Руда. Искушение. Скрижали о Четырех

Даритель первым шагнул в глубину, увлекая за собой монаха. Воин, полковник, гений стратегии. Кем ещё себя мнит в детских грёзах? Представил, герой, как вернётся в лагерь, испугавшись тухлой воды. Насмешки Стейси к себе примерил, ехидные присказки Тверка. Вот он где, настоящий страх для гордой и глупой души!

Истерро побрёл вслед по привычке, успел примириться Бабник, что вели его люди с мечами. Сделал пару шагов, оступился, по уши окунулся в жижу, забарахтался, баламутя ил. И заорал во всю мощь светлой глотки.

Потому как всплыли из липкой топи, в пузырях ядовитого газа, не один труп и даже не два. Всплыли несчётно, как по команде: белые, тухлые, рассечённые шрамами, изъеденные водяным червём. Воины и сиволапые, купчишки, дровосеки, девки дурные, прибежавшие от любви топиться. На добрую хоругвь набиралось, но тут уж Берсерк не стал пересчитывать. Потому как Бабник завопил пуще прежнего, уже не от страха, от боли, рванул прочь, а уйти не сумел.

Закричал, забарахтался в ловушке Даритель, но Вран не зря морщил нос над водицей, мигом скатился вниз, ударил рудой наотмашь, полосуя поганое озеро. То завизжало пронзительно, тонко, аж кровь из ушей потекла. А Бабник всё мучился, бился, всё соскальзывал в скопление пузырей.

Ну да Викард был уже рядом.

Он успел подскочить, прыгнул Врану на плечи, оттолкнулся и плюхнулся рядом с Истерро, обрубая жгучие нити, белёсые, что жабья слизь, оплетавшие ноги Бабника.

– Для чего тебе кинжал, мразь недоделанный? – пристукнул Светлого по щекам, легонечко, приводя в сознание. – На закорки ко мне взбирайся, друже! Вран, тащи на берег Дарителя!

Альбин Вран в приказаниях не нуждался. Знай лупил по воде рудным мечом, отсекая стрекала и щупальца. Отпихивал в сторону мертвецов, норовивших уцепить за одёжу. А те лезли вспученными боками, торопились взять мразей в кольцо, пялились бельмами в самую душу, пальцы скрюченные тянули.

Ай да Бабник! Ай молодца! Сыскал-таки, чем потешить друга!

– У всякой красивой легенды есть вонючее исподнее на самом дне! – поведал Вран повеселевшему варвару.

А Викард и не спорил, зачем? Слова – мусор, одна лишь руда права. Руби, коли, очищай от печалей. Вон их сколько из озера лезет, ядовитые, шипастые, ненасытные! Тут не шесть, тут по дюжине каждому, кушайте, не обляпайтесь!

Ох, несладко бы им пришлось, но тут и Стейси Ван-Свитт подскочил, и Даждьбор, и древоид Тверк на бегу метнул стрелы в зловонный пузырь, вздувшийся посередь бурой жижи. Братко камушки растёр, заискрил ногтями… Так что танец иной начался, задорный, с прихлопами и притопами.

Вместе вынули страдальцев из озера: вот уж воистину очищение, за Калиткой печалей нет. Те ободранные, окровавленные, изрезанные острыми нитями, идущими от пузырей, но живые, черти, живые! Аж от сердца отлегло, до того хорошо! Орут, катаются по земле, колотят руками-ногами. Праздник!

Стейси опознал в твари иггота, и откуда тут взялся шестиног ядовитый? Ну дак мрази – народ любознательный, рады всякой мерзостной гадине. За щупальца её да врастяжку, чтоб неповадно монахов утаскивать. А братко кремнёвым пламенем шварк. Снова визг и писк, и новые трупы, упущенные запасливой тварью. Страшно. До глумливого хохота. До полоумных причитаний Ван-Свитта, до восторженных ругательств древоида.

– Щупальца у него съедобные! – поделился всезнающий Стейси, воздев вверх поучающий палец. – Хорошо в углях запекать, милсдари, предварительно размягчив о камень.

– Ну-ка, мрази, подсушим гада! А потом отобьём, раз положено.

– Воистину так! – заокал Даждьбор. – Наконец-то пожрём от пуза!

На поляне кого-то обильно вырвало, должно быть, чувствительный Бабник расстался с остатками каши. Эх, светлого кормить, что провизию выкинуть!

Вот братко с душой подступил: смекнул, что добыча наметилась знатная, и жарит игготу стрекучую бороду. Коняга его, огнедышащий Дэйв, тоже трудится, припекает сверху. Пахнет не то чтобы аппетитно, но едой, мрази, едой!

– Вот вам и озеро Шести печалей, – подвёл черту Альбин Вран, разрубая мечом хитиновый панцирь, защищавший мясистое тельце иггота. – Вот вам и шесть мажьих камней. Приманка для простачков.

Даритель, пожжённый стрекалами, скривился, будто щупальцем вдарили, но смолчал, лишь запыхал от злобы. Или от боли, поди разбери!

Истерро и спорить не стал. Эх! Раньше бы сотня вопросов да полсотни оправданий в придачу. Тихий стал, скучный, душой переломанный. Иногда Викарду казалось: подменили Белого Бабника, так, одну оболочку оставили. За это хотелось поднять Нахара и убить негодяя заново.

Истерро уже пытался лечить, Гонта ли, Викарда, Врана, без разницы. Его били по простёртым рукам и обмазывали травяной кашицей, что разжёвывал ехидный Тверк, насобиравший по кустам всякой дряни целебной.

– Хорошее озеро, – смирился Бабник, подчинился приказу учителя. – Я не знаю, как Дару, а мне полегчало.

– Вывернуло тебя, – не купился Ван-Свитт. – Оттого и лёгкость в желудке. Но коли веруешь, веруй. Вдруг и вправду проснёшься, красавица?

Стейси кривлялся, а Викард учуял, как отходит в сторону тень Сольбери, будто с щупальцами-стрекалами отпали и тонкие нити, что держали Эльфика на поводке, накрепко примотав к Истерро. Где-то рядом улыбался рыцарь Гварк, наконец-то свободный и лёгкий. И Викарду хотелось помахать им рукой, не приветливо, а чтоб торопились, чтоб убирались, наконец, к Калитке, пока Бабник не спохватился.

Но Сольбери медлил, тупил. Смотрел то на Бабника, то на Врана с Дарителем. То на Эрея Тёмного. Силился знак подать, а не мог. Лишь морщился и крутил головой, цеплялся за лоскут зримого мира.

В предзатменных сумерках пахло листвой, прелой, осенней, влажной.

Эрей, оттирая посох от слизи, не глядя на тень, кивнул. Бессознательно щёлкнул пальцами.

Что-то понял, братко, на что-то решился.

И тень Сольбери растаяла, языком тумана потянулась к Мельтам, затерялась в отрогах гор.

Эрей окликнул целькона. Вместе с огнедышащей тварью запалил гнильё в чаше озера, выпаривая дурную воду. И вскоре от озера Шести печалей осталась лишь вонючая яма с кусками разложившихся трупов.

Измученный Истерро не помнил, как его дотащили до лагеря. Будто не было дороги по лесу, моргнул – и уже на поляне, жмётся спиной к сосне. Голова кружилась, во рту было сухо, усталость пригибала к земле, а спать – не получалось, хоть плачь. Лишь закрывал глаза, как видел всплывающих мертвецов с синими протухшими бельмами. Липко от страха, потно. Тошно.

Мрази вовсю уплетали добычу, а Белого Бабника тянуло в кусты. Уж и нечем было пачкать траву, одна желчь выходила горлом, а не мог успокоиться и принять, что можно запросто съесть такое!

Добрый Стейси со старческим чмоканьем доверительно поведал монаху, что игготы свежак не кушают, ловят простаков и тащат на дно, где вымачивают до загнивания. А пока тушка жертвы томится, питаются чистой энергией, что есть в каждой твари разумной. Съедают душу, как сладкий пудинг, выпивают мечты, словно коктейль. Оттого их щупальца жирные, сочные, только шкуру разбить, грубовата…

Тут Истерро снова стошнило. И Эрей запретил кулинарные диспуты.

Но сам от иггота не отказался, охотно подставил миску. Ел, смаковал куски, причмокивал. Целькону шкурки кидал. Бог Единый! За что караешь?

Как тут забыться? Заснуть хоть на час?

– Вам только повод дай пострадать, – тихий голос Эрея заставил подпрыгнуть и сесть с колотящимся сердцем. – Пристрастился Свет к бичеваниям.

– Не спится? – спросил Истерро, борясь с невразумительной дрожью.

– С вами разве уснёшь? Я принёс отвар, пейте, Бабник. Только залпом, договорились?

Истерро сунул нос в кружку, закашлялся. Но смирился и проглотил, как просили, обжигая язык и нёбо. Его скрутило от горечи, скукожило, выжало, будто салфетку. А когда вернулось дыхание, Тёмный всучил ржаной сухарь с куском солёного сала, явно из варварских тайных припасов.

– Ешьте. Вы потратили много Силы, отдали твари энергию.

– Я не смогу…

– Да бросьте! – равнодушно отмахнулся Эрей, отказываясь проникаться сочувствием. – Всё вы можете, Бабник, просто любите ныть. Постарайтесь уйти в Океан.

– Пробовал, – вздохнул Истерро, даже руки воздел к небесам, словно хвастался поднесённым салом. – Не получается у меня.

– Даже так? Уже интереснее. Я думал, Океан отдалился, потому что близко Руда. Но с вами-то этой проблемы нет.

– Почему? – от удивления Бабник безотчётно куснул сухарь и вдруг осознал, что голоден. Так сильно и дико, что забыл про иггота!

– Потому что вы Светлый, – выгнул бровь Эрей. – Единый Бог, дай терпения. Истерро, вас питают руды! Столько лет жили, не чуя Силы, не зная её истинной мощи. А потом связались со мной, с Викардом, с мразями, увешанными серебром. Ваша Сила проснулась, Бабник, оттого, что кругом руда.

Монах взял у мага второй сухарь, вдумчиво сгрыз, облизал пальцы. Половину звёздного круга назад подобный жест вызвал бы обморок, а теперь даже в голову не зашло, как он выглядит со стороны, хорошо ли уложены волосы и красивы ли складки походной рубахи. Пообтрепался Глас Рудознатца, растерял ритуалы Света.