Черный ангел

Работая, моряки часто поглядывали в сторону холмов. Уже не было слышно ни барабанов, ни дудок. Даже стяги исчезли. Император в серебряном шлеме и доспехах сам поднялся верхом на один из холмов; василевса сопровождал отрад стражников. Но турок не было видно. Их войско огромно – и двигается медленно.

Венецианцы, возглавляемые двенадцатью членами своего Совета, прибыли сегодня в императорский дворец. Василевс доверил им оборону четырех ворот Влахернского дворца и вручил ключи. Сам он формально отвечает за ворота святого Романа. В действительности и их, и всю долину реки Ликос до самых ворот Харисия защищает Джустиниани. С сегодняшнего дня все пребывают в полной боевой готовности. Отряды стражников резко увеличены. Однако большинство воинов все еще живет в городских домах.

После нашей последней встречи Анна Нотар три дня не покидала монастыря. Не знаю, кого она хотела наказать: меня или себя. Третьего дня пришла одна Хариклея со своей деревянной плошкой, удобно устроилась за столом и начала грустно сетовать на капризы молодых женщин. Мануил принес Хариклее еду из таверны напротив, и, изрядно поломавшись, пожилая женщина с удовольствием откушала. Похоже, Хариклея считает, что злоупотребляет нашим гостеприимством, если появляется без Анны. И я собственноручно налил Хариклее вина, чтобы доказать, что рад видеть и ее одну. Она стала испуганно отнекиваться, потом перекрестилась и выпила три больших кубка.

– Сестра Анна молится, чтобы Господь указал ей путь, – призналась Хариклея. – Сестра Анна боится соблазна, который подстерегает ее в твоем доме.

– Тот, кто боится соблазна, уже поддался ему, – ответил я. – Мне очень грустно это слышать, сестра Хариклея. Передай ей мой привет и скажи, что я никоим образом не желал вводить никого во искушение или посягать на чью-то невинность. Скажи ей, что если дело касается меня, то она может обходить мой дом стороной.

– Э-э, вот еще, – фыркнула сестра Хариклея. Мои слова пришлись ей вовсе не по вкусу. – Все это – только капризы. Есть ли женщина, которая знает, чего на самом деле хочет? Удел женщины на этом свете – бороться со всевозможными соблазнами. И лучше смело, с высоко поднятой головой идти им навстречу, чем трусливо бежать от них, не разбирая дороги.

Отец Хариклеи пересказал ей все древнегреческие мифы и легенды, какие только знал. У нее – живое воображение, и она от всего сердца наслаждается новыми поворотами сюжета в поэме об Анне и обо мне. В душе Хариклея – прирожденная сводня, как и все женщины. Но у нее нет никаких задних мыслей.

Не знаю, что она наговорила Анне, но назавтра они пришли к нам вместе. Едва переступив порог моей комнаты, Анна откинула голову назад и сбросила монашеский капюшон. Она снова оделась как благородная женщина, ведущая мирскую жизнь. Подкрасила губы, нарумянила щеки и подвела синим брови и ресницы. Лицо Анны было надменным, и она обращалась ко мне, как к малознакомому человеку.

– Сестра Хариклея утверждает, что ты страдал в разлуке со мной, – холодно произнесла женщина. – Говорила, что ты похудел и побледнел за эти несколько дней и что в глазах твоих даже появился дикий горячечный блеск. Я, разумеется, не хочу, чтобы ты болел из-за меня.

– Видимо, сестра Хариклея тебя обманула, – так же холодно ответил я. – Я не чувствовал никакой потери. Наоборот, впервые за многие дни я наслаждался блаженным покоем. Мне не надо было выслушивать язвительных упреков, ранящих мое сердце.

– Верно, верно, – прошипела Анна сквозь стиснутые зубы. – Что я тут, собственно, делаю? Ты не похож на страдающего человека. Так что мне лучше уйти. Я хотела только убедиться, что ты не болен.

– Не уходи так быстро, – торопливо попросил я. – Мануил приготовил для Хариклеи варенья и пирог. Позволь бедной женщине полакомиться! На монастырских харчах не разъешься… У тебя и у самой запали щеки, а вид такой, словно ты несколько ночей подряд не смыкала глаз.

Анна поспешно подошла к моему венецианскому зеркалу.

– Не вижу на своем лице никаких следов бессонницы, – сказала она.

– У тебя так блестят глаза, – пробормотал я. – Нет ли у тебя горячки? Можно, я дотронусь до твоей щеки?

Женщина отшатнулась от меня.

– Конечно, нельзя, – разозлилась она. – Только попробуй – и я тебя ударю.

В следующий миг Анна лежала в моих объятиях. Охваченные безумным желанием, мы целовались и ласкали друг друга. Мы целовались так, что забыли обо всем на свете. Монашеская ряса не была больше ей защитой. Тяжело дыша, Анна страстно целовала меня, гладила мою голову и плечи, тесно прижималась к моему телу. Но мое желание пылало напрасно. Ее воля и ее девственность бодрствовали даже тогда, когда глаза Анны были крепко закрыты. И лишь когда я начал слабеть, она распахнула их, оттолкнула меня от себя и торжествующе заявила:

– Видишь, я могу тебя по крайней мере мучить, если уж ничего другого мне не остается.

– Ты точно так же мучаешь и саму себя, – ответил я. Глаза мои были еще влажными от страсти.

– Не надейся на это, – усмехнулась Анна. – Пока я знаю, что могу превращать твою радость в боль, я буду наслаждаться тем, что делаю. Увидишь, кто из нас двоих сильнее. Сначала я растерялась из-за своей неопытности, но постепенно немного изучила ваши западные нравы.

Дрожащими руками Анна принялась приводить в порядок свою одежду и укладывать перед зеркалом волосы.

– Не думай, будто я так наивна, что ты можешь распоряжаться мной, как хочешь, – сказала она с непокорной улыбкой. – Вначале я действительно совершила эту ошибку, и ты играл на струнах моей души, как на кифаре. Теперь моя очередь играть тобой. Посмотрим, сколько времени ты выдержишь. Я получила хорошее воспитание – и я взрослая женщина, как неоднократно отмечал ты сам. Меня не соблазнишь, как первую попавшуюся красотку из таверны.

Анну словно подменили. Даже ее голос стал насмешливым и резким. Я все еще не мог унять дрожь. Ничего не сумел ответить. Лишь смотрел на Анну. Она бросила на меня через плечо кокетливый взгляд. Стройная белая шея. Синие дуги бровей. Ее голова казалась цветком в драгоценной вазе. Аромат гиацинтов, которым благоухала кожа Анны, до сих пор сохранился на моих ладонях.

– Я не узнаю тебя, – поговорил наконец я.

– На самом деле я и сама себя не узнаю, – в приливе откровенности ответила она. – Даже не подозревала, что таится в моей душе. Похоже, ты сделал из меня женщину, господин Иоанн Ангел.

Анна подбежала ко мне, обеими руками вцепилась мне в волосы, сильно тряхнула мою голову и поцеловала меня в губы. Потом столь же неожиданно женщина оттолкнула меня.

– Это ты сделал меня такой, – мягко проговорила она. – Пробуждаешь к жизни все скверные свойства моей натуры. Но это – совсем не страшно. Я с интересом наблюдаю за собой.

Анна взяла мою бессильную руку и словно в задумчивости начала поглаживать ее кончиками пальцев.

– Я слышала о нравах, царящих на Западе, – произнесла женщина. – Ты сам рассказывал мне о них. Благородные господа и дамы могут совершенно открыто купаться и резвиться вместе. Прекрасные дамы ходят с обнаженной грудью и разрешают своим друзьям приветствовать их галантным поцелуем в самый сосок. Во время легкомысленных пиршеств влюбленные пары забавляются, слушая музыку и потягивая вино. Даже женатые мужчины позволяют своим супругам делить ложе с добрыми друзьями и отвечать на их ласки, пока ничего худшего не происходит.

– У тебя странное представление о Западе, – заметил я. – Во всех странах люди легкомысленна и порочны, и всюду – свои обычаи. Что у христиан, что у турок. Что в Венеции, что в Константинополе. Потому-то люди такого склада столь охотно путешествуют под разными предлогами из страны в страну. Даже паломничество оказывается для многих лишь предлогом в наши трудные времена всеобщей испорченности, когда вера умерла – и от нее осталась только пустая оболочка. Чем больше человек ищет наслаждения, тем труднее ему найти новые забавы. Людская изобретательность имеет в таких делах свои границы, и человек вынужден довольствоваться узким мирком своих чувственных ощущений. Того, кто не желает ничего иного, терзает вечная неудовлетворенность.

У тебя и правда странное представление о Западе, – повторил я. – Я встречал там немало святых людей. Богачей, которые отдали все свое имущество беднякам и ушли в монастырь. Знатных особ, которые отказались от своего положения, чтобы жить милостыней. Ученых, которые портят глаза, вчитываясь в древние манускрипты. Принцев, которые платят целые состояния за старые, изгрызенные мышами рукописи. Астрологов, которые всю жизнь посвятили тому, чтобы вычислить орбиты небесных тел и постичь влияние звезд на человеческие судьбы. Купцов, которые придумали учетные книги, чтобы в любой момент знать все о своих деньгах. Играющие и поющие глупцы есть в каждой стране. Различаются лишь формы общения мужчин и женщин.

Казалось, Анна почти не слышит моих слов. Она вертелась перед зеркалом. Отстегнула брошь и стянула с плеч платье, обнажив грудь. Чуть склонив голову набок, женщина критически разглядывала свое отражение. Одновременно она внимательно наблюдала в зеркало за мной.

– Нет, – сказала она. – Нет, моя стыдливость не позволяет мне появляться в таком виде перед мужчинами. Мне надо сначала хотя бы посмотреть, как это делают другие женщины. Возможно, тогда я сумела бы быстро привыкнуть и уже не считала бы это чем-то предосудительным.

– Ты меня искушаешь, – проговорил я. В горле у меня пересохло.

– Да Боже упаси, – равнодушно ответила она и быстро натянула платье на плечи. – Разве мне это по силам? Искушать тебя – такого стойкого и чистого? Как такая неопытная женщина, как я, может тебя соблазнить? Ты же сам сказал, что ищешь новые забавы. А какое разнообразие я могу тебе предложить?

Злорадные нотки в ее голосе разозлили меня, хотя я и решил сохранять спокойствие.

– Я никогда этого не говорил! – закричал я. – Я рассказывал не о себе. Наоборот! Я всегда скорее избегал женщин, чем тянулся к ним. Они только мутили мой разум, затемняли ясность мысли. Потому я предпочитал держаться от них подальше. И начал ненавидеть их блестящие глаза и удушающие ласки.

Анна Нотар отвернулась и сцепила руки за спиной.

– Удушающие ласки, – повторила она. – Я тебя ненавижу!

– Но я же не тебя имел в виду! – испуганно воскликнул я. – Господи Боже, конечно, я не думал о тебе!

– Дряхлый латинянин! – прошипела Анна. – Выжатый лимон! – Она схватила свой монашеский плащ, завернулась в него и натянула на голову капюшон, который почти полностью скрыл ее лицо. – Прощай, – сказал женщина. – И благодарю тебя за науку. В следующий раз я буду умнее.

Она не сердилась на меня. Я знал это, хоть она и старалась уязвить меня своими словами как можно больнее. Анна покинула меня не в гневе, а спокойная и довольная. Она ушла с высоко поднятой головой. Сама ведь сказала: в следующий раз. А я-то, бедный, думал, что знаю ее так, точно она – часть меня самого.

1 апреля 1453 года

С раннего утра звонили церковные колокола и гремели колотушки, созывая людей на молитву об избавлении города от напасти. Стояла прекрасная солнечная погода. Дивное весеннее утро… Гигантская заградительная цепь уже лежала наготове возле портовой стены. Колья, на которых будет висеть цепь, обновили, а звенья самой цепи отремонтировали и укрепили. Теперь она лежит на берегу – но, даже свернутая, тянется от башни Евгения до самой башни святого Марка. После молебна большая воскресная толпа гуляющих горожан двинулась на берег, чтобы посмотреть на портовое заграждение. Гладко отесанные колья, которые должны удерживать цепь на поверхности воды и придавать ей устойчивость, столь мощны, что взрослый мужчина не может обхватить ни один из них руками. Звенья цепи толщиной с мою лодыжку, а поставленные на ребро, достают мне до середины бедра. В колья вбиты огромные крючья. Знаменитая заградительная цепь у входа в родосский порт – игрушка в сравнении с константинопольской цепью. Ее не сможет разорвать даже самый большой корабль. Родители показывают цепь детям, которые без труда пролезают сквозь ее звенья. Даже император приехал со своей свитой в порт, чтобы осмотреть заграждение. Один конец цепи прикован к скале возле башни Евгения.

После полудня обе монахини, держась за руки, опять вошли в мой дом. Утренний молебен и вид заградительной цепи снова приободрили Хариклею. Она болтала без умолку и рассказывала Мануилу, что множество святых и сама Богородица веками хранили Константинополь и обращали турок и других врагов, нападавших на город, в бегство. Когда турки построили крепость на Босфоре, сам предводитель небесного воинства архангел Михаил перенесся с пылающим мечом с Босфора в Константинополь, клялась Хариклея. Множество достойных всяческого доверия людей уже видели архангела в облаках над храмом Святых Апостолов. Его одежды сияли столь ослепительно, что людям приходилось закрывать лица и отводить глаза.

– А сколько пар крыльев у него было? – заинтересованно допытывался Мануил, чтобы внести наконец ясность в этот старый вопрос, вызывающий горячие споры.

– Не нашлось ни одного человека, который сумел бы сосчитать, – сердито буркнула в ответ Хариклея. – Огненный меч ослепил людей, и потом никто долго не видел ничего, кроме сияющих кругов, рассыпанных по всему небу.

Так они болтали, и я тоже иногда принимал участие в разговоре, потому что было воскресенье и стояла прекрасная погода. Анна же наотрез отказалась входить в мою комнату. Молча сидела – и снова казалась незнакомкой, закутанной с головы до ног в черное монашеское одеяние, с закрытым лицом и руками, спрятанными в широких рукавах. Когда я ее о чем-нибудь спрашивал, она лишь едва заметно качала головой, словно дала обет молчания. Я смог, понять по ее лицу только одно: она была страшно бледной. Ее огромные карие глаза смотрели на меня с немым укором. Под ними залегли синие тени, а веки покраснели, точно Анна плакала. Короче говоря, она делала все, что в ее силах, чтобы пробудить во мне сочувствие и угрызения совести. Когда я попытался взять Анну за руку, женщина испуганно отпрянула. Я подозревал, что она использовала белую пудру и обвела глаза синим – так неестественно она выглядела.

Выпив чуть больше вина, чем надо, сестра Хариклея время от времени косилась на Анну, с трудом сдерживая смех. Каждый раз Анна бросала на нее гневные взгляды – и Хариклея прикрывала рот ладонью, но вскоре опять начинала хихикать.