Только ты не подумай, что меня не волнует то, что ты пишешь. Знаешь, когда я получаю твои письма, я открываю их с каким-то страхом. Он мне уже знаком: такой же страх охватывает меня, когда приходит телеграмма. Входит женщина, и за те несколько секунд, которые уходят на вручение листка бумаги, испытываешь невесть что. Чуть ли не ноги подкашиваются.

А потом я читаю и перечитываю страницу за страницей. Дочитываю до конца и вздыхаю облегчённо. Пока всё в порядке, если можно так сказать в подобном случае… Надя, ты спрашиваешь, что тебе делать, как бы я поступила на твоём месте? Я этого не могу сказать, потому что сама не знаю. Я никого никогда не любила, да и меня никто не любил. Поэтому я (и не могу!) могу сказать, как правильно было бы поступить. Вам надо разойтись. Ты ведь знаешь, что вместе вам не быть, а ждать, чем всё может закончиться, просто неблагоразумно.

Но ты ведь это и сама прекрасно знаешь. Я представляю, как тебе сейчас тяжело. Ко всему прочему ты ведь страшно впечатлительная и мнительная. У тебя очень сильно развито воображение, и ты иногда видишь то, чего на самом деле нет (что на самом деле есть, и чего не видят другие!) Так что тебе, наверное, тяжелее, чем другим. Надюша, я очень беспокоюсь, как ты там. А письма… Я понимаю, что тебе сейчас нужна поддержка, но ты ведь знаешь, какая я «тюха». Я могу слушать, а говорить – не мой удел. По-моему, всё человечество делится на две группы: на тех, кто слушает, и на тех, кто говорит. Я отношусь к первой. Да ты и без меня это знаешь. Так что пиши, а я буду слушать, переживать, думать. Ты прекрасна, Надька. Я ещё никогда не встречала таких людей. На тебя нельзя обижаться, тебя надо принимать такой, какая ты есть, со всеми недостатками и достоинствами. Ну, это так, случайно вырвалось, ты смотри, не зазнавайся.

Ну, вот, надо, наверное, и о себе немного. Как у меня дела? Никак! Существую пока потихоньку. Скоро перешагну двадцать лет. Недавно ездили с девчонками в Захонье, к бабе Тане, помнишь, ты рассказывала? (я ж тебе говорила: не езди!) Бабуля успокоила. Сказала, что до свадьбы мне ещё далеко. Гуляй, говорит, только не говори, сколько тебе лет. Вот так. Ещё сказала, что я куда-то уеду. А мы и правда собираемся. Защитилась я хорошо. Получила «красный» диплом. Да только куда с этим дипломом податься? В Эстонии нас не берут. В Нарве только штукатуром-маляром. Можно было бы, конечно, поискать работу самой, но знаешь, мне совсем не хочется здесь оставаться.

Сначала думала поехать учиться. В технаре дали справку, что мы можем поступить в высшее учебное заведение по нашей специальности в течение этих трёх лет. Но ты знаешь, времени на раздумье было слишком много, и я поняла всю абсурдность своего решения. Я ведь прекрасно понимаю, что это не моё, а тратить бесполезно силы и время по крайней мере глупо. Пока решила ехать в Астрахань. Там, по некоторым сведениям, можно устроиться по специальности, но это пока всё очень зыбко. В общем, я как Иванушка на перепутье. Только камня нет. Ты не представляешь, как меня мучает эта неизвестность (ну, это мы уже проходили!). Голова уже, как чугунок.

Вот, наверное, и всё. До свидания.

    Обязательно пиши. Жду. Люда.

Здравствуй, Надюша!

Сегодня у меня день рождения, и самым большим подарком были сразу два письма от тебя.

Спасибо за фотографию. Знаешь, он действительно интересен. Высокий лоб, умные глаза. В глазах чувствуется какая-то глубина. В общем, он мне понравился. Надюха, какая ты всё-таки счастливая! Я страшно рада за тебя. Знаешь, мне ещё ни с кем не было так хорошо, как с тобой, и мне хочется, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты любишь, и тебя любят, а это главное.

Надюша, спасибо за советы. Мне действительно не хватает настойчивости и уверенности в себе. Я знаю, что скоро сделаю глупость, уехав в Астрахань. Всё как в кошмарном сне. Почему в Астрахань?… Честно говоря, меня туда совсем не тянет. Я бы с удовольствием приняла твоё предложение, тем более, что Киев – самый лучший город, который я когда-либо видела. Да и ты рядом. Но не могу. Не могу бросить Ленку (вот, сдалась нам эта Ленка!) Она ещё такая глупая, ты просто не представляешь. Если я её оставлю, то она, наверное, что-нибудь с собой сделает. Это же такая дурочка. Тут как-то после защиты у неё был конфликт с мамой, да как раз на меня обиделась, хотя я вовсе не была виновата. Так она опять травилась. Выпила две таблетки демидрола, ей стало очень плохо. Вызвали скорую. Сказала, что очень хотела уснуть. Вот так. Сейчас всё замуж собирается. Парень хороший, надёжный. Но не знаю, что у них выйдет. Вот такие-то дела.

До свидания. Целую. Люда.

    Февраль-апрель 1989 года.

Мгновения жизни

Старый лес, мы ведь не понимали,
Лето не будет вечным – осень нас разлучит.
Старый лес, по полосе асфальта
Мы покидаем место нашей любви.
А лес всё молчит…

Мы стояли на балконе в прохладных сумерках июльского вечера. За нашими спинами горел яркий свет, гремела музыка, веселились подвыпившие гости… потом ушли к столу. Нас всё это не касалось. Я одела стереонаушники, поставила «Scorpions» – «I’m still loving you». Ты принёс мне сигарету и бокал вина и смеялся, глядя, как я «шикую».

Была музыка, была ночь, были знакомые огни ГВФ… легчайший запах дорогого табака (всего пара затяжек, ты ведь знаешь, я не курю), кисловато-терпкий вкус шампанского – и рядом ты… Саш, конечно, это смешно, но в то мгновение казалось – о чём ещё мечтать? Понимаешь? Не так уж много выпадает человеку моментов, когда он столь полно ощущает жизнь, когда не мучает прошлое, не манит будущее – существует лишь одно бесконечное now – и рядом ты.

Ты не любишь прощаться и всё время куда-то спешишь, когда спешить совсем не надо. Знаешь, я по тебе скучаю. Мне не хватает наших прогулок – вместе, быстро-быстро; твоей долгой открытой улыбки и наших разговоров – ни о чём и обо всём… Ты говоришь о музыке – я о любви, ты об учёбе, и я тебя ругаю или даю советы, ты говоришь о дружбе – я говорю о тебе, ты говоришь о девчонках – я вздыхаю, ты снова говоришь о музыке – я о своей любви – ты ревнуешь, я смеюсь, мы смеёмся вместе. «Пока… пора идти…» Теперь я живу далеко. «Саша, проводи Надю», – говорит тётя Лида, и мы оба благодарны ей за эту «навязчивую» заботу, потому что – вечер, тихий и поздний, мы идём, улыбаясь друг другу и говорим, говорим, говорим… Я не обижаюсь на тебя, когда ты заявляешь, что я «впадаю в детство» или, когда слышу, как ты спрашиваешь обо мне у домочадцев: «Надя уже уползла?» – потому что, когда ты со мной, слишком, мне слишком ясно: я – лучшая, и нет других.

Сашка, ты был мне другом, а для меня это значит – им и останешься, ведь дружба, как и любовь, не умирает…

Часто в моих снах мы нежны друг с другом, как настоящие брат и сестра, влюблённые в своё сходство.

В жизни всё было немного не так.

И ты до сих пор не знаешь, какое место занял в моей судьбе, и что твоя семья – мой второй дом, и что я очень люблю твою маму – безотносительно к тому, что она теперь обо мне говорит, ведь прошлое не меняется, и оно было прекрасно. И я никогда не забуду тот год – навсегда знаменательный в моей жизни по другой причине, – который мы провели под одной крышей, живя как одна семья.

Я помню наши детские встречи и твой визит в Нарву с Вадимом зимой 87-го. Я лежала в больнице с переломанным носом, и вдруг ты появился – худой и длинный. И лето – кошмарное лето моего провала. Мне хотелось бы оказаться под трамваем, но я долго-долго слушала тётю Лиду, её спокойный неторопливый украинский говорок – ночь прошла, начался рассвет – и я продолжала жить. И следующий мой приезд с группой на зимние каникулы в 88-м… Но тогда это был ещё не ты и это была ещё не я, которая теперь пишет эти строки…

89-ый… Я написала 89-ый – и долго сидела в раздумье. Это совершенно особый для меня год – год, с которого началась моя настоящая история. Всё, что было до – только прелюдия, предисловие к жизни (мои обобщённые впечатления от того периода, ещё не зная будущего, я так и назвала – «Прощальная прелюдия»).

Я помню наши совместные вечера – над книгой английских сказок, когда мы, склонив головы над очередной страницей, почти касаясь друг друга, старательно играли в переводчиков; наши шахматные баталии (из которых ты так редко выходил победителем), сопровождавшиеся словесной пикировкой, полной скрытого смысла, иносказаний и недомолвок. Мне нравилось играть с тобой – даже проигрывая, ты расточал мне комплименты… Шахматы увлекали меня, уводили от тяжёлых раздумий, помогали сделать менее мучительным ожидание очередного звонка. Так весело бывало, помнишь, когда мы собирались в детской – ты, я, Вова, Костик, тётя Лида – слушали музыку, спорили, разговаривали. Сколько шуток и смеха звучало тогда! Тётя Лида в пылу очередного спора изобретала какое-нибудь новое слово, и мы покатывались от хохота, а она сама смеялась громче и заразительнее всех. У тебя чудесная мама! Да, я помню все твои жалобы, но когда-нибудь ты поймёшь, что я права. Мы часто собирались так, забывая все дела, только появление дяди Лёни или Срегея разбивало нашу весёлую компанию: разговоры смолкали, смех звучал принуждённо – и вот уже Вова уходил к друзьям, Костик вновь брался за уроки, тётя Лида отправлялась к телевизору, а мы с тобой – на кухню. Нас тянуло друг к другу. Мне нравилось встречать твой взгляд – то задумчивый, то восхищённый.

– Ох, до чего ж ты капризная! – жаловался ты. – Я капризных людей вообще не уважаю… А в тебе мне это даже нравится, – и обезоруживающая улыбка.

Мне импонировала твоя откровенность. На прямо поставленный вопрос ты всегда отвечал прямо. Но ты, наверное, не обидишься на меня, если я скажу, что не принимала тебя всерьёз – двоюродный брат, близкий друг, почти подружка… Когда появился Кидан, ты понемногу, чисто «по-подружески» начал меня предавать. Когда я возвращалась поздно, ты злился:

– Зачем ты вообще вернулась? Ночевала бы там, как будто все не понимают!..

Дядя Лёня сидел тут же в кресле, загадочный и молчаливый, как сфинкс.

И соглашаться, и оправдываться было одинаково опасно, и я молча ушла к себе.

Другой раз, когда все уехали в Тетерев на праздники, и дома остались только мы с тобой и бабушка, ты сказал:

– Я еду в Конча-Заспу с друзьями, вернусь завтра.

Кидан удерживал меня, но я осторожности ради всё же вернулась домой. В два часа ночи, когда я уже спала, приехал ты и, не раздеваясь, прямо в ботинках вошёл в нашу с бабушкой комнату, включил свет… Я тебя очень сильно тогда разочаровала?

– Что ты так в него вцепилась? Будут и другие, кроме этого мулата. Думаешь, нет? Будут, будут! Зачем ты с ним вообще встречаешься, если даже кассет попросить не можешь?

– Саш, у нас совсем не такие отношения.

– А какие, какие у вас отношения? – воскликнул ты.

Ты сидел на столе, под окном, отвернувшись, я видела только твой профиль, и в который раз подумала: мы похожи даже внешне! Недаром у нас общее число рождения – 26-е, как раз друг напротив друга, ты – в ноябре, я – в мае. Только меня совсем не задевали твои сердечные дела, даже наоборот, я пыталась познакомить тебя с подружками, которые нравились мне самой, но ничего путного так и не вышло, да? Даже с Жанной, хотя вы понравились друг другу. Но я видела, что мои отношения с Киданом ты принимаешь слишком близко к сердцу.

– Знаешь, Саш, я долго была одна, долго-долго. У меня были друзья, и как друзья они мне нравились, но они зачем-то влюблялись в меня. Дружба пропадала, а любить их я не могла. Были какие-то увлечения, но ничего стоящего. Как теперь вижу, вообще ничего. Когда ты один, ты всё время мечешься, ищешь какого-то смысла… Даже в самые удачные дни, в самой весёлой компании тебя всё равно чего-то не хватает. Ты чувствуешь одиночество и необъяснимую тоску, и даже сам не понимаешь – что это. И только потом, когда встретишь человека – и жизнь твоя меняется… просто быть с ним рядом, просто знать, что он есть – уже счастье. Весь мир, все события – как фон, а он – главное… и смысл, и цель, и радость, и всё-всё… вот такие у нас отношения.

Ты слушал меня, по-прежнему отвернувшись, внимательно рассматривая что-то на пустой белой стене, и только длинные пальцы нервно перебирали всякую мелочь на столе. Потом посмотрел на меня – уже просто, без боли и раздражения, и тихо сказал:

– А я такого человека ещё не встретил.

Теперь я знаю: молчание, отсутствие доверия тоже может быть мукой, но у меня было тогда много своего – запутанного, трагически-неразрешимого, захватывающего. Я ничем не могла тебе помочь.

Прощаешь?

Ты очень хотел увидеть Кидана. Тебе казалось: стоит только взглянуть на него – и ты сразу всё поймёшь. Саш, я не держала его в тайне специально от тебя, он сам решал. Он был моим возлюбленным, но не был другом. И с каждой моей проблемой я приходила в ваш дом – к тёте Лиде, к тебе. Я очень люблю Костика и Вовочку, с каждым из них были своеобразные, полные очарования отношения, но другом мне был только ты.

С Костиком мы пускались в рискованные кулинарные авантюры, и вместе их расхлёбывали, в прямом смысле! Мы изобретали коктейли, смешивая мороженое со всякой всячиной. Много баловались. Он ходил за мной как хвостик по всей квартире. Я так его и звала Костик-хвостик.

Вовочка – даже не знаю, что сказать. Это была смешная влюбленность старшей сестры в симпатичного и послушного младшего брата, который обещает стать интересным мужчиной. К тому же он тигр, как и Кидан, и как Кидан, предпочитал объясняться не словами, а поступками и взглядом.

А к тёте Лиде я шла, как к матери, и хотя я знаю, что многого во мне она не понимала и не принимала, она никогда не оставляла меня без помощи, будь то доброе слово, вкусный обед или десятка в долг.