Слуги этого мира

Ми-Кель спала. Помона скорее всего ее еще не видела: стояла рядом, жадно озиралась по сторонам и безуспешно пыталась проследить за его взглядом. Ти-Цэ и сам не увидел бы самку, если бы не запах и годы сноровки.

Сегодня она дремала вне гнезда, защищенная только камуфляжной, розовой с черными и желтыми пятнами шерсткой. У Ти-Цэ сжалось сердце: она спала днем только в самые несчастные дни своей жизни, когда пыталась как угодно ускорить бег времени, будто жила против собственной воли.

Она лежала на приличной высоте, где поначалу Ти-Цэ надеялся ее не найти: две ветви под ней остались нежилыми. Пока его не было, умер древний. А значит, Ми-Кель сносила старое гнездо и переезжала с ветви на ветвь в одиночестве.

Кончики пальцев Ти-Цэ потеряли чувствительность: он не видел рядом с ней нового гнезда. Ми-Кель не просто спала вне его сегодня. Она даже не стала строить его. Характерного бугорка над захоронением йакита он не видел тоже, а значит, она жила без укрытия не меньше недели. Скорее даже двух.

Ти-Цэ бесшумно положил мешок с провизией и вещами Помоны на землю. Он неотрывно смотрел на Ми-Кель, на ее едва заметно поднимающуюся и опускающуюся спину. До потемнения в глазах ему хотелось подкрасться к ней, дотронуться до ее бархатного плеча и вернуться в жизнь супруги. Но такое приветствие разобьет ей сердце, ведь сразу за поцелуем с его уст слетит причина, по которой он вернулся в Плодородную долину.

– Ми-Кель, – позвал Ти-Цэ, и не узнал собственного выдавшего петуха голоса.

Ти-Цэ уже набрал воздух в легкие, чтобы прокашляться и позвать еще раз, но самка тут же вздрогнула во сне. Внутренности у мужчины завязались узлом. Много дней он представлял этот момент, но все равно оказался к нему не готов. Рядом охнула Помона: увидела, как на однообразном розовом полотне нечто, а вернее некто выдает себя движением.

Ми-Кель еще какое-то время поворачивалась из стороны в сторону, будто отбивалась от плохого сна, затем привстала на локтях и подняла дурную спросонья голову на его нетвердый голос.

Ее глаза бодро распахнулись, да так широко, что два блеснувших глазных яблока без труда разглядела бы даже Помона. К слову, в следующую секунду она как раз нырнула ему за спину: в мгновение ока Ми-Кель развернула устрашающего размаха крылья. Почти совсем прозрачные, так что можно было даже принять их за колыхнувшийся воздух, они с легкостью оторвали Ми-Кель от пригретой ветви.

Ми-Кель зависла в воздухе и быстро поворачивала голову, так и эдак рассматривая йакита внизу. Она хотела убедиться, что это не игра ее воспаленной фантазии, не мучительное сновидение, не жестокая галлюцинация…

Ти-Цэ опустился на колени, как бы упрашивая ее успокоиться и просто присесть рядом.

Тонкий вопль в клочья разорвал воздух на множество миль вокруг. Ми-Кель распростерла руки и с быстротой молнии пикировала вниз.

Помона едва успела отскочить прежде, чем огромная вытянутая фигура могла случайно сбить ее с ног, как снесла с колен Ти-Цэ, но все же рухнула на напоенную кислородом и минералами землю тоже, в нескольких шагах от йакитов. Она привстала на локтях и уставилась на борьбу двух существ.

Ми-Кель сильно уступала Ти-Цэ в плечах, казалась вдвое тоньше, но была впечатляюще широка в бедрах и ростом (в случае Ми-Кель – в длину) пусть не на много, но превосходила супруга. В случае реальной стычки она даже могла бы физически ему противостоять – своими объятиями она протащила его по земле фута три.

Ее очень длинные ступни без пальцев – ласты – загибались крючком, что очень, должно быть, удобно, когда дело доходит до лазанья по деревьям и плаванья, но непригодно для прямохождения от слова совсем. Хвост Ми-Кель был чуть тоньше мужского, но также описывал вокруг округлых бедер восьмерку, надежно скрывая промежность. Крылья складывались в гармошки и бесследно исчезали под плоским «карманом» шкуры у нее на спине. Вся она с ног до головы была покрыта камуфляжной шерсткой, настолько короткой и шелковой, что вполне могла бы сойти за кожу. Волосы самки напоминали лихо собранный на затылке хвост, который вбирал в себя не три, а целых пять толстых локонов – все они естественным образом росли по середине, друг над другом. Из сего природного творения выбивалась только одна прядь – та, что совсем как у самца росла посередине и тянулась от низкого лба до шейного позвонка и переваливалась то на одну сторону, то на другую.

Когда Ми-Кель чуть приподняла голову, набирая воздух для очередного вопля, Помона успела заметить, что мордочка у нее вытянутая, и похожа она была на беличью. В отличие от плоского, ширококрылого носа Ти-Цэ, ее носик был небольшим и влажным, как маслина. Не в пример самцу и глаза ее были не глубоко посаженными, а круглыми, выпуклыми, и совсем не дрожали в глазницах. Ресницы были длинными, припудренными пыльцой и украшенные зелеными росинками, будто сиянием ее глаз присели полюбоваться светлячки.

Помона наблюдала за отчаянными попытками Ти-Цэ подняться или хотя бы докричаться до визжащей Ми-Кель, но ему никак не удавалось взять над ней верх. Кричали они уже не на человеческом языке, и только изредка Помона могла разобрать всего два слова – их имена, которые они попеременно выкрикивали в пылу схватки.

– Ти-Цэ-ты-приехал-не-могу-поверить-что-ты-здесь-Ти-Цэ-Ти-Цэ-Ти-Цэ…

– Ми-Кель, прошу тебя…

– …ты-здесь-о-о-о-не-может-быть-я-думала-что-не-вынесу…

– Ми-Кель!

Он рывком повернулся на бок и с трудом оторвал от себя бьющуюся в истерике Ми-Кель. Она дрожала, и плакала, и смеялась, и ни на секунду не отрывала при этом от него влюбленный до болезни взгляд.

Он подгадал момент, осторожно взял ее за щеки и прижал голову самки к своему лбу. Ти-Цэ следил, чтобы из-за бьющей ее лихорадки Ми-Кель случайно не напоролась на его бивни. Он дышал глубоко, размеренно, и мало-помалу сумел заразить ее своим спокойствием.

Она все еще была возбуждена, но сумела совладать со своим телом. Ми-Кель вздрагивала от рыданий и крепко прижималась к Ти-Цэ, но больше не старалась удушить его объятиями.

– Не могу поверить, – щебетала она надломленным голосом. – Кто тебе сказал? Кто тебя прислал? Но как вовремя, Ти-Цэ! Мы еще успеем, дай мне только…

Ти-Цэ не чувствовал в себе сил ни слушать, ни перебивать. Он поглаживал ее по плечу и не решался открыть рот. Она тем временем извинилась, хихикнула и вытерла лицо кулаком.

– Потом расскажешь, как добрался. Дай мне немного времени, ведь только недавно древний умер, я не успела… Но обещаю, я быстро. Гнездо и… Ти-Цэ, сними немедленно эту отвратительную форму!

– Я не могу сделать этого, – выдавил из себя Ти-Цэ.

Она рассмеялась – будто зазвенели серебряные колокольчики.

– Что ты такое говоришь? – спросила Ми-Кель. – Какие глупости!

Ее взгляд метнулся к Помоне и обратно со скоростью пули, но Ти-Цэ это заметил. Как и то, что ее длинные ресницы на мгновение вздрогнули. Наверняка и до нее доходили слухи о том, что в долину нынче приведут человека и некоего провожатого вместе с ним. Она продолжала усмехаться, но теперь как-то судорожно. Ти-Цэ же серьезно смотрел ей в глаза, поклявшись себе не дать слабину.

– Ну ладно, брось ты. Сними форму, слышишь?

– Ми-Кель.

Его твердый голос заставил ее губы скривиться, но через долю секунды она вновь приосанилась и притворилась, что не замечает никого, помимо Ти-Цэ. Будто такое из ряда вон выходящее событие, как живой человек на территории Плодородной долины, можно было замять одним игнорированием. Улыбка сверкала на лице самки, но взгляд остановился.

– Я понимаю, что ты спешил, чтобы успеть добраться до меня, и устал с дороги, но знаешь, уже как-то даже неприлично…

Она потянула его за плащ. Ти-Цэ покачал головой, отвел назад плечо, прочь от ее рук, и глянул еще строже. Ми-Кель шумно сглотнула.

– Это ведь человек? Зачем ты привел этого человека? – И тут же спохватилась: – А, впрочем, мне нет дела. Ти-Цэ, ты же понимаешь, как много впереди работы!

– О-ох, Ми-Кель. Прости меня. Нет.

– Что значит нет?

На ее лице больше не было даже натянутой улыбки: страх, угроза и ярость налили каждую ее черту. Ти-Цэ знал, что Помона не понимает ни слова из того, что они говорят, но мог представить, как у нее едет крыша от мимики Ми-Кель. Ему и самому когда-то оставалось только привыкать.

– Ты остаешься со мной, – сказала она неожиданно низким голосом.

– Я зашел поздороваться.

– Поздороваться?

– Ми-Кель, – воззвал к ней Ти-Цэ в который раз.

Из глаз женщины градом полились слезы. Раньше, чем Ти-Цэ мог попробовать объясниться, она вырвалась из его рук и бросилась в гущу веток персикового древа, так глубоко, чтобы даже Ти-Цэ не смог ее увидеть.

Как громом пораженная, Помона сидела и смотрела туда, где исчезла в зарослях огромная крылатая самка. Несколько долгих мгновений, которые показались ей вечностью, Ти-Цэ все также сидел на коленях. Затем он поднялся, машинально подобрал мешок и, ссутулив плечи, поплелся в сторону мертвых древ – на запад.

– Идемте, – бросил он через плечо.

4

К вечеру, в безотрадном безмолвии, они добрались до загнившей аллеи. Зрелище царило печальное: десятки, а то и сотни древ дотлевали свой век поодаль от жизни, радости и плодородия. Некоторые из них еще подпитывались остатками падали в земле, но не могли уже формировать здоровые персиковые плоды, и были обречены стать такими же сухими и безжизненными, как стоящие поблизости древа. Вернее, то, что от них осталось: их стволы полопались, местами кора вывернулась наизнанку.

Ти-Цэ выбрал древо посвежее и подальше от объятых разложением пристанищ смерти. Сбросил с плеча мешок и присел, чтобы Помона могла вскарабкаться ему на спину: самой ей было по скользким плакучим ветвям наверх не забраться.