Фантазиста. Первый тайм

– Часть подтрибунки, где находятся игроки, отделяется от той, где болельщики, – после паузы продолжил Джанлука. – Меры предосторожности такие, понимаешь? Римские дерби накаляют страсти, да и еврокубки – не меньше. Поэтому решётки отделяют нас от болельщиков. В особых случаях там даже ставят вооружённых солдат.

Я был потрясён: дедушка никогда не рассказывал мне о стадионе. Наверное, мысли о нём рождали воспоминания о младшей дочери, которая с юных лет проводила здесь всё свободное время и в результате подарила родителям нежданного внука. По крайней мере, другого объяснения дедушкиного нежелания говорить о работе я не видел.

– Можно туда? – севшим от волнения голосом спросил я.

– Можно, – пожал плечами Менотти. – Только там, наверное, закрыто.

Решетчатая дверь оказалась запертой. Я прижался к ней лбом, разглядывая интерьер по ту сторону. Ничего выдающегося в нём не было, но сам факт, что он отделён таким суровым способом, накладывал на него отпечаток чего-то пугающего и недостойного. Как будто все те, кто не мог проникнуть в зону для футболистов, считались не людьми, а людишками. Сам себя я ощущал близким к богам, избранным, чуть ли не национальным героем, потому что сейчас стоял по эту сторону от решётки в компании капитана «волков».

– Вон там, – Джанлука указал на дверь с надписью «Полиция», – держат арестованных хулиганов. К сожалению, иногда стычки происходят не только на трибунах, но и за пределами стадиона. Тогда полиции некогда заниматься нарушителями. Их помещают сюда до тех пор, пока конфликт не будет погашен полностью. В той комнате тоже есть решётки на дверях и специальные железные петли, чтобы пристёгивать фанатов наручниками.

Мне живо представилась каменная камера со средневековыми кандалами, в которые был закован горбун. Эта картина меня исключительно порадовала.

Потом мы отправились на поле. Вернее, не совсем на поле. Джанлука провёл меня по коридору, по которому футболисты выходят на игру. Как только мы оказались в технической зоне, он остановился.

На стадионе тренировалась примавера: молодой резерв из семнадцати-восемнадцатилетних мальчиков – воспитанников клуба. На противоположной от нас трибуне располагались журналисты, которые снимали на фото- и видеокамеры тренировку. Многие из них ждали, когда закончится занятие, чтобы взять интервью у игроков и тренеров. Но едва они заметили Джанлуку, тут же направили на него свои объективы. Менотти ничуть не смутился, что таким бесцеремонным образом стянул на себя всё внимание. Мне было очень неловко под этим прицелом телекамер, а он разговаривал с представителями клуба, тренерами и медиками, не обращая внимания на журналистов.

Впрочем, я тоже скоро забыл о представителях СМИ, потому что во все глаза смотрел на поле. Именно там происходили самые важные для меня события. Футболисты, имён и лиц которых я, естественно, не знал, потому что в приюте детям запрещали смотреть телевизор вообще, и спортивные передачи в частности, – закончили разминку и перешли к двусторонке – упражнению, где команда делится на две группы, и они играют друг против друга. Я слышал, как за моей спиной Джанлука говорил с кем-то про какого-то Даниэле, который обладает плотным ударом, и про неизвестного мне Массимо, чей талант попал в плен к тотальной лени. Меня не интересовало, кто из этих взрослых мальчиков станет или не станет звездой футбола. Они уже приблизились к недосягаемому: бегали по газону священного для меня «Стадио Олимпико» – вот что было сейчас важным! Они могли приходить сюда практически в любое время: на матчи, на тренировки, общаться с такими игроками, как Менотти или Гаспаро. А я, бедный сирота, был счастлив просто посмотреть на это одним глазком, как Золушка – на бал. Я прекрасно понимал, что мой удел – пинать мяч на пустыре за приютом, пока меня не засекут синьор Тротто или сестра Мария и не внесут свои коррективы в моё времяпрепровождение.

– Давай сядем! – неожиданно предложил Джанлука.

– Это ведь западная трибуна? – уточнил я.

– Она самая.

– Тогда на седьмой ряд, третье от прохода место, – ответил я.

– Даже так? Почему? – футболист с недоумением поднял брови.

– Моя мама там всё время сидела, наблюдая за тренировками, – с гордостью сообщил я. – Там на сиденье должно быть нацарапано сердце.

Джанлука прищурился – с недоверием и одновременно с любопытством – и направился к седьмому ряду. Я с волнением шёл за ним. Об этой примете мне рассказывала тётя Изабелла, но в её характере было что-нибудь перепутать, например, западную трибуну с восточной. Менотти первым достиг цели и осмотрел сиденье.

– Надо же! Не обманул! – он восхищённо указал на едва заметное сердце. – Тут инициалы: М и С. Как звали твою маму?

– Маргарита.

– Понятно. А «С» – это, наверное, её возлюбленный, – Джанлука сел на соседнее кресло, позволив мне занять заветное сиденье.

– Мама любила одного футболиста, – я всё-таки решился раскрыть собеседнику тайну своего рождения. Это желание давно мучило меня, но я боялся, что Джанлука будет надо мной смеяться.

– Симоне Мальятто? – кивнул мой собеседник. – Его все тогда любили. Даже когда он уехал играть в Испанию.

– Нет, – тихо, но настойчиво перебил я его. – Сандро Фантино. Мама говорила, что он – мой отец.

Джанлука как-то странно замер. Мне показалось, что мой ответ его раздосадовал, как будто он услышал такую глупость, которая развенчала мой образ в его глазах. Однако через минуту лицо Менотти снова приняло привычное выражение. Он поднял глаза на осветительную мачту и стал разглядывать её. Я решил, что он не верит мне, и привёл ещё один аргумент в доказательство:

– Мой дедушка шестнадцать лет работал на «Стадио Олимпико» электриком и часто брал маму с собой, потому что занятия в школе рано заканчивались, а нанимать няню у дедушки с бабушкой не было средств.

– Я верю, верю, – поспешно ответил Менотти.

Повисла неловкая пауза. Я устыдился своего внезапного откровения, не знал, что сказать, поэтому ждал, пока Джанлука сменит тему. А он неожиданно спросил:

– Отчего она умерла?

– Моя мама? – зачем-то уточнил я.

– Да.

– От почечной недостаточности. Она три дня пролежала в коме и умерла, – привычной фразой ответил я. Так говорить научила меня бабушка. Я понятия не имел, что такое «почечная недостаточность». А кома вообще представлялась мне позолоченным гробом с хрустальной крышкой, вроде того, в который гномы положили Белоснежку. И всю вину за мамину смерть я возлагал именно на того врача, который придумал класть больных в такие комы. Я был уверен, что моя мама просто задохнулась под крышкой. Я сам несколько раз проделывал такие эксперименты, залезая в шкаф или под плотное одеяло. Через какое-то время там становилось трудно дышать, и я вылезал. А мама не смогла. Наверняка потому, что крышку закрыли на замок. Конечно, если бы в палату заглянул какой-нибудь прекрасный принц (типа моего отца), снял это хрустальное приспособление и поцеловал маму, она непременно бы очнулась. Но отец мой, увы, в счастливом неведении играл себе в футбол. Я пытался утешить себя тем, что, когда вырасту, издам указ, запрещающий комы в больницах.

Джанлука посмотрел на меня с искренним сочувствием:

– Давно это произошло?

– Мне было два года.

– То есть ты её совсем не помнишь? – понимающе вздохнул футболист.

– Только по фотографиям. Да и тех теперь нет…

– Тебе же тётя подарила одну!

– Её отобрал синьор Капроне и выбросил, – голос мой дрогнул.

– Ты поэтому сбежал? – догадался Джанлука.

Я только согласно мотнул головой, потому что в горле встал комок.

– Может быть, он её не выбросил, а всего лишь спрятал? – попытался утешить меня Менотти. – Я с ним поговорю.

Луч надежды наконец-то пробился сквозь тучи, хотя в благополучный исход этого мероприятия я не верил. Но я был благодарен этому человеку хотя бы за предложение помочь.

Мы молчали минут, наверное, десять. Сначала это тяготило меня, но потом внимание моё сконцентрировалось на том, что происходило на поле. Я наблюдал за футболистами, за их финтами и передачами, мне нравилось, как они дурачились, шутливо толкая друг друга и дёргая за майки. Время пролетело незаметно: мальчики закончили тренировку, к ним устремились журналисты.

– Ну что, поехали? – Джанлука хлопнул себя по коленям. – Или ты, может быть, хочешь с кем-нибудь ещё пообщаться?

– Нет, – я почему-то боялся смотреть на него.

– Тогда сейчас перекусим, и я отвезу тебя обратно в центр, – Джанлука был бодр. Наше молчание его ничуть не тронуло.

Мы опять приехали в его ресторан, сели за стол друг напротив друга. Я не поднимал глаз. В моей душе поразительным образом смешались два противоречивых желания: я очень хотел поскорее отделаться от Джанлуки и в то же время со страхом ждал той минуты, когда нам придётся попрощаться. Подошёл официант, Менотти поговорил с ним вполголоса, а потом, когда тот ушёл, обратился ко мне:

– Франческо, синьора Марина просила сказать тебе, что ты ещё недолго пробудешь в центре. Программа реабилитации заканчивается, и ты должен будешь вернуться в приют.

Я сник. Вообще-то, я подозревал, что этим кончится, но в душе надеялся на чудо. Его не случилось.

– Ну, не вешай нос! – Джанлука взлохматил мне волосы. – Я просто хочу, чтобы ты немного потерпел и больше не сбегал из приюта. София сейчас собирает нужные документы, чтобы вернуть тебя обратно в «Резерв». Поэтому не усложняй всё своим поведением, хорошо?