Геворг Марзпетуни

– Супруга? О, не мучай меня… Я не могу перенести этого укора.

– Неужели моя любовь может быть для тебя укором?

– Нет, дорогая царица. Укор для меня в том, что на мою неверность ты отвечаешь безграничной любовью. Я горд, я не хочу, чтобы мне платили добром за зло.

– Ты не причинил мне никакого зла.

– Не успокаивай меня. Я не настолько малодушен, чтобы не выдержать наказания за совершенное. Если ты хочешь утешить меня, возненавидь меня всей силой души. Лишь твоя ненависть, только тяжелые страдания могут принести мне облегчение.

– Я не могу ненавидеть тебя.

– Ненавидь, я не люблю тебя.

– О, не говори этого…

– Не могу лгать, я тебя не люблю.

– Безжалостный…

– Единственная в мире женщина, любимая мной…

– О, не произноси ее имени! – воскликнула царица.

– Да, единственная любимая мной женщина – это Аспрам, дочь родоначальника севордцев.

– Бессердечный… Нет в тебе жалости… Неужели тебе не жаль несчастную, покинутую женщину?.. Ведь я когда-то была твоей женой…

– Я хочу, чтобы ты возненавидела меня. Только это может облегчить мое горе.

– Не надейся… Я не могу тебя ненавидеть, не терзай напрасно душу мою… Скажи только, что за горе у тебя, я найду способ облегчить его.

– Тем хуже.

– Не упорствуй, мой любимый государь. Для каждой болезни есть свой бальзам, для каждого горя – свое утешение. Нужны только умелая рука и любящее сердце.

– Кто может излечить душу, страдающую от угрызений совести? Кто может успокоить человека, который чувствует тяжесть своего преступления, взвешивает зло, причиненное им, и бессилен его исправить?

– Все грешны в этом мире.

– И всех можно простить…

– Следовательно, и тебя.

– Не прерывай меня. Простить можно всех, но не того, кто призван управлять судьбами людей, чья обязанность оберегать народ, служить для него образцом добродетели, заботиться о его благе и счастье… Это был мой долг. Бог меня назначил главой и вождем народа. Но разве я оказался достойным, разве не нарушил свой священный долг, не стал причиной множества зол? Кто может меня простить, и ради чего?

– Воспоминаниями о прошлом не поможешь горю, – сказала царица. – Забудь его и постарайся исправить настоящее.

– Забыть прошлое?.. Разве это возможно?! – воскликнул царь. – Я ограбил бы небо, чтобы одарить звездами человека, способного дать мне забвение, снадобьями и волшебной силой ослабить мою память… Забыть? Да, я молю забвения, это единственная моя мечта. О, как был бы я счастлив, если бы мог не помнить прошлого!.. Воспоминания многоголовым вишапом грызут и ранят мое сердце. Могу ли я забыть, что разорил дом своего благодетеля и родственника Севада, ослепил отца и сына? Могу ли я забыть, что разрушил семью Амрама, моего верного соратника, и превратил его мирный очаг в ад? Могу ли я забыть, что отравил твою жизнь, оскорбил твою горячую любовь, лишил тебя счастья?.. Можно ли забыть все это? Забыть то, что я потерял доверие своих князей и расстроил их союз, или то, что, вызвав восстание Амрама, лишился северных областей, или, наконец, то, что, ослабив военную мощь армян, я укрепил господство арабов в моей стране? Скажи, дорогая, как я могу забыть это? И как мне не помнить, что все это я совершил во имя преступной любви…

Нет! Я не достоин прощения. Не старайся заставить меня забыть свое грешное прошлое. Я христианин, у меня есть совесть. Она велит мне отказаться от царского престола, славы, великолепия, уединиться в пустыне, оплакивать свои грехи и искупить их строгим отшельничеством. И вот я приехал на Севан – место своего покаяния. Напрасно ты думаешь, что твои обвинения заставили меня принять это решение. Нет, не отчаяние привело меня сюда, а совесть. Будь она спокойна, будь праведны мои дела – тогда, если бы и весь мир восстал против меня, я не сдался бы и отчаяние не овладело мною… Но угрызения совести мучили меня жестоко; меня преследовали твои грустные глаза, твой печальный взгляд, твое бледное лицо. Я убегал от тебя, но не потому, что ненавидел, а потому, что при встрече с тобой у меня сжималось сердце. Стыд и совесть не давали мне покоя. И вот я приехал сюда, чтобы скрыть свои печали и молить небо о прощении грехов. Я думал, что на этот раз ты покинешь меня, вернешься в столицу, где у тебя есть преданные люди. Но надежды мои не оправдались. Ты не пожелала оставить меня одного с моими печалями, последовала за мной как любящая жена, в сотый раз доказав, что я не достоин твоей любви, что судьба напрасно связала нас…

– Зная обо всем этом, моя дорогая царица, я не могу вернуться в тот мир, откуда меня изгнала совесть. Оставь меня в этом чистилище. Может быть, я сумею замолить свою вину, может быть, я спасу свою душу от геенны…

– Богу будет угоднее, если ты искупишь свой грех, принеся людям добро! – сказала царица.

– Конечно, это ему будет угоднее, ибо лучше творить добро, чем плакать бесполезно.

– Ну, тогда вернись на престол, возьми в руки бразды правления и спаси свой народ от гибели.

– Но для этого я снова должен стать царем?

– Конечно.

– Я не считаю себя достойным престола, на котором восседал Ашот Первый и добродетельный Смбат. Моя обитель – Севан, тут я буду жить, тут и умру.

– А царский трон?

– Пусть его займет Абас. Он мой законный наследник.

Казалось, небесная молния поразила царицу. Эти слова она слышала впервые. О своей сердечной потере она думала много, но о потере престола – никогда. «Как? Чтобы правил Абас, чтобы Гургендухт была царицей?.. При жизни дочери Севада дочь абхазского Гургена была бы провозглашена царицей армянского народа, а гордая Саакануйш заперлась бы на Севане, как подданная, как несчастная пленница абхазки?.. Видеть, как армянские князья окружают нового государя, склоняют головы перед новой царицей, раболепствуют и курят перед ней фимиам?.. О нет, это невозможно!» Ее царская гордость была уязвлена. Она забыла даже о своем горе. Со свойственной женщинам быстротой мысли она взвесила разницу между своей печалью и возможными оскорблениями и убедилась, что легче страдать от душевных печалей, чем терпеть унижения и страдать от оскорбленного самолюбия.

– Нет, мой славный государь, этому не бывать! Ты не должен оставаться на Севане, престол и народ ждут тебя. Ты должен вернуться в столицу, – решительно сказала она.

– Невозможно… Для этого мне пришлось бы вырвать сердце из груди… С таким сердцем, с такими думами я не могу вновь править страной.

– Ты должен пожалеть свой народ. Он подобен сейчас стаду, лишенному пастыря… Со всех сторон его преследуют волки, блеяние маток и ягнят оглашает ущелья…

– Это стадо соберет Абас. Он принесет стране больше пользы, чем я.

– Не говори этого. Не называй имени Абаса; армянский царь еще жив.

– Нет. Он умер давно. Он умер в тот день, когда униженно бежал от Цлик-Амрама.

– Не вспоминай прошлого! Умоляю тебя.

Сказав это, царица взяла руку царя и, ласково глядя ему в глаза, которые, не мигая, смотрели на луну, тихо сказала:

– Ашот, мой славный царь, мой любимый супруг, не допусти, чтобы абхазка осмеяла гордость твоей Саануйш. Позволь мне умереть армянской царицей…

– Ах, как мало знаешь ты мое горе! – прошептал царь, отвернувшись к озеру.

– Поведай, если у тебя есть другое горе. Раскрой передо мной свое сердце.

Царь не ответил. Он молча смотрел на озеро.

И что ему было сказать? Как мог он откинуть завесу, за которой была скрыта тягчайшая из его печалей? Разве мог он сказать, что все еще думает о севордской княгине, о несчастной жертве своей преступной любви, о том, что он живет ее страданиями, что ему поминутно чудятся ее проклятия?.. Как мог он восседать на престоле, думать о победах и славе, когда ему беспрестанно слышались ее стенания. Он все время твердил бы себе:

«Вся страна прославляет тебя, венчает твое возвращение, празднует твои победы… А там, в севордских горах, в мрачной темнице Тавуша томится несчастная женщина, которую покинули все, которая отвергнута всем миром и живет только своим позором, своим унижением… Она шепчет тебе: «Не смейся, когда я плачу, не радуйся, когда я страдаю!..» По какому же праву я должен снова вкушать радость жизни, если женщина, отдавшая мне свое сердце и душу, погребена заживо?..»