Фантазиста. Первый тайм

– Я тебя за решётку засажу, ты понял? – Джанлука опасно навис над директорским столом. – Педагог хренов! Полетишь у меня отсюда!

– Франческо не так меня понял! – бросился спасать свою шкуру синьор Капроне, потому что понимал: в присутствии юриста и психолога договориться с рассерженной звездой невозможно. – Я говорил только про вилки! Знаете, он украл одну, заточил её зубцы и…

Он умолк на полуслове, потому что Джанлука жестом приказал ему замолчать.

– Очень вовремя мы заехали, не правда ли, синьор директор? – подхватил адвокат, полагая, что сейчас ему выгорит ещё одно дело с неплохим гонораром. – Синьор Менотти, я советую вам позвонить в полицию немедленно.

Джанлука кивнул, вынул мобильник и набрал номер.

– Вы делаете поспешные выводы! Мальчик клевещет на меня! – директор в отчаянном прыжке выскочил из-за стола и попытался схватить Джанлуку за руку, в которой тот держал телефон, но футболист обладал хорошей реакцией и сделал шаг назад, отодвигая неприятеля от себя.

– Вот это – тоже клевета? – синьора Марина указала на моё разбитое лицо.

– Мальчики повздорили между собой. Обычное дело, – пожал плечами директор. – Я сторонник того, чтобы они решали свои проблемы сами.

– Это непедагогично и непрофессионально, – пошла в наступление синьора Марина, отвлекая внимание директора от Джанлуки, который уже разговаривал с полицейским. – Встаёт вопрос о вашей профнепригодности, синьор директор!

Враг был морально уничтожен, и я даже не думал сдерживать торжествующую улыбку.

– Я забираю мальчика, – закончив разговор по телефону, объявил Джанлука. – А вами займутся соответствующие органы.

Мы вышли из кабинета. Синьор Менотти был в ярости. Я ещё никогда не видел его таким. Он вроде бы не повышал голоса, но от него исходила угрожающая энергия, которая была практически осязаема.

– Ты поезжай в офис, подготовь бумаги для суда, – на ходу отдавал он указания адвокату. – А мы с Франческо и синьорой Мариной съездим в больницу. Надо убедиться, что у мальчика ничего серьёзного.

Садясь в машину, я не удержался и повернулся в сторону приютского здания. В окнах столовой виднелись головы любопытствующих сирот, наблюдавших за мной. Так хотелось показать им язык или крикнуть что-то обидное, но я вёл себя достойно. Ведь рядом со мной был капитан столичного футбольного клуба. Бьюсь об заклад, Бенито (я был почти уверен, что он первым подбежал к окну) готов был лопнуть от зависти.

В больнице меня осмотрели и сказали, что ничего серьёзного у меня нет, только ушибы и ссадины. Это немного успокоило Джанлуку. Далее за дело взялась синьора Марина. Она начала издалека про то, как взрослые стараются щадить мои чувства, но правосудие – неумолимая вещь. Я слушал в пол-уха, полагая, что это – одна из её душеспасительных бесед, направленная на избавление меня от участи социопата. Однако продолжение беседа имела не совсем приятное. Психолог сообщила, что я должен выступить в суде и дать показания против похитителей. Такого поворота я не ожидал. За неполных три месяца, прошедших со времени моего побега, я почти вычеркнул историю с горбуном из своей жизни, распрощавшись с пугающими воспоминаниями. И вот снова она вернулась ко мне бумерангом.

– Отто и Маурицио будут в наручниках, за решёткой, – успокаивала меня синьора Марина, заметив, что я разволновался после её слов. – В зале будет полиция и Джанлука. Тебе ничего не угрожает. Ты просто расскажешь, кто похитил тебя и как ты сбежал.

Что я мог сделать в тот момент? Меня обложили со всех сторон. Синьор Менотти только что спас меня от самодура-директора, восстановив справедливость. Не мог же я подвести своего спасителя! И я обречённо кивнул.

Слушанье было на следующий день. Синьора Марина посоветовала Джанлуке сказать мне о моей роли в суде за день до него, чтобы я не успел сильно испугаться. В чём-то она была права. Учинив акт справедливой расправы над синьором Капроне, я уверился в собственных силах и приободрился, а ночь в знакомой бежевой комнате, пахнущее дорогой жизнью мыло в ванной и вкусный ужин на больших чёрных тарелках вообще вернули мне душевное равновесие.

Однако оно сошло на нет, едва я преступил порог здания суда. Пресса, вспышки фотоаппаратов, телевизионщики, пытающиеся снять крупным планом меня или Джанлуку с Софией, выбили меня из седла. Я вошёл в зал, снова ощущая себя тем запуганным домашним мальчиком, каким был до прихода в «Резерв». Немного успокаивало присутствие рядом синьоры Марины и семьи Менотти. Процесс был закрытый, поэтому журналистов в зал суда не пустили, что позволило мне немного перевести дух.

Когда ввели подсудимых, сердце моё бешено застучало, потому что я увидел горбуна. Увидел и сразу же отвернулся, боясь, что он заметит меня среди присутствующих. Мне опять стало страшно, как тогда, в плену, когда я забивался в угол дивна и ждал прихода горбатого маньяка.

– Всё хорошо, всё хорошо, – синьора Марина погладила меня по плечу. – Он тебе уже ничего не сделает. Он за решёткой.

Какая разница, за решёткой он или нет?! Я увидел это чудовище, и воспоминания о тех жутких днях теперь терзали меня.

– Ты смелый мальчик, – шептала мне на ухо психолог. – Ты должен рассказать о своём побеге судье.

Я почти не слышал её голоса. Я практически кожей ощущал на себе взгляд горбуна и боялся даже повернуться в его сторону – не то чтобы посмотреть на него. Как меня вызвали для дачи показаний, я не помню. Синьора Марина за руку подвела меня к трибуне, помогла усесться на высокий стул, чтобы меня было видно из зала, погладила по голове и вернулась на своё место. В горле у меня пересохло, ноги стали ватными, ладони вспотели.

– Как тебя зовут? – спросил судья.

Я назвал имя и не услышал своего голоса. Меня попросили говорить громче. К трибуне подошёл адвокат, подбадривающе кивнул мне. Судья жестом показал ему, что он может задавать вопросы. И в следующий момент я совершил чудовищную ошибку. Не знаю, какая сила заставила меня повернуть голову и посмотреть на горбуна, но как только я встретился с ним взглядом, я словно бы окаменел. Я уже не мог отвести глаз от лица этого страшного человека, я не слышал, что мне говорил адвокат и о чём спрашивал. Я вцепился пальцами в край стула, все мои силы уходили на то, чтобы не хлопнуться в обморок. Из ступора меня вывел голос Джанлуки.

– Ваша честь! – громко, на весь зал произнёс он. – Разрешите мне стоять рядом с Франческо, пока он будет давать показания.

Я по инерции перевёл взгляд на него и уже боялся выпустить из поля зрения. Судья, посоветовавшись с синьорой Мариной, принял просьбу Джанлуки. Футболист встал за моей спиной, положив руки мне на плечи. Это поразительным образом изменило моё внутреннее состояние. Я приободрился и даже смог снова посмотреть на горбуна. Теперь он не казался мне таким уж устрашающим. Я отвечал на вопросы, рассказал, как Отто похитил меня и в каких условиях меня содержали в плену. Самым трудным был вопрос про видеосъёмку. Я залился краской, перезабыв все слова на свете, но Джанлука слегка сжал мне плечи, приводя в чувство. Избегая деталей, я поведал про извращения горбуна и с удовольствием перешёл к теме побега.

Адвокат похитителей – толстый и потный дядька – задался целью морально уничтожить меня прямо в зале суда, задавая такие вопросы, от формулировки которых мне становилось трудно дышать. Но Джанлука с его адвокатом это предусмотрели, и мой защитник практически все вопросы отклонил под разными формулировками. Толстяк остался ни с чем.

Потом я вернулся на место. У меня было такое состояние, будто я не спал трое суток. Я буквально с ног валился от усталости. Синьора Марина гладила меня по плечу и хвалила, Джанлука сказал, что он гордится мной, а мне жутко хотелось спать.

Уходили из зала суда мы под вспышки фотоаппаратов. Журналисты сыпали вопросами, желая получить эксклюзив. Джанлука стянул внимание прессы на себя, чтобы мы с Софией могли спокойно сесть в машину. Последнее, что я услышал от него, пока не захлопнулась дверца, была фраза «негодяи получат по заслугам».

Ночь после суда я провёл в доме Менотти. Днём я чувствовал себя хорошо, зато всю ночь меня мучили кошмары. Мне снилось, что горбун душит меня и опускает связанным по рукам и ногам в большую кастрюлю с кипящей водой. Я вырывался из его рук, кричал, звал Джанлуку и полицию, но всё было напрасно. В тот самый момент, когда тело моё коснулось бурлящей воды, я проснулся – в холодном поту и в слезах. И почувствовал чью-то руку на плече. Ещё не отойдя от сна, я вскрикнул и шарахнулся в сторону.

– Тихо, пострел, тихо, – услышал я голос Джанлуки. – Это просто сон.

И тут я понял, где я и кто сидит на моей кровати. Мне стало нестерпимо стыдно из-за своей реакции, но, с другой стороны, я был так счастлив, что рядом был Джанлука, а не горбун.

– Иди сюда, – футболист вытащил меня из-под одеяла и усадил к себе на колени, обняв за плечи. Я уткнулся лбом ему в грудь и впервые в жизни заплакал на руках чужого для меня человека. Он утешал меня, поглаживая по спине, говорил, что мужчины должны время от времени плакать, но только так, чтобы не видели женщины.

Когда моя тихая истерика подошла к концу, Джанлука отнёс меня в ванную, чтобы я умылся. По пути он рассказал мне смешную историю из своего детства, как он однажды гостил у тёти и вот так же ночью пошёл в туалет, запнулся о спавшую в коридоре собаку, упал и разбил нос.

14

Как ни сопротивлялись Джанлука с Софией, как ни убеждали чиновников, остаться жить у них до конца процесса мне не разрешили. Закон предписывал мне вернуться в приют, хоть там сейчас и творился настоящий кавардак: полиция допрашивала сотрудников, медики обследовали детей, у восьми из которых обнаружились повреждения разной степени. Не спасло директора и то, что получены эти повреждения были не в процессе воспитания, а в бою. Факт масштабной драки среди воспитанников приюта бросал на репутацию синьора Капроне длинную тень.

И вот, в самый разгар разбирательств и допросов, вернулся я. На меня все: и дети, и воспитатели – смотрели, как на пособника Гитлера. Из-за меня был нарушен уклад, который многим был на руку, а кто-то уже приспособился выживать в таких условиях, поэтому перемены никого не радовали. Если уж быть точным, то нарушил-то уклад не я, а Джанлука, но его в приюте не было, а я был под рукой и всем мозолил глаза. Однако вымещать на мне злобу никто не решался. Сестра Мария общалась со мной вежливо и холодно, сестра Киприана, наоборот, заискивала и сыпала комплиментами. Дети вообще избегали со мной играть и разговаривать, что, безусловно, было мне на руку. Теперь я мог беспрепятственно бегать на пустыре с мячом хоть целый день. Можно сказать, я был счастлив.

Шли дни. В суд меня больше не приглашали, Джанлука не навещал меня, только София приезжала, привозила сладостей, расспрашивала о жизни в приюте, видимо, опасаясь, что меня снова начнут обижать. Опасения синьоры Менотти мне льстили, и я, грешным делом, подумывал, не наврать ли ей, чтобы отомстить давним обидчикам. Но каждый раз у меня перед глазами вставал образ моей бабушки, которая всегда говорила, что месть – не людское дело. Бог сам накажет виноватых так, как не сможет человек – хлёстко и в тот момент, когда наказание прочувствуется наиболее сильно. Потом, став взрослым, я не раз убеждался в правоте её слов, хотя порой мне казалось, что Бог излишне медлит. Но наступал момент – и в жизни подлеца или негодяя происходило событие, сводившее на нет все его старания или бьющее в самое незащищённое место.

Незаметно наступил декабрь – месяц для меня волнительный, потому что неуклонно близилось Рождество, а следовательно, я с трепетом гадал: выпадет ли мне счастливый билет, как в прошлом году.

Билет выпал. Совершенно неожиданный, ошеломительный, необъяснимый и вообще за гранью моего понимания. Да, из Аргентины приехала тётя Изабелла. С тем самым Эдуардо, которому я обязан внезапным выпадением тёти из моей жизни. Однако кроме Эдуардо у неё была ещё и Келли. Вернее, Келли, как таковой, пока не наблюдалось: тётя приехала беременной. Они с мужем уже знали, что у них родится девочка, поэтому дали ей странное американское имя и разговаривали с ней, как с живым человеком, отчего время от времени выглядели идиотами.

Я был в шоке. Я был потрясён, ошарашен и подавлен. Конечно, я сначала обрадовался приезду тёти, но сопутствующие ему обстоятельства меня напугали. В моей жизни всё шло к тому, что Рождество я проведу с семьёй Менотти. Я уже так привык к Софии, к её манере говорить – спокойно, уютно, – что моя эмоциональная тётя утомила меня уже на одиннадцатой минуте общения.

А вот Эдуардо мне, как ни странно, понравился. Это был такой добродушный и симпатичный толстячок, который практически с первых минут вызвал у меня ощущение, что мы с ним знакомы сто лет. Мне, конечно, сложно представить, что именно его портрет тётя вкладывала в образ мужчины своей мечты, но Эдуардо как нельзя лучше подходил ей. Было видно, что он души не чает в этой шумной и яркой итальянке и готов выполнить любой её каприз. А главное – тёте было на кого выплеснуть свою энергию, заботу, тревожность и прочие эмоции, которые в избытке производились в её голове.