Огни на Эльбе

Огни на Эльбе
Мириам Георг

Семейные истории. Мириам Георг
1886 год. Дело крупных судовладельцев Карстен идет в гору, но несмотря на коммерческие успехи, в семье не все ладно. Есть свои страсти и тайны, которые могут помешать семейному бизнесу.

Однажды во время крещения нового корабля Лили Карстен знакомится с Йоханом Болтоном, выходцем из низов. Болтон показывает ей мир, которого она не знала, где идет ежедневная борьба за выживание. Лили понимает, что труд этих людей обеспечивает благополучие ее семьи. Вскоре Лили сама становится пешкой в чужой игре ради интересов семейного дела. К тому же у Йохана есть секрет, который Лили никогда не должна узнать. Смогут ли они быть вместе или Лили поставит интересы семьи выше любви?

Мириам Георг

Огни на Эльбе

Моей матери

Всегда есть желания, которые влекут за собой, но и есть и правила приличия, которые сдерживают.

    Гюстав Флобер, «Госпожа Бовари»

Miriam Georg

ELBLEUCHTEN, VOL. 1

© 2021 by Rowohlt Verlag GmbH, Hamburg

© Аббасова Ю., перевод, 2022

© Илющенко В., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть 1

Гамбург, 1886 год

Пролог

Глаза женщины лихорадочно блестели. В рваном, испачканном сажей платье, обливаясь потом, она прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Одной рукой она тащила за собой хнычущую девочку, другой прижимала к груди младенца.

Первым её увидел Альфред Карстен. В поисках дочери он оглядывал собравшихся, надеясь различить рыжие волосы Лили среди дамских шляпок и мужских цилиндров. Поймав на себе взгляд незнакомки, он вздрогнул. По тому, как неотрывно глядели на него эти пылающие глаза, Альфред понял, против кого был направлен гнев их обладательницы. Он замешкался на мгновение, гадая, что ей от него нужно. Было ясно, что она не принадлежала к числу приглашенных. Она явилась сюда прямо из трущоб, неся на себе печать нищеты и страданий, и не он один их почувствовал – гости провожали незнакомку встревоженными взглядами, а те из них, кто вовремя успевал заметить ее приближение, отшатывались. Окончательно сделав вывод, что женщина оказалась здесь, среди избранного общества, случайно, он уже собирался распорядиться, чтобы ее выпроводили без лишнего шума. Но тут незнакомка толкнула оказавшуюся у нее на пути даму в фиолетовом платье с турнюром. Та ахнула и едва не уронила свой зонтик от солнца, и Альфред понял, что действовать нужно более решительно. Незнакомка осмелилась задеть одну из самых уважаемых дам в Гамбурге. Этого было достаточно, чтобы отправить кого угодно в исправительный дом без суда и следствия. То, что незваная гостья подвергла себя такой опасности, явно не отдавая себе в этом отчета, показало ему, что с ней что-то неладно. Она казалась больной, чуть ли не одержимой. И по-прежнему не сводила с него глаз.

По телу Альфреда пробежала легкая дрожь. Инстинктивно он шагнул вперед, загораживая собой супругу, Зильту, ответившую ему растерянным взглядом, а затем кивнул Францу. Его сыну понадобилось несколько секунд, чтобы оценить положение. Не теряя своей обычной невозмутимости, он отдал короткий приказ портовым рабочим, которых на время празднества выстроили вдоль помоста для охраны порядка, где они и стояли теперь, сложив руки за спиной и глядя прямо перед собой. По первому знаку хозяина трое из них вышли из строя и двинулись навстречу женщине. Однако прежде, чем им удалось схватить незваную гостью, она выкрикнула:

– Карстен! Мой муж сошел с твоего корабля калекой. Семеро детей остались без отца! Мы все помрем в нищете! Он десять лет проработал на твою судоходную компанию, а теперь его гонят прочь, как шелудивого пса!

Рабочий обхватил женщину поперек талии и попытался оттащить ее, пока другие оттесняли толпу. Незнакомка отчаянно сопротивлялась: выпустив руку дочери и едва не уронив младенца, она царапалась и громко вопила, пытаясь укусить того, кто ее удерживал. Мужчине, однако, не составило труда взять над ней верх: он грубо схватил женщину за волосы и вывернул ей свободную руку, пресекая дальнейшие попытки вырваться. Оказавшись в безвыходном положении, незнакомка внезапно сменила тон – ее крик превратился в отчаянную мольбу.

– О боже, боже! Как нам теперь жить? – причитала она. – Мужу нужно где-то работать! Мои дети умрут с голоду!

Словно в подтверждение ее слов, обе крошки громко заплакали.

– Уберите же её отсюда! – рявкнул Франц, одновременно улыбаясь гостям, чтобы их успокоить, а затем кивнул ещё одному рабочему, который уже спешил на помощь остальным. Недолго думая, последний сгреб девочку в охапку и, перекинув ее через плечо, понес прочь. Следом увели женщину, крепко держа ее за руки с двух сторон. Вскоре отчаянные крики незнакомки и плач детей растворились в возбужденном шуме толпы.

Вынув платок из нагрудного кармана, Альфред украдкой вытер лоб. Все могло закончиться иначе. Хорошо, что в такие моменты рядом всегда был Франц, который не проявлял излишней щепетильности, когда нужно было прибегнуть к грубой силе. Альфред улыбнулся обступившим его гостям, показывая, что все в порядке. Многие из них казались взволнованными, однако он знал, что произошедшее не стало ни для кого потрясением. Всякий хоть однажды оказывался в подобном положении, а потому его не будут винить в случившемся. И все же ему внезапно подумалось, что женщина была не так уж неправа. Ей в самом деле грозит голодная смерть, как и ее детям. Младенец уже теперь был больше похож на мертвого, чем на живого. Если отец не сможет их прокормить, ей ничего не останется, кроме как отправить старших детей просить милостыню, хотя какая милостыня прокормит девять голодных ртов? Да, все они жили в жестоком мире, но мир этот не был его творением. Может, Альфреду следует теперь содержать всех больных и увечных? Он даже фыркнул, до того нелепой показалась ему эта мысль. Верное разорение! Напрасно было ждать от него справедливого решения. Женщине, как всем ей подобным, придется покориться судьбе.

И все же… Что-то в маленькой девочке, цеплявшейся за юбку матери, не давало ему покоя. Она странным образом напоминала ему Лили – тот же робкий, но любопытный взгляд, смешные веснушки на носу… Он встряхнул головой, словно призывая себя к порядку, а затем, подчинившись внезапному порыву, повернулся к сыну и прошептал ему на ухо:

– Прикажи, чтобы этой женщине выплатили пятьдесят марок компенсации от моего имени.

Франц почти не изменился в лице, но взгляд, которым он смерил отца, был полон недоверчивого изумления.

– Ты с ума сошел, – буркнул сын.

– Просто сделай, как я прошу, – твердо сказал Альфред, не желая обсуждать свое решение, и хотел отвернуться, когда Франц бесцеремонно схватил его за рукав:

– Если мы дадим ей что-нибудь, сюда мигом прибегут другие!

Альфред заколебался. Это был веский довод.

– Хорошо. Она получит деньги только в том случае, если пообещает никому не рассказывать, откуда они взялись. Если же объявится еще кто-то и станет ссылаться на нее, я потребую немедленного возврата. Это заставит ее держать рот на замке.

Франц не уступал:

– Отец, это совершенное безумие…

– Будь добр, сделай, как я сказал! – отрезал Альфред тоном, не допускающим возражений. Он отдавал себе отчет в том, что в обозримом будущем Франц унаследует предприятие, а вместе с ним – дело всей его жизни. Однако право принятия решений Альфред пока оставлял за собой.

Франц бросил на отца хмурый взгляд и скрепя сердце отвернулся, чтобы передать его распоряжение.

Альфред тихо вздохнул и перевел взгляд на «Титанию». Это был прекрасный корабль, которым по праву можно было гордиться – изготовленный по лучшим стандартам и вместе с тем оснащенный по последнему слову техники. Его спустили на воду еще в Ливерпуле, где находилось производство, но крещение должно было состояться здесь, в водах Гамбурга, как велит обычай.

Уже были подняты паруса, в небо взвился флаг Карстенов в сине-белую полоску, а на носу корабля красовался большой венок из цветов. Все было готово. Оставалась только одна проблема: не хватало крестной. Без нее нельзя было начинать церемонию. Альфред бросил нервный взгляд на карманные часы. Она давно должна была прийти.

Где же Лили?

Глава 1

Рука Лили неподвижно лежала на листе бумаги. Капелька чернил соскользнула с ее пера и образовала на нем синюю слезу, которая расплывалась по краям – там, где волокна бумаги касались поверхности капли. Но Лили этого не видела. Она смотрела прямо перед собой, задумчиво наморщив лоб, отчего на переносице возникла маленькая складка, которую ее мать всегда ласково называла «морщиной мыслителя».

Воздух над Гамбургом сиял, небо представлялось бесконечным голубым океаном. Жара нависла над городом неподвижным куполом. Даже река Альстер, которую Лили, сидевшая за письменным столом, могла видеть из окна, не переливалась, как обычно, мелкой рябью, складывавшейся в причудливые узоры.

Оттенки воды в реке, запах вьющихся роз, что карабкались по наружной стене, странная тишина, царящая над городом, – все это пробудило в Лили странное, почти болезненное чувство, отзывавшееся тяжестью в груди. Это чувство уже было ей знакомо. Оно охватывало ее в жаркие дни, когда повсюду была разлита летняя нега, а в полную силу входило по вечерам, когда они с матерью и Михелем сидели на террасе, читая друг другу вслух. Вот уже несколько минут она искала верное слово, чтобы описать это чувство. Слово «томление» она уже перечеркнула – оно здесь не подходило. Та же судьба постигла и «меланхолию» – это понятие было близко к тому, которое она пыталась описать, но не отражало чувство во всей его полноте, ей же хотелось найти идеальное слово. «Если в нескольких точных фразах вы способны выразить то, что чувствуете, тогда вы в самом деле умеете писать!» – всегда говорила фрау Финке, ее старая учительница. И Лили твердо усвоила это правило – только сейчас следовать ему ей никак не удавалось.

Она написала «предчувствие» и, нахмурившись, взглянула на буквы, слегка наклоненные вправо. Не совсем точно, но что-то в этом есть: в такие дни она и впрямь будто ждала чего-то – казалось, сам ветер нашептывал ей о грядущем. Но и это слово в конечном счете было отвергнуто твердым росчерком пера. Она не могла остановиться на полуправде, ей нужна была точность. Когда через несколько недель она, просматривая бумаги, наткнулась на эту запись, ее пробрала дрожь. Последующие события придали слову «предчувствие» совершенно иной смысл.

Но в ту минуту оно описывало лишь радостное предвкушение долгого, жаркого лета, которое она хотела посвятить прежде всего сочинительству. Чтению и письму. И танцам. И поцелуям. Не обязательно в таком порядке – здесь все зависело от Генри – всегда такого вежливого, настолько озабоченного соблюдением правил, будто от этого зависела вся его жизнь. Официально они могли встречаться только в присутствии взрослых, и вместо того, чтобы попытаться обойти этот запрет и слегка опередить события, что было бы вполне ожидаемо, Генри строго придерживался принятого порядка. Иногда она сердилась, что он прилагал так мало усилий, чтобы ее завоевать. Да, они уже были обещаны друг другу и даже официально помолвлены. Но это вовсе не означало, что теперь он мог прекратить всякое ухаживание – как же ей тогда чувствовать себя красивой и желанной? «Ты уже принимаешь меня как должное», – как-то упрекнула его она, а он, казалось, искренне обеспокоился этим и пообещал исправиться.

Подтверждая это похвальное намерение, он преподнес ей на следующий день конфеты и стихотворение. Уже недурно – во всяком случае, было чем похвастаться в университете. Пусть даже стихотворение Генри сочинил не сам, а переписал из сборника Брентано, чья поэзия казалась ей, впрочем, слишком приторной и беззаботной. Ей хотелось волнующих поцелуев в холле и романтических ночных свиданий, куда она сбегала бы из дому – как в тех книгах, которые ей тайком одолжила Берта и которые теперь стояли у нее на полке, надежно скрытые солидными томами Гете. Но от Генри подобного не стоило ожидать. И все же – при мысли о том, что она увидит его во время сегодняшней церемонии, она улыбнулась. Влюблена она была, в этом не стоило сомневаться. Он хотел зайти за ней сегодня, но, будучи студентом-медиком, не смог вырваться – близились выпускные экзамены, и он был очень занят. Не страшно, она поедет с Францем. Родители уже два часа как уехали – перед церемонией они давали прием в Альстерских аркадах. Лили, находя приемы ужасно скучными, не захотела к ним присоединиться. Вспомнив о крещении корабля, она вдруг осознала, что засиделась в своей комнате. Пора было собираться.

В доме стояла духота, сильно пахло коврами и старым деревом, и Лили догадывалась, что во время церемонии, когда, вероятнее всего, будет ярко светить солнце, станет очень жарко. Поэтому она решила не прибегать к пудре, которая, как она предвидела, только расплывется на лице. Да и времени уже не было. Бросив испуганный взгляд на напольные часы в коридоре, она поспешила к комоду. Хорошо, что утром Зеда успела уложить ей волосы. Лишь несколько рыжих локонов выбилось из замысловатой прически, и их пришлось поправлять – напрасный труд, ведь стоило Лили пошевелиться, они вновь упали на лоб. Ее новое платье, накрахмаленное и благоухающее, висело в шкафу. Лили окинула его недовольным взглядом. В белом она казалась бледной и призрачной, будто терялась в ткани. Но на этом цвете настаивал отец: «Крестная должна выглядеть как можно более юной и невинной, а что подчеркнет эти качества лучше, чем белое кружевное платье?»