В городе Доброго Дня

Ридан принес матери номер журнала "Новый мир" с романом Вадима Кожевникова "Щит и Меч". И роман Вадима Кожевникова стал последним, что прочитала его мама. Потом, через пару лет после смерти ее, когда был снят фильм "Щит и Меч", и он увидел, как в фильме радистка, красавица Валентина Титова, идет точно такой же походкой, как его мать по проулку в кадрах, снятых им, он стал для Ридана вовсе мистическим.

…Они шли одинаково. Так могут идти женщины, которые знают, что они очень нужны. Мама спешила по проулку – домой, к семье, Валентина Титова – к передатчику. В Ридане соединились две абсолютно разные женщины, снятые в абсолютно разных фильмах, один из которых никто, кроме него, не видел.

Ридан сделал для себя открытие: походка женщины может о многом говорить. Очень важно, как женщина идет, передвигается в пространстве. Уже лишь по одной походке он мог просканировать женщину, пропустить через МРТ в себе. Так и родился в нем трактат с псевдонаучным и полным иронией к себе названием: "Трактат о передвижении женщины в пространстве…" Он был записан на обратной стороне картограмм к самопищущим приборам. Тогда Ридан, студент-очник дневного отделения политехнического института, работал по ночам вахтенным методом по в НГДУ. Мысли свои записывал на использованных картограммах. Прятал в одном из приборов газоанализатора, там же и находилось его собственное открытие, совпавшее с постулатом буддизма. "Не иметь желаний!" И он старался следовать постулату, убивая в себе желания.

…Ёшка была у торцевой калитки сада трактира, ведущей к Эльбе, когда я разворошил солому. Какой-то холодок прошел по всему телу. Огромная псина, спящая у боковой калитки трактира, вдруг подняла голову, не понимая, что потревожило ее сон, грозно зарычав, оглядываясь, закатилась лаем. Не обнаружив ничего подозрительного, успокоилась, опустила голову на передние лапы. И такса также вдруг засуетилась, закружилась беспокойно вокруг девушки-старушки. Я держал в руках нечто в виде крохотной человеческой фигурки темно-коричневого цвета: голова, туловище, ноги, руки, ноги.

… – Соколик! – похолодел всем телом. Корень в виде крохотной человеческой фигурки был поразительно похож на Сокола. Челюсть вытянутая, массивная, только ступней не было.

Я огляделся, сад трактира оказался пуст. Не было и светловолосой молодой женщины с девочкой-подростком, которую я видел давеча, не без удовольствия принял за нашу с женой знакомую экскурсовода. Увидел лишь официанта, дремлющего на низенькой скамейке у ворот в залу трактира, вытянув вперед ноги и параллельно им, если продолжить линию, свою козлиную бородку. Я мысленно продолжил эту линию, с удовольствием отметив, что прав.

"Девушка-старушка", "Женщина", "Яга", просто "Ведьма" открыла калитку, скорее всего, намеревалась спуститься к Эльбе. Музыка в трактире, словно, успокоившись, звучала тише, хотя и пел тенорок все то же, что и вчера вечером. "Па-пара – пара-ра ра ра-пара…" Закрывая калитку, женщина обернулась, осматривая сад трактира. Взгляд ее, прошивая пространство, петляя между стволами деревьев, ветвей и листьев, завис, остановившись на мне. Она вся была передо мной, демонстрируя напоследок всю себя: от босых ступней… Странно, но и издали вдруг четче стали видны морщины на лице женщины. Как зарубы каждому прожитому году. Такса у ее ног также смотрела на меня, злилась в оскале.

Попал я сегодня с увертюрой своей. Отзвучала она… Скоро начнется основная тема. Не может это просто так кончиться. Валить надо, чего ждешь, уходим, товарищ Надир…

Я стал смотреть на нее через стекло пивного бокала, как через увеличительное стекло. Она слилась в сплошное мутное пятно.

…В свой первый приезд в Подебрады Ридан обратил внимание на трех женщин, издали шедших по тенистой аллее при церкви. Шутя и балагуря, Ридан спросил у своей жены: «На какую из них я бы по-твоему запал?» Стал яростно выбирать. Женщины прошли мимо, оказались старушками. Тут же, забавляясь, он принялся придумывать стихи. Назвал по Бунину: "Темные аллеи".

Три грации на тенистой аллее.

Вот это вот женщины,

Вот это вот поступь.

Мне правую что ли,

Может левую? Нет, в середине.

Нет, и правую, и левую, и в середине!

Грации шли, постепенно старели,

Но поступь все та же.

Правую… левую… в середине?..

Они шли, с каждым шагом старели.

Мимо меня прошли три старушки.

В стильной одежде, легко свою старость несли.

Я им вслед посмотрел, потом отвернулся,

Оставив для тех впереди, для которых они еще молоды…

… Это она была в середине. Та самая – "Нет! В середине!"

"Вот как аукнулись "стишки!" "Ты звал меня, поэт?..", выбирал, я пришла! Ты хотел молодую. Я сделала все, что смогла!"

Ужас, охвативший меня, сковал все нутро. Со мной такое бывает, впервые случилось на похоронах скоропостижно скончавшегося сокурсника по техникуму. Гроб опускали в могилу, все нутро мое сжалось в комок, я не мог стоять на ногах, не мог найти себе места, скорчившись, присев на корточки, просил пощады. И сейчас все нутро было сковано. Но я уже научился пережидать. Ужас отпустит.

"Чего тебе приспичило стишки писать? Не дано, ведь!"

"Как по Мериме в "Венере Ильской" получилось", – подумал я. В рассказе Мериме нерадивый шутник (футболист к тому же) перед свадьбой обручальное кольцо, которое должен был надеть на палец своей невесте, надел на палец найденной в раскопках античной бронзовой женской статуи, побежал играть футбол, спасать честь своего двора. Очень уж его просили друзья подсобить им в игре. После футбола снять кольцо с пальца статуи не сумел, статуя сжала ладонь в кулак.

В ночь перед свадьбой статуя явилась к нему на брачное ложе. Легла, раздавила шутника – балагура.

"Да, я ничего не хотел. Неужто так страстно выбирал, что запомнился. Шутка была. Ступай себе с Богом, женщина! "

… «Молодости себе у корня не проси, лицу может не достаться». Голоса женщины я не слышал, но предупреждения ее, как нечто осязаемое, впитывались в меня.

«Ладно, Фиби, не буду. Да мне и не надо, чего мне молодиться! Скажи, что за деревяшку ты мне оставила, на Соколика похожа! «

– Корень береги, магический. С ним ты будешь видеть и слышать все таким, каким хочешь видеть и слышать. Лучше в соломе хранить. Под солнцем не держи. И зла на меня тоже не держи!

"Что это такое, – говорил я себе. – Откуда я все это слышу. Гипноз что ли всеподебрадский устроили. Может, НАТО проводит эксперимент, зомбирует приезжих из бывшего СССР туристов.

"Не нужно мне никакой магии!".

Бокал с пивом еще не успел упасть, едва качнулся, как официант на всех парах летел ко мне. Не успел. Бокал, потеряв равновесие, покатился, заливая пивом стол, солому, упал на траву, не разбился.

Укор официанта был суров. Острие бороды на презрительно выдвинутом подбородке целилось мне в переносицу.

– Да ладно тебе изгаляться, чапишек. Мы, советские, в долгу не остаемся. Платим за все. Скажи-ка мне лучше… Нет, не так. Garson, dis- moi te souviens-tu, словом, "Венеру Ильскую" Мериме помнишь? Не помнишь! Да ты, гарсон, и не читал, наверное. А меня вот ситуация может раздавить! Поубавь пыл, ну пиво разлилось, бывает. Бокалы у тебя неустойчивые какие-то. Ты вот что, Garson, donne moi sil vous pleit une centtains de grammes de "Slivovitz". «Сливовицу» повторил я по-русски. И не думай о нас русских или бывших русских свысока.

Наверное, что-то во мне менялось, когда я переходил думать на свой скудный французский. Я это неоднократно проверял, неизменно чувствовал расположение к себе собеседника. Что-то благородное, бекское появлялось во мне. Вновь врастал в корни предков, о которых ничего не знал, кроме того, дед мой, закончивший Горийскую гимназию и по непроверенным данным Петербургский университет, убиенный лет за двадцать до моего появления на свет, тем, кто должен был его сопровождать и охранять в командировке.

Бородка у гарсона как-то успокоилась, да и ему лестно стало, что клиент оттуда-то знает про чешскую "Сливовицу". Напиток, действительно, знатный: согревает, светлые думы навеивает.

Хотя пить одному не по мне. И не было такого, чтобы сел, сказал себе, не выпить ли, как думаешь, товарищ Надир? Но сейчас вдруг захотелось. И не один я был, со мною Сокол. Я пил в одиночестве, но как бы с магией, и как бы на брудершафт.

…– Ну что, Сокол-Соколик, корень магический, скажи-ка, когда войну, которую начал, кончать будешь? – спросил я молча у корня, дотронувшись рюмкой до челюсти "Соколика".

Крепкая зараза. Выпил разом, поморщился, скорее отдавая дань привычке, чем ощутил что-то неприятное.

– Ну, Соколик, скажи, когда война кончится? «Дай ответ!..» Не даешь ответа! Нет магии! Может, и вправду волшебный, удачу и счастье принесешь?

– Гарсон, пардоне муа, репете, еще дринг сливовицы!.. – с официантом можно было молчать на любом языке, он понимал. – Эх, Соколик, Соколик, чего я у тебя о войне раньше не спросил. Сейчас что с деревяшки возьмешь?

–4-

… Я возвращался в гостиницу столь же быстрым шагом, но уже просто спешил, не думал, что убиваю сахар в крови. Парк был заполнен курортниками, пожелания "Доброго Дня" уже отзвучали.

Во внутреннем кармане куртки Соколик отзывался в груди необъяснимым холодком. Тонкие ворсинки корня, пробив подкладку куртки и футболку, щекотали грудь.

"Война будет!"