В городе Доброго Дня

"Что я здесь делаю? Какое пиво с утра? Ведь нет литинститутского похмелья, и не будет уже никогда. Какой еще теплоход "ЛЕНИН"? Уходить надо, пока ты не стал ФИБИ… Испугался? Ну, старушка непонятная, ну, официант с бородкой, и что? Теперь пиво по утрам не пить!? "

Такое общение то ли полу-утробное с междометиями, то ли полу-телепатическое у Ридана Веисаги было дважды. С одним немым мужиком из Эстонии. Давно это было, когда был еще молодым. Потом еще, но уже гораздо позже, когда Ридан сам и был мужем, отцом семейства, с соседским мальчишкой немым, но выучившимся понимать и объясняться…

…С глухонемым эстонцем, мужиком крестьянского вида, Ридан схлестнулся в пионерском лагере. Из-за девушки, старшей пионервожатой. Веисаге Ридану она нравилась, но только с наступлением темноты, когда "над лагерем ночь опускалась". Красивая по всем параметрам девушка, в светлое время суток, как только из-за инжирных посадок дальних дачных садов поднималось солнце, Веисага напрочь забывал про старшую пионервожатую. Видеть ее не хотел, востроглазая, востроносая, коленки острые торчат.

Глухонемому эстонцу, верзиле, числившемуся в лагере то ли пионером, то ли садовником, ездившему на байке она нравилась во все времена суток. Он мог издали часами смотреть на нее, как она ходила по территории лагеря, из отряда в отряд. К малышне, в отряд Веисаге, попеть песню "Октябрята смелые спросили напрямик" приходила охотнее всего. "В-ина, улыбнись! В-ина, улыбнись!" – кричали хором малыши Ридана Веисаги по просьбе Веисаги, и старшая пионервожатая, заливаясь смехом, спев с малышами песню, неохотно уходила.

– Мы пока еще не пионеры, – кричал ей вдогонку Веисага,– октябрята мы, старшие пионервожатые не наш уровень.

"Над лагерем ночь опустилась, лагерю спать пора. Всем, всем спокойной ночи, а мне приятного сна!" Зловеще звучала эта лагерная речовка в самом деле в наступившей темноте. Настораживала. Старшая пионервожатая вместе с начальницей пионерлагеря стояли на трибуне, на вечерней линейке. Эту лагерную речовку они придумали вместе. Получилось весьма впечатляюще. С этой лагерной мантры у Веисаги начинал побуждаться интерес. Он смотрел на старшую пионервожатую. "Ну острый носик, и что!?" Только бы начальница… Э-ра С-вна, ведущий специалист интерната для глухонемых, умело руководила детьми. Не один год, на летний период устраивалась начальником в пионерский лагерь "Ласточка", где обильный песок был очень полезен для ее больных ног. И эстонца, которого обучала понимать и говорить, взяла с собою на лето. Что бедолаге было тратиться на дорогу, уезжать? Проведет лето в лагере, зато к зиме станет говорить. Если бы она с самого начала знала, как не понравился Эстонцу Веисага, она не стала бы рисковать, брать Ридана на работу.

"Над лагерем ночь опустилась…– Кричала в рупор старшая пионервожатая, как запевала, лагерь подхватывал, – лагерю спать пора…" Мантра действовала. Ридан все больше и больше проникался тягой к товарищ В-ине. Старшей пионервожатой он ее уже не считал. Он терпеливо ждал, когда лагерь уляжется спать, они пойдут со старшой кататься на качелях. Потом он, подняв старшую на руки, побежит с ней по песку в футбольные ворота лагерного стадиона. Забежит с нею в ворота, закричит ей в самое ухо шепотом "Гол!"

Они будут лежать на песке, сверху через сетку футбольных ворот над ними будет высокое звездное небо в клеточку. В Мардакяны небо всегда с огромными звездами. Потом украдкой, по очереди пойдут обмыться в крохотную душевую кабинку. И от избытка чувств Ридану захочется затащить ее в красный уголок и сыграть на пианино "К Элизе" Бетховена. Веисага Ридан знал, на какие клавиши надо нажимать, выучил с помощью друга детства… Ридан заучивал "К Элизе" для своей будущей жены. Не имея слуха, почти "Бетховен" в старости, это было трудно, но он знал, что обязательно разучит. Он еще сыграет вместо Мендельсона Бетховена.

– Пойдем-ка, старшая,-сыграю тебе "К Элизе" Бетховена,– Ридан слышал, как она, отряхнув с одежды оставшийся песок, в темноте влезала в нее.

…Эстонец прибежал в красный уголок, когда Ридан, сидя за пианино, обнимал старшую пионервожатую. "Вот когда мы с графиней… на рояле, вот это было недурственно!" Эта пошлая присказка громыхала звуками расстроенного пианино. Эстонец смел их, навис над клавишами. Глухой собирался играть!

…Непонятно, какая мелодия звучала в его глухой башке, но он так отчаянно барабанил по клавишам, что вполне можно было услышать что-то ультрасовременное. Он выводил в эту музыку всю свою глухоту, свою сиюминутную любовь, тоску по дому, все свое, что должно было быть понятно и Ридану, и выбравшей из двоих, Ридана, старшей пионервожатой.

Ридан не мог, чтобы последнее слово оставалось не за ним, похлопал по плечу верзилы: "Мол, отойди!". Несколько первых нот были снова "К Элизе", потом тоже стал барабанить по клавишам. Ему, хорошо слышащему, но музыкально глухому, чувств своих выразить не удавалось. Только грохот стоял. Глухонемой эстонец был выразительнее, и это уничтожало Ридана. "Нужно уметь чувствовать, а не бравировать заученным Бетховеном,"-подумал он. На старшую вожатую не смотрел, только искоса поглядывал на эстонца.

"Над лагерем ночь опустилась, лагерю спать пора…" Это так зловеще может зазвучать. "Ночь опустилась!" Э-ра С-на и Пашко, самый смышленый второклассник из отряда Ридана, стояли в проеме двери. Веисага перевел взгляд на старшую, она стояла вся красная.

"В-ина, улыбнись, улыбнись, В-ина." – Говорил про себя Веисага, "Я все возьму на себя. Мы ведь только музыку слушали, ты тут не причем. Нет ничего криминального. На пианино нет даже твоих отпечатков. Криминала не было. Ты только слегка присела на клавиши. Ну, в общем, это я сам пришел, Э-ра С-на, я виноват, Э-ра С-на!.."

– Пашко, ты почему не спишь? Пошел, живо, спать, – Ридан брал инициативу в свои руки. Его лучший воспитанник, вундеркинд Пашко, уже во втором классе прочитавший "Тихий Дон" Шолохова, еще днем предупреждал Веисагу: "Тебя, товарищ Надир, скоро побьют!"

– Ты, что, дружище Пашко. На детективы перешел? За что меня бить?

" Я видел, как он на тебя сегодня смотрел. Будь осторожен, товарищ Надир. Мы ведь каждый день кричим: "Любимый товарищ Надир, будьте здоровы!», когда вы по утрам чихаете…"

Ридан и вправду по утрам чихал, словно избавлялся от наносного ночного. Отряд дружно желал ему здоровья. "Будьте здоровы, товарищ Надир!" Слово любимый Ридан добавлял от себя. Дети слышали и повторяли.

– Чудак ты, Пашко, но я тебя понял.

Пашко привел Э-ру С-ну, чтобы меня не придушил в приступе ревности глухонемой Отелло. Он, гад, следил за мной.

-Это что такое?..– сиплый голос начальницы звучал выразительнее всяких нот…

Эстонец что-то объяснял на пальцах …

– Чтобы завтра тебя в лагере не было. Отцу твоему все расскажу. Э-ра С-на знала Ридана хорошо, он еще пионером приезжал в лагерь. И отца его знала.

– Что случилось, Э-ра С-на? Поиграли на пианино немного.

– Я все знаю!.. Завтра отправляйся домой, считай, что смену отработал, зарплату получишь.

…Солнце поднималось над инжирными кустарниками. Ридан собирал свои вещи. Его малышовый отряд, его малыши, с которыми он был так дружен, стояли, окружив его. Культ личности Веисаги в отряде был высок. "Ты женишься на нас, товарищ Надир?"– спросили как-то у Ридана девочки его малышовой группы.

– Обязательно, вот закончу два института, – отвечал Ридан им мысленно, вызубрю "К Элизе" Бетховена и обязательно на ком-нибудь женюсь. Вы как раз и есть мой контингент. Жена у меня будет обязательно лет на десять моложе.

– Товарищ Надир, вы просто приезжайте к нам в родительский день!..

-"Улыбнись, Пашко!" Заложил меня!..

"Он бы тебя убил!" – говорил твердый взгляд малыша.

"Ну да, конечно, куда мне сладить с горячим эстонским мужиком! Ну и пусть, мне давно следовало по мордам получить. Слишком праздно живу. Хотя нет, нос у меня слабый, двинут разок, кровью изойду. Спасибо, Пашко, спасибо, брат, я и так тебя никогда не забуду."

Мысли Ридана прервал рев мотоцикла. Эстонец верхом на байке стоял перед палатой малышового отряда.

Веисага вышел из палаты.

– Чего?

– Садись, – жестом приказал глухонемой.

– Зачем?

– Отвезу тебя, – сказал в голос глухонемой, плоды трудов Э-ры С-ны были обнародованы. Только голос был у него какой-то жалкий, жидкий, он словно бы выдыхал слова. Поэтому, наверное, он все больше молчал, не разговаривал, стеснялся.

"Ему нельзя нервничать, а с тобою он нервничает, злится». Накануне всему воспитательному коллективу Э-ра С-на говорила: «Уступайте ему, он начинает уже говорить, иначе выздоровление может прекратиться".

– Э-ра С-на попросила подвезти меня до остановки? – спросил я нарочитым басом.

Эстонец согласно и как более мудрый, опустил веки. Ридану хотелось сказать, подожди, мне надо попрощаться со старшей пионервожатой. Передумал. Разнервничается, бык эстонский, дар речи, которого нет, потеряет.

– Ну, что ребята, прощайте! Видите, меня подвезут. Не беспокойтесь. Я вас буду помнить, – Пообещал Ридан, и он, действительно, помнил, особенно Пашко, на которого страшно злился, когда тот среди ночи будил его, спросить о чем-либо космическом. Он был дитем, мечтавшим стать космонавтом. Может, и стал им, Веисага как-то уже перестал следить за полетами в космос…

…В лагере Ридан оказался только уже в следующую лагерную смену. Приехал к Э-ре С-не вместе с добрым в те годы соседом. Беда у соседей была. Младший сын не разговаривал. Ридан знал, что Э-ра С-на не откажет, поможет. Пристроит пацана у себя в интернате. А там он уж и говорить научится. Соседи в те годы все были добрыми. Да и дядя этого мальчишки был другом и одноклассником Ридана.

…Лагерь изменился, чего-то уже не хватало, даже солнце было не столь ярко. Старшую пионервожатую он наблюдал издали, шла к дальней беседке малышовой группы. Так захотелось побежать через весь лагерь к старшой, поднять и закружить. "В-ина, улыбнись, ты так хороша! Жаль, что я такой дурак!" Ридан сдерживался, бедолага эстонец мог быть где-то рядом. Нервничать начнет, пищать нечленораздельное. Нельзя, надо соседа спасать. Ридан знал, как трогательно любил детей своих отец несчастного пацана. Мы много раз ставили на проигрыватель гибкую пластинку, с приветствием отца детям.

"Дети мои, – шло перечисление по именам, – папа сейчас отдыхает в Кисловодску и посылает вам вашу любимую песню: "Позвони, скорей!"

Любящий отец тогда еще не знал, что его младший сын, имя которого с чьей-то легкой руки перевелось, как Сокол, не слышит всеми любимую в те годы песню.

– Э-ра С-на, вы Соколику поможете?

…– А где Пашко, Э-ра С-на!

– Пашко родители забрали сразу после тебя. Он не хотел здесь оставаться.

– Конечно, кого ему было пытать вопросами?..

… К своим двенадцати годам Соколик стал говорить. Ридан не считал, что была у него в этом какая-то роль. Свел с нужным человеком, что тут особого, все же ощущение некой причастности к свершившемуся чуду у него оставалось.