Руда. Искушение. Скрижали о Четырех

Милина потеряно ткнулась в чашку. Было видно: ей дурно и муторно, и хочется улизнуть к себе, упасть в подушки, рыдать, выть от боли, колотить посуду, как базарной девке, застукавшей мужа с подругой. Всё интереснее и забавнее! Знать бы раньше, что в замке такой балаган, и заезжих шутов звать не надо.

Лайна не приставала с расспросами, боясь отпугнуть, взволновать. Травы сами откроют Милине рот, расслабят язык, отуманят разум. Ещё немного, терпи, ещё! Последний шажок, госпожа Милина…

– Спасибо за чай, – белокурая девушка осторожно отставила чашку. – Здесь найдётся хотя бы небольшое зеркало?

Достойный вопрос. Ну, разумеется, зеркала – привилегия настоящих красавиц, куда там дурным инь-чианьским ведьмам! Лайна встала, сдвинула ширму, прикрылась ей, будто щитом, освобождая укромную нишу. Там стояло трюмо красного дерева с богатой резьбой по дверцам. Маленький пуфик на вычурных ножках приглашал присесть, манил мягким бархатом, и Милина не удержалась.

Посмотрись, красавица, в зеркало жрицы. Видишь его? Большое, богатое. Серебро, укрытое за стеклом. Серебро возьмёт тайные мысли, впитает обиды и тягости, зачерпнёт их с самого дна души. Твои слёзы взбудоражили холодную гладь, пошла рябь, зашумела осока по берегу…

– Странное зеркало, – вздохнула Милина. – Смотришь в него, а чудится озеро, глубокое, как колодец, ведущий на Тёмную сторону.

Надо же, учуяла Силу Пак-Йолли, бывшая дочь звездочёта! Не обделил Господь светлой магией. Ну, сразимся, узнаем, кто круче!

– Там есть пудра, румяна, сурьма. Возьми, что по сердцу, красавица.

– Спасибо. Мне бы воды…

Лайна Фе прошла к бочке, черпнула ковшом. Еле слышно шепнула скрытый приказ, добавила в воду с каплей слюны. Милина И-Дель Фабро ничего не заметила. Травы вошли в полную Силу, повинуясь движению пальцев жрицы.

– Из-за чего же ты плакала?

Милина вздохнула и шмыгнула носом:

– Из-за чего плачет женщина? Только из-за любви.

– К себе ли? К доброму молодцу? А может, к недоброму, госпожа?

Милина И-Дель Фабро протянула руку, тронула склянку с пудрой. В серебре отражалась блондинка, зарёванная, с распухшим носом, отчего цепляло занозой в сердце: одна в целом мире, совсем одна, некому выплакать слёзы, душившие по ночам. Лайна следила за ней из-за ширмы, не торопила, ждала.

– Молодец добрый, – сказала Милина, не жрице, холодному зеркалу, отражавшему её боль и стыд. – Любил меня, а я… – она запнулась, но проговорила вслух, – я его предала! Рош убил бы его на месте. Лучше б убил, потому что… Плохо и ему, и мне.

– Ты влюбилась? – Лайна удивилась настолько, что едва не сломала исповедь. Милина вздрогнула, приподнялась, но серебро протянуло нити к неприкаянной одинокой душе, а травы опутали ноги и волю.

– Я ведь не кукла, – вздохнула красавица, – я хочу беззаветной любви. Меня многие желали и покупали, но чтобы любить всем сердцем, глупо, с щенячьей отвагой… Влюбилась? Может, и так. Но теперь любовь за семью печатями. Никогда не простит, не забудет…

Милина приходила в себя, Лайна ощутила кожей. Так лёгкий ветер ласкает руки, избавляя от жгучего зноя, а ты знаешь, что придёт ураган! Слишком быстро скинула чары красотка, но она была Светлой, умела очиститься. А ещё придворная жизнь научила держать на засове душу.

– Есть способ разжечь любовь, вернуть её из праха и пепла, – кинула новый крючок Лайна Фе. – Есть заклинания и ритуалы. Раздобудь прядь волос, госпожа, а слова и жесты я подскажу…

– Пойду, – перебила Милина и сумела привстать с коварного пуфика. – Не советую болтать, инь-чианьская жрица, развяжешь длинный язык, и даже Рош тебя не спасёт!

Не девушка, а восторг! Как быстро меняет маски!

Лайна высунула язык, являя миру длину, в самом деле немалую, потом поклонилась Милине с наигранной покорностью и почтением. Как скажете, госпожа! Всё равно вернётесь за зельем, спросите про ритуал. Ваша голова, что цветущий сад: уронишь семечко и ждёшь, что взойдёт. Время терпит, с трудом и бранью, но пока ещё можно играть!

Милина нахмурила изящные брови и вышла, прихлопнув для важности дверью. Ничего не сказала, зараза светлая. И всё разболтала, если знать подоплёку. Но откуда варварской жрице знать? Не так ли, бывшая дочь звездочёта?

Лайна сама присела на пуфик, протянула руку к зыби стекла. Зеркало подтаяло, всколыхнулось, мигнуло нездешними звёздами.

На берегах Пак-Йолли по ночам иногда брала оторопь. Жрица знала о звёздах всё, но никогда не видела тех, что отражались в озере. Кто-то говорил о гнилушках на дне, кто-то толковал о неведомых тварях. Лайна знала: это небесные искры, что светят на той стороне мира Кару, над безжизненной ледяной пустыней, над троном Тёмного Князя. Холод и мёрзлая смерть заглядывали в Хвиро через Пак-Йолли.

Жрица невольно поёжилась, вспомнив недавний сон: те же звёзды, женщину с льдистыми крыльями и двоих в неуклюжих костюмах, спешащих навстречу погибели. Кто эти двое? И что в них Лайне?

Однажды судьба нагонит, опрокинет в промёрзлые камни и сожмёт беспощадной рукой. Что ответишь ей, инь-чианьская жрица? Что прохрипишь напоследок? И стоит ли жить, как живёшь сейчас, ради удара под дых?

Из-за чего плачет женщина? Спешит на свидание с Седой Девой?

Из-за любви. Правда, Милина?

К пальцам жрицы потёк туман – колдовская хмарь древнего озера. Проник в сердце, выжег глаза, драконьим дымом сорвался с ноздрей.

Видения остановили время, задули свечи и огонь в камине, соткались в неверных сумерках в причудливый гобелен. Лайна увидела юношу и наигранно-равнодушную девушку, не подавшую ему руки. Красавица гнала прочь, как умела, указывала взглядом на дверь. Но юноша не понимал намёков, не принимал её жертвы. Он был слеп, все мужчины слепы, когда им отказывают в любви. Глупый позёр и хвастун! Милина застыла возле ворот, не пуская юношу дальше в замок, пока голос в её голове не приказал сурово и жёстко: пусть идёт, пригодится, мальчишка! А из окна выглядывал Рош, демон Почти Воды.

«Демоново семя! – шепнуло зеркало, отражая далёкий лес и обмелевшее русло Алера. – Мельчитор. Не дыши, не пей, он закроет Высшую Сферу!»

Лайна опрокинула воду, не допитую красоткой Милиной, не дышала, сидела у зеркала, закрыв руками лицо.

– Братко! – позвал Викард. – Совсем завязал с разговорами? Ну хоть рыбы пожуй, ваша ж, мажья еда. Даже Бабник не брезгует.

Эрей взял миску, задышал над ней, разбирая рыбные запахи.

– Сам у костра танцевал, присматривал, – заверил его Викард. – Нет там отравы, не дрейфь! И гляди-ка, ягод тебе притащил, пригоршню брусники набрал на полянке. Белый мох, а в нем капельки крови лежат, красиво, жаль, Бабник не видел.

– Не нужно ему про кровь, – коснулся руки Эрей, принял ягоды в горсть, втянул губами. Подержал за щекой, точно лакомство, словно снадобье получил, исцеляющее любые раны.

– От этого не уберечь, – скорчив мудрую рожу, возразил Викард, копируя ужимками Мастеров. Ему ещё в Школе вбивали в голову, а заодно в руки и ноги, что повторение – путь к познанию, к совершенствованию души. – Крови вокруг достаточно, пусть уже привыкает.

Эрей молчал, смакуя бруснику. И то добре, щедрая ягода, пробуждает защитные силы, желчь разгоняет, лихоманку гасит. Ну и с похмела самое то. Братко в последние дни, что скоморох, перебравший мёду: что не ляпнет, всё невпопад. Не здесь он мыслями, да и телом – не с ними. Вдруг от ягоды полегчает?

Нужно ещё брусники добыть!

Маг снова взял миску, ковырнул карася, кинул в рот белое мясо.

– А вот щучью голову принесу? – с надеждой спросил Викард. – Для тебя приберёг, отобрал у Даждьбора!

– Неси, – согласился Эрей, чтобы утешить брата, уж это Берсерк смекнул, не дурак. – Мяса бы…

О мясе инь-чианин и сам мечтал, о хорошем, исходящем жиром куске, зажаренном прямо в углях. Да где ж его взять в опустевшем лесу?

– Пустельга опять прилетала. Хочешь, словлю на ужин?

– Что-то принесла? – оживился Эрей.

– Только орала истошно, будто бы время наше кончается.

Маг кивнул и склонился над рыбой. Викард метнулся за щучьей башкой, припечённой с одного боку. Славная еда: челюсти целы и глаза навыкате не проколоты, пей не хочу рыбью силушку. Под щёчками сладость, аж слюни текут. Не тронул, донёс побратиму, дозволил бы маг, – вены б вскрыл и кровушку тёмную спустил по капле, лишь бы ему подсобить. Не дозволит, лишь глянет с укором. Зачем братался, мажья душа?

– Твёрдо решил?