Хутор моего детства

– Сэруны вы, а нэ добри козакы. Ладно, хай будэ по вашему – копайтэ нэ могылу, а яму, но шоб яма була як могыла!

Решили Жорка и Витька вырыть яму-ловушку в балочке меж огородами Кысляков и Доценкив, так как по их расчётам вурдалак всегда ходил именно там, подстерегал и хватал за ноги хуторских девчат, когда они шли на свидание в вишняк.

Нам затея словить вурдалака очень понравилась, и мы, пока все хуторяне были на колхозных полях и фермах, рыли яму-ловушку.

Набив кровавые водянки на руках, мы, размазывая грязный пот по мордахам, помогли друг другу и наконец вылезли из той ловушки, которая и правда что была, как могила.

Я от одного представления первым из той ямы рванул на свет божий, потом Вовка, а Робинзон, зараза, ещё жару Вовке поддал, кринув:

– Вовка, тикай! Ось вин вурдалак! – и схватил брата своего за ногу. Вовка пулей вылетел из ловушки и отбежал на безопасное расстояние. Пришлось мне вытягивать одному своего дружка.

Мы аккуратненько замаскировали ловушку травою и побежали на Савкину речку купаться. Там мы договорились, где и как заляжем для наблюдения за ловушкой. Страшновато было, конечно, но любопытства у нас было не меньше, чем у девчонок.

Колька предложил:

– Як тилько стэмние, заляжемо в тэрновныку, туды ныхто не прыдэ. Там колючкЫ та гадюкы, а йих уси бояться.

Вовка тут же запротестовал:

– Ты шо, Колька, сдурив, чи шо? Воны же и нас покусають.

На что Робинзон сказал:

– Гадюкы у тэмноти не кусають, а шоб ты нэ усрався, возьмымо кужух дида и на ёго уляжимось. Гадюкы ны в жисть на бараню шэрсть ны полизуть. Так шо, Вовка, нэ бзды.

Мы Кольке поверили и согласились. С темнотою улеглись в терновнике. Как только затренькали соловьи в вишняке, мы стали озираться по сторонам. Никто же не знает, откуда появится вурдалак, поэтому на всякий случай поджали ноги, чтоб, не дай Бог, за ногу не схватил!

– Он, бачитэ, – говорит Колька, – в кабаках шось шэвэлыться. Мабудь, вурдалак.

Не знаю как у моих дружков, а у меня мороз по шкуре пошёл, хотя я был пацан не робкого десятка. То, что шевелилось в кабаках, приближалось к ловушке. И вдруг страшно завизжало, прямо как кабан! Подойти мы побоялись. Колька тут же приказывает:

– Вовка, бижи до «Румына» и кажи ёму, шо вурдалак у ловушки!

Вовка рванул со скоростью пули от опасного места. А мы продолжили наблюдение. Видим – по тропиночке идёт Иван Артамонов (это тот, что баянист, влюблённый в Маруську, внучку бабки Голосийки. А все в хуторе знали, что бабка та ведьма).

Иван – парень хоть куда и хоть во что, такой франтик – красавчик, у которого голенища сапог в гармошку, чуб с кудрявинкой из под фуражки, да глаза бесовские, от которых хуторские девки голову теряли.

Но было в нём что-то подозрительное, так как он никогда в речке не купался при людях. И наши подружки по толоке, девчонки, говорили, что он от бесов народился, и что у него, наверное, хвост поросячий, оттого он и не купается. Как бы то ни было, но Ванька шёл на свиданку в вишняк, куда должна была и прибежать его зазноба – Марья, внучка бабки Голосийки.

Вурдалак в ловушке притих и не визжал, а только похрюкивал. К нашему ужасу, когда Ванька подошёл к ловушке, весь хутор огласился диким криком: "– А-а-а!" – и ещё более страшным кабанячим визгом. Там что-то творилось уму не постижимое – вурдалак издавал страшенные хрюканья, а Ванька всё орал: "А-а-а!"

Видим – Ванька выскочил из ямы-ловушки, и галопом помчался через кабаки, бахчу, укроп и петрушку в хутор. Мы с Колькой не знали что делать, и с опаской смотрели на ловушку. Я думал – если вурдалак вылезет, всё, писец мне с Колькой будет.

На наше счастье, прибежал Жорка «Румын» с Вовкой. Мы осмелели. Жорка взял добрый дрын в руки и мы приблизились к ловушке.

Жорка, как наиболее храбрый, заглянул в яму. И вдруг вурдалак стал на задние лапы и начал выкарабкиваться из ловушки наверх.

Жорка не растерялся и дрыном хватанул вурдалака по лапе. Тот завизжал не человеческим голосом, отчего мы рванули от ловушки в хутор, куда вурдалаки боялись заходить, так как там было много собак.

Не сговариваясь, я, Вовка и Колька шмыганули в будку нашего Султана, который мог нас защитить от вурдалака, так как был он кобель здоровенный.

А на следующий день по хутору пошёл слух: "Машка Голосийка – видьма. Чёрты еи попэрлы у вышняк до Доценкив, а шоб еи ныхто нэ бачив, обырнулась свынёй. А там хтось вырыв яму, куды вона попала. А Ванька, еи полюбовнык, тож попэрся на свиданьня, а колы пыдишов до той ямы, слуха, а из ямы голос ёго полюбовныци: "Ваничка, вытягны мэнэ. Я у биду попала". Ванька и прыгонув у ту яму, думав шо там ёго полюбовныця. А як шуганув туды, спужався, побачив свыню. Виткиль у ёго духу хватыло выскочить из тои ямы, одын Бог зна. Вин апосля того свиданьня из хаты боиться выходыть.

А кто-то добавил к слуху подробности: "Жорка Будник той свыняки лапу дрючком пырыбыв и утик. А ту свыню вытяглы дид Алёшка с Ларыком. Вона дошкандыляла до дому и тамычка прывратылась у Маньку. Хто нэ вирэ, шо вона видьма, пидить и побачьте. Манька с забынтованной рукой ходэ".

– А Ванька пэрэдумав жинихаться з нэю и кажэ: "Хай чорты на нэи женються. Видьма проклята!" – добавляли старухи.

Про меня, Кольку и Вовку никто ничего не говорил. Жорка, распустивший слух, нас не выдавал. Настоящий товарищ! А бедную Марью Голосийку, у которой приключился волос на пальце, отчего и рука была белым платком замотана, с того злополучного свидания стали опасаться и звать – Машка Видьма. Уся у бабку удалась – красыва, но ведьма!

Базарная встреча

Враздолье степей Приазовья, где Савкина речка бежит, жить было не скучно, потому что в маленьком хуторе все один другого поедом ели, избрехались, и несли друг на друга всякую всячину!

Рассказывал мне Жорка Будник, тот, что «румынский шпиён», последние новости хутора:

– А дядько Фэдька як був так и остався самый стэрвозный колхозный сиксот, хоть вин и твий дядько. Послухай, – говорит мне Жорка при встрече на базаре в Азове, где он продавал с десятка два перепелят и двух нутрий, а я с матерью оказались там для каких-то покупок: – Иду босяком по тэплой дорижки по над хутором та радуюсь. То на нэбо подывлюсь, а трохы глаза долу – и бачу лис, як громада стоить, то прэдставлю як у панскый роднык губамы прыльну. Хорошо на души! А тут навстричу дядька Хвэдька. Я так зразу и подумав, шо цэ нэ к добру. Луче б чёрна кишка дорогу мини пэрэбигла, а нэ вин явывся пэрэ носом. Як у воду глядив. Чую:

– Здоров, Жорка. А чёго у тэбэ сёдня глаза бигають туды-сюды? Ты шось украв, мабудь?

– Дядько Хвэдька, та вы шо? Я тилько с хаты выйшов… Тай шо у хутори украсты можно? Усэ у людэй повыгрибалы под митлу у «закрома Родины», як кажуть ти хто забира. Жрать, окромя бурякив, та капусты нычого ныма. Шо красты? Так шо вы, дядько Хвэдька, нэ на того напалы. Чистый я, як голый и босый. Ны у пузи ны у голови нычого нэма. Так шо прощувайтэ.

– Жорка, а як шо було б шо украсты, та зъисты, украв бы?

– Жрать так хочицся, так, мабудь, и украв бы в колхози шо нэбудь.

– Во-во! Ото у тэбэ и глаза бигають. Як собака, всэ вынюхуешь, шоб из закрома Родины украсты. Посажать вас, гадив, усих надо.

Ты, Миша, нэ обижайся. Твого дядьку як тилько зэмля носэ?! Сам, паразит, вытворя такэ, шо ёго давно на Колыму отправыть надо, а вин у почёти у начальства ходэ. Воны с дядьком Ларыком, Вовкыным и Колькыным батьком, та ты помнышь, вин ветиринаром у нас в колхози, нажралысь у стильку.

Идуть по хутору. А за нымы глаза от двора к двору через плэтни. И шо бабы бачуть? Захотив твий дядько поссять, а матню расстигнуть сам не можэ, и просэ: "Ларык, помогы."

Дядько Ларык потянувся рукой до его матни, но попав у карман и вытянув оттиль огэрець. Як глянув – испугався, та и говорэ:

– Х-х-вёдор, я нэ хотив, но бачишь – одирвав твое хозяйство, – и показувае ёму огурэц. А дядька Хвэдька дывывся-дывывся, та и кажэ: "То-то я чую, шо кров по ногам так и хлыще!"

А щэ, Миша, сам чув, колы вин расказував, як у Ростови вин у уборну городску ходыв на якойся Газетной вулыци: "Я на базари, як распродався, трохы выпыв з одной дамочкой".

В уборну мини захотилось. Бигав, бигав, чуть в штаны нэ наложив, пока ихнюю уборну найшов. А там таки прыспособы для срання, «торчкамы называються, и двэри нэ закрываються. Уси на выду и друг за другом наблюдають. Прыглядуваються шоб шо нэбудь украсты. Рассупонывся я вэсь, усився на той «торчок», рукой карман, дэ гроши, дэржу, тай дуться начав. Дуюсь так, шо вдруг тэмно в глазах зробылось. Я испужався, та як заору: «А-а-а-а!!!»

– Ты чего, мужик, орёшь, – говорэ дамочка, шо там дижурэ, и включила свет.

А я еи и кажу: "А, цэ просто свит, а я думав у мэнэ глаза полопалысь."

Ну якый же вин после цёго член партии? Вин со своим членством уже усим плешь проив. Вальку Токманьшу чуть, дурак, у лагерь нэ отправыв.

– За что? – спрашиваю я.

– Прыйшёв вин на МТФ, и начав дивкам про свое членство у партии талдоныть, и о знамости женщины у колхозном строительстви. Ты, Мишка, тилько послухай шо вин мэлэ: