Руда. Искушение. Скрижали о Четырех

Лишь Дар Гонт устроился в корневище сосны, вглядываясь в правый берег, туда, где чудилась россыпь костров по разорённым степям Олеты, где Алер бунтовал в новом ложе, где выстраивал полки Император против предателя-брата.

– Зачем с нами пошёл? – подсел Викард, догрызая лакомую щучью голову. – Твоё место с войском Радислава, вприглядку ума набираться. Норич, опять же, славный воитель, вместе бы мстить за погибших братьев…

– Да тебе-то что? – взъелся полковник. – Набивай своё брюхо, а меня не тронь! Кто дал тебе право пытать вопросами?

Викард сплюнул костью, всмотрелся с особым мразёвским прищуром, гадая: ударить сразу или чуток погодить.

– Извини, – почти сразу сломался Дар Гонт, в недавнем прошлом гордец и задира. – Решил, с вами сдохнуть проще.

Берсерк хмыкнул и снова занялся щукой, со смаком обсасывая плавнички:

– Дурак, – подытожил, как стрелу всадил. – В прежней личине ты был забавней. А сдохнуть в окружении мразей ой не скоро удастся.

– Но и жить так нельзя! – застонал Даритель. – Я же бросил Императора, почести, всё, что мог собрать на том поле… К ней поскакал, в замок Хентайн. Ну как же, полковник, победитель турнира! Побахвалиться захотел, глупец. Милина выходит во двор, встречает. А в глазах не равнодушие даже, там пустота, Берсерк! Да в советнике больше чувства, чем в этой… Кавалер ещё был у неё, какой-то расфуфыренный щёголь, я их спугнул ненароком…

– Молодость, – проворчал Викард. – Это ведь не порок, ю-чинянин. Это такая болезнь. Пройдёт! И любая боль, причинённая бабой, рано или поздно проходит, поверь.

– А твоя прошла? – отвернулся Дар Гонт, снова забыв оскорбиться.

– Да я как-то не парюсь, привык. Занозу вот тереблю иногда, чтоб духом не зачерстветь. Ты пожуй, впереди путь далёкий, я тебе ущицы припас. Разбитое сердце – дурной советчик, с его глупостей не прокормишься.

– Вечно ты о жратве! То олени были, теперь уха…

– Я о главном, Даритель. Доставай ложку. И ешь, пока силой не начал кормить! Баба ему аппетит отбила, смотрите, какая фея!

Наутро собрались по первым лучам, едва сдвинулся пояс Ясаны. По надпойменной террасе скакалось легко, иногда спускались в усохшее русло, вели лошадей в поводу, удерживая от водопоя. Не всякая жижа в старицах годилась теперь для питья.

Дважды опытный Стейси Ван-Свитт останавливал мразёвский отряд, шёл вразвалку вдоль берега и засовывал руку во все дыры подряд. Викард уважил причуды Стейси, брёл рядом и подставлял котелок, громогласно сетуя, что его лапища в такую норку не лезет. Подле Берсерка топтался Вран, принимая добычу в потёртый плащ. Та шуршала и шкрябала по котелку, шевелила усами, цеплялась в края, вяло хватала за пальцы мучителей. Когда котелок наполнялся, его опорожняли в мешок из плаща. И вскоре Альбин тащил в узле сотни две полузадушенных раков, а Стейси жадничал, хватал про запас.

– Животина отсюда убёгла, милсдари, а этим куда ползти? – ликовал легендарный мразь. – Мы сироток соберём, согреем да позабавимся вечерком.

– Пива бы! – размечтался Викард.

– Не гневи Единого, командир! – упрекнул инь-чинанина Вран. – Грех это. Спросят потом за излишки.

– И то верно, – сделал усилие Стейси и отвернулся от новых нор. – Просто жалко: впустую сдохнут!

Истерро заглянул в узел Альбина Врана, осенил себя Единой чертой и заявил, что подобную гадость в рот не сунет ни за какие молитвы. Мрази глядели с сочувствием, но уговаривать не спешили, даже Викард в кои веки смолчал, с хищной улыбкой щупая раков. Мол, и не надо, нам больше достанется!

К сумеркам добрались до деревни.

Казалось, трясение тверди и направленная Алером волна разрушений не тронули ни домов, ни кузни, ни общинных построек. Рыболовные сети сохли на рогатинах, корзины венчали плетни, разве что глиняная посуда побилась и теперь хрустела осколками под копытами лошадей. Мазанки треснули, но устояли, в ухоженных огородах что-то зеленело ботвой. А людей в деревне не оказалось. Даже трупов, хотя их искали тщательно, привыкли уже жечь костры, очищаясь от смрада и гнили.

– Лошадок нельзя тут хоронить! – приговорил Даждьбор.

– Зачем хоронить? – испугался Истерро. – Мы ведь просто спрятать хотели!

Викард лишь рукой отмахнул, с широченной улыбкой проверяя ножи:

– Ох, интересная будет ночка! Лошадей скроем в кузне. И Бабника тоже. А сами посмотрим, кто в деревне обжился. Очень мне любопытно, что тут повылазило, братцы!

– А тебе всегда любопытно, – рассмеялся Тверк, раскупоривая бочонок у луки седла и доставая стрелы. Те были увязаны по две дюжины, и каждая сверкала серебром наконечника. Три пучка древоид засунул в колчан. Остальные снова упрятал в бочонок. Поймал заинтересованный взгляд монаха, пояснил неразумному ученику:

– Обойдусь и одним снопом. Но запас в нашем деле свят, уяснил?

Истерро кивнул и сморщился, будто ядовитый гриб проглотил. Вспомнился Алер, и павший де Борг, и он сам, стреляющий из малого лука по крадущимся серым теням. Нет, нельзя поминать тот день, лишивший монаха столь многого: друга, кобылы, чистых рук и души. Время пришло отпустить на волю и погибших товарищей, и себя самого.

Тверк почесал оперением лоб и раздумал злословить. Перестал отвлекаться на Бабника. Осмотрел придирчиво место охоты, выбрал удобное дерево. Миг – и он наверху, оценивает зону обстрела. Истерро лишь заморгал удивлённо.

А ещё через пару мгновений странная деревушка опять обезлюдела. Лишь откуда-то из-под крыши добротного общинного дома зашипел на монаха Стейси Ван-Свитт, требуя, чтобы тот не маялся дурью и убирался в кузню.

Белый брат сморщился ещё больше и побрёл, куда приказали. В кузницу, к лошадям.

– Тут не то чтобы безопасно, – повёл носом Даждьбор, стоя у остывшего горна. Инь-чианин по обыкновению окал и тянул певучие гласные, превращая простецкую речь в героическое сказание, – но как-то спокойнее, чем в прочих домах. Сиди тихо, Бабник, тут руды кругом, мёртвые, но и те отрада для утратившей Силу души. Кузня – место святое, чистое, сюда погань сунется в последний черёд!

«И всё-таки сунется, как ни крути, – с неудовольствием подумал монах. – Вечно в правилах есть исключения!»

– Не гневайся, Бабник! – улыбнулся Даждьбор. – Глаголю, чтоб ты не зевал, не дал слабину, как за светлыми водится. Жизнь – штука опасная, хлопотная. Покой лишь в смерти, да не всем по сердцу.

– Погоди, Даждьбор, – вмешался Эрей, проявляясь у двери в кузницу, – здесь пахнет кровью и недоброй гибелью. Сильный запах, лошадей беспокоит. В кузне бились, но кто-то прибрался, трупы подальше унёс, пол свежим песком присыпал.

– Ну-ка, братко, не засти свет, – потеснил Эрея Викард. – Тут, гляжу, куда любопытнее, чем снаружи топтаться, – прошёлся по кузнице, присел на корточки, ковырнул сюрикеном в земляном полу: – А песочек-то прямиком с Алера, ночью с поймы мешками таскали.

– Что ж за нежить такая шустрая? – поразился прямодушный Даждьбор. – Кому хватило умишка?

Эрей ещё раз осмотрелся в кузне, указал на прокопчённую балку:

– Там отсидитесь, Истерро. Подкинь его, побратим.

– А лошади? – хмыкнул Викард, подступая к попятившемуся монаху.

– Лошадей уведём в общинный дом. Пыль серебряную сберёг? Присыпь по полу, где сердце подскажет.

Монах кратко взвизгнул, взлетая под крышу в огромных лапищах варвара. Сел на балку, как на насест, пачкая сажей штаны и рубаху. Прижал к груди лук с колчаном, поданный безжалостным великаном.

– Держи коробицу, друже. Тут серебряный порошок, полезет кто – сыпь, не жадись, в нашем деле главное – выжить!

– Себе оставь, – попросил Истерро. – Тебе там биться, не мне.

– Как всегда не смекнул, – рассмеялся Викард. – Ох, ничего не меняется в Кару, наш Бабник задаёт чудные вопросы! На тебя охота, Пресветлый брат. Тебя, не меня со свету сживают. Почему тебя? Ну, спроси, спроси!

– Почему? – покорно повторил Истерро.

– Ну откуда ж я знаю! – хмыкнул Викард. – Я не прорицатель и не ведун. Что ты ко мне пристаёшь с расспросами? – и добавил без перехода, не убрав глумливой усмешки: – На кого иггот напал? На меня? Ради кого тут полдня прибирались? Просчитали, гадёныши, что мы смекнём: в деревне дело нечисто! И упрячем тебя в безопасное место. Ну а кузня – убежище хоть куда, святость рудная тут защитой.

– Вот если б трупы кругом валялись, дети без еды передохшие, в это бы варвар поверил и тебя с ними запер, Бабник, – крикнул откуда-то сверху Тверк. – Тут бы и дело сыскалось: сиди в полумраке, отмаливай. А коль чисто кругом, что в дворцовом розарии, это Берсерку не по душе!

Истерро представил картину, сглотнул. Поперхнулся и едва не сверзился с балки. Прямиком на любовно заточенный меч, что подготовил обстоятельный вик. Даждьбор глянул вверх, почесал в бороде и меч передвинул на локоть. Не иначе, спасал полировку. Истерро снова закашлялся.