Наш конструктивный диалог прервал Вася, мальчик шести лет, ворвавшийся в кухню.
– Тетя Надя, а почему Вы ходите в эту церковь?
Я чуть не поперхнулась чаем. Причин много, почему я хожу не в свой родной Приход. Или вернее, всего одна – я дала слово, что не буду туда ходить, но как объяснить это ребенку, да еще ничего не объясняя? Ибо зачем ему, да и другим, знать? На всякий случай осторожно поинтересовалась, что именно его интересует, так как давно заметила, что мы часто воспринимаем вопрос совсем не так, как задавший его.
– Эээ. В каком смысле?
– У Вас что, нет церкви рядом с домом?
– Есть. Как раз эта.– Я вспомнила ужас Изы, когда она на своей шкуре, приехав в Петербург, ощутила все те «близко», про которые я ей рассказывала, когда бывала у нее в гостях в Белостоке: садик – близко, двадцать минут пешком, церковь – близко, мы всегда за двадцать минут доходим, а одна, без Женьки, я добираюсь и за десять-пятнадцать, от Никольского собора до святой Екатерины за полчаса – ну конечно, ты успеешь, я всегда успеваю (она вышла на Невский только через сорок минут и уже не рискнула идти к Екатерине) – результатом было то, что она в конце моих «близко» согласилась, что церковь от нашего дома действительно очень близко, и только уточняла, когда мы куда-то отправлялись (безусловно, пешком, ибо выезжать из арки на Литейный на машине только для того, чтобы тут же встать в пробке, я не жажду), уточняла: «как именно «близко» – по польски или по петербургски?».
– А там еще синяя есть.
– Так то армянская, а мы католики.
– Как католики?– ошарашено спросил Вася.
– Ну так, я католичка, Женя тоже католик, поэтому мы ходим в католическую церковь.
– Это что, я, значит, тоже католик?!!
– Ну, Вась, я не могу ответить, это уже вопрос к твоей маме.
– А я думал, католик это тот, кто пьет.
– Ну, ты недалек от истины. Ладно, пора в садик.
Наташа вышла со мной. В коридоре мы остановились.
– Как дела? – до этого просто не было возможности задать вопрос, с которого обычно встречи начинают.
– Нормально дела. Невестка с племянником ходила по врачам, изучали, почему это он такой бледный и сутулый. Оказалось, сломан позвоночник.
– О, Господи! Как он вообще ходит?
– У него там, кажется, надломаны позвонки в шейном отделе.
– Это тот, что руку сломал, или второй?
– Тот, тот. Но с руки гипс уже сняли.
– Пришла пора на новый, видимо. А как там с письмами?
– Приходят. Уже пять. Кто-то зашутился. Ричард хмурится.
– Ричард? Какой?
– Да так,– неопределенно махнула я рукой.– Слушай, а как можно попасть в подвал Екатерины, я там никогда не была.
– Очень просто: спускайся вниз по лестнице, и ты окажешься в подвале.
– Так просто?
– Да.
– Ой, я бы так просто не пускала. Там ведь наверняка приведения есть. Или могут быть. Или… В-общем, я бы пускала только по билетам на экскурсию. В сопровождении опытного доминиканца. Там ведь замученные католиками младенцы, пыточные орудия – наследие инквизиции..
– Ничего такого я там не заметила.
– Так ведь тебя не сопровождал опытный доминиканец?
– Неопытный тоже не сопровождал.
– В этом причина того, что ты ничего не увидела. А если всем в руку дать по свече, за углами расставить братьев в белых хабитах.. Предварительно завести пыточные орудия..
– Откуда?
– Да откуда угодно. В Польше же все есть, может, и пара бесхозных дыб есть.
– Хватит и одной.
– Ну вот видишь! Все упрощается. Короче, можно приходскую казну пополнить. Но в подвал я схожу.
– Со свечой?
– Иди ты. Хотя я, пожалуй, тоже пойду. Сын ждет.
Глава 6.
Вечером позвонил Ричардист. У него, конечно, было имя, только я его не запомнила. А потом спрашивать было уже неудобно – вроде, давно общаемся, а я имени не знаю. Познакомились мы (вернее, он со мной) в автобусе. Я читала книгу о войне Роз в Англии, а точнее, любовалась портретом Ричарда.
– Он великолепен,– услышала я за плечом.
Терпеть не могу, когда со мной разговаривают незнакомые люди, но не согласиться с этим утверждением не могла. Мой кивок был расценен как поощрение, и парень стал рассказывать мне какую-то ерунду про Ричарда, про то, как он его любит, что он специально поступил в Универ на исторический, чтобы изучать его эпоху и открыть, наконец, глаза всему миру на то, каким замечательным королем был невинный, оболганный Ричард.
– «Блаженный» Томас Мор…– Ричардист вложил в слово «блаженный»столько яда, сколько уместилось у него на языке.
– Ну да, блаженный.
Ричардист ошарашено посмотрел на меня.– В каком смысле?
– В самом прямом. Томас Мор беатифицирован Католической Церковью. И поэтому имеет полное право наименоваться блаженным.
– А я думал, это только такая форма иронии.. Ты знаешь, что наделал этот блаженный? Он написал такую историю Ричарда III, что весь мир уверен, что он был злодеем и негодяем.
– Успокойся, весь мир уверен, что он был королем.
– Ты ничего не понимаешь!