На полях Гражданской…

– Вижу, – ответил Новиков.

Ванда Иосифовна принялась успокаивать:

– Ольга, вы такая впечатлительная… На войне нельзя так…

Дико выл ветер. Затихал и потом снова дул с такой силой, что невозможно было находиться на палубе, и все сгрудились в проходах, каютах, кубриках, на лестницах, в трюме. Пароход шел в открытом море, его начало качать, забрызгал дождь, и густая мгла окутала судно. «Николай» давал протяжные гудки, чтобы не столкнуться с другим судном.

Приближалась последняя пядь земли, где нас ждали. Каждый думал об этом клочке суши и подводил итог пройденному. Кто думал о причинах неудачного похода на Москву; кто о том, выполнил ли он или не выполнил свой долг перед Отечеством; кто о своем и родных спасении от лап чекистов; кто о возможном возвращении из Крыма домой; кто об исполнении других желаний… И у всех вставал один вопрос: куда делась та лавина смельчаков, которая в октябре, увеличиваясь, как снежный ком, катила на Москву? Обо что она разбилась?

В ответ напрашивались мысли. Может, помешало предательство казаков, которые не любили ни белых, ни красных и хотели жить по-своему? Падение боевого духа, с которым добровольцы шли на Харьков? Трусость генералов, разваливавших армию? Слабость белой идеи, которой хотели объединить правых и левых, монархистов, эсеров, кадетов, октябристов, кого угодно, лишь бы свалить большевиков…

На вышедших из новороссийской бухты кораблях люди направлялись в Севастополь, где спускались на Графскую пристань; в Феодосийский залив и выгружались на молу; сворачивали в Керченский пролив и высаживались у причала – все они вливались в крымскую жизнь.

Пароход «Николай», огибая Таманский полуостров, вошел в тихие керченские воды: словно и не было норд-оста, дождя и огромных волн. Еле покачивало, офицеры и солдаты, забавляясь, стреляли в дельфинов. После новороссийских кошмаров наконец все вздохнули свободно.

Керчь встретила нас ласковым солнцем, завидной тишиной улиц и домашним уютом. Как мы хотели хоть здесь обрести душевный покой!

Высадив пассажиров, пароход «Николай» ушел в Туапсе вывозить кадетов. Новиков на баркасе несколько раз плавал в окрестности Новороссийска в Широкую Балку, где снимал с гор оставшихся пулеметчиков. Собирался проникнуть в город и поискать Дарьяла, но Новороссийск наводнили красноармейцы и всюду ловили, расстреливали и вешали белых.

Брошенную в море баржу подцепил буксир и отбуксировал в Феодосию.

А вернувшийся в уже оставленный город миноносец «Пылкий» дроздовцев забрать не смог. Размещать людей было негде. И полк во главе с Манштейном ушел вдоль моря, где под Кабардинкой его подобрал и вывез в Крым французский крейсер.

Успели эвакуироваться добровольческий корпус и некоторые части Донской армии. Но многим не повезло. Остатки донских частей пытались из Новороссийска пробиться в Туапсе, но красные перерезали пути отхода, и Донская армия была пленена. Остатки Кубанской армии 2 мая 1920 года сдались в районе Сочи.

2

В Керчи мы обустроились в имении Олив, занимавшем уютные дома на краю обрыва, под которым далеко внизу стелился кустарник и струился ручей. Наконец-то можно было упасть на койку и впервые за последние полгода провалиться в глубокий сон и не думать, что налетят красные и придется натягивать сапоги, хватать винтовку, санитарную сумку, отстреливаться, стремительно отходить. Стужа, дождь, стрельба, распутица, голод, холод, раненые, убитые – все как бы отошло в сторону. И я уснула, как достигший выстраданного приюта путник, раздевшись донага, а не только сбросив разваливавшуюся от походов обувь.

От света в глаза не могла понять: где я? В каком мире? Под лучами мощного фонаря? Окно обливал ранний восход. Слух ласкал птичий хор. И ни одной привычной мысли о том, что где-то противник. Красные остались на другом берегу Таманского залива, и их отделял от белых морской пролив.

Соловьиные звуки не отпускали – это заливались щеглы. И казалось, отец трепал дочьку-Оленьку по кучерявым волосикам. Оленька смеялась, хохотала. Мама протягивала кружку с хлебным квасом. Оленька, обливаясь, пила…

– Сестрица, вставай! – В мареве очертилась фигура.

Сладко потянулась:

– Ну почему?

– Не могу добудиться вторые сутки… – звучал голос брата Сергея, водившего по моей челке.

– А разве это плохо?

– Вячеслав Митрофанович послал справиться, не больна ли ты?

– Он уже вернулся из Новороссийска? – что-то припомнила.

– Вывез последних из Широкой Балки.

– Скажи ему, что Ольга Алмазова, Ольга Алмазова, – хотела сказать, что расхворалась, но произнесла: – Скоро будет.

Все тело ныло. Может, от долгого лежания, а, может, после физических перегрузок заключительных недель. Я встала, сонно улыбнулась в распахнутое окно. Кому бы вы думали? Новикову, который стоял с белокурой девушкой моих лет. Я быстро умылась и выскочила из дома.

– Оленька, я должен вам представить мою племянницу Наталью Леонидовну, дочь моего брата.

«Леонида, которого расстреляли большевики». Как-то медленно оглядела девушку, хотела выразить соболезнование, но посчитала, что это только больше опечалит ее, и произнесла:

– А вы знаете, куда вы попали?

– В Керчь…

– И неправда! В Панти-ка… – обращаясь к гимназическим знаниям, пыталась вспомнить старинное название города.

– …пей! – закончил слово Новиков.

– Пантикапей! Пантикапей! – задорно захлопала Наташа. – Столицу Боспорского царства!

– Царства рыбаков, купцов и ремесленников!

Мне не хватало подруги, и мы быстро сдружились с Наташей. Ванда Иосифовна на эту роль не годилась, она была уж слишком высокомерной, несколько скупой на проявление чувств, настоящим ефрейтором и к тому же постоянно находилась с командиром полка алексеевцев.

Вячеслав Митрофанович отвез нас к горе Митридат, где сохранились развалины античного города. Мы быстро взобрались на скалистую вершину.

– Quelle beaute![1 - Quelle beaute! – в переводе с французского: «Какая красота!»] – воскликнула Наташа.

– Вы тоже изучаете французский? – изумилась я.

Наши платья закружились вокруг колонн, где тысячи лет назад шумели голоса торговцев-греков, а теперь – только дувший с пролива ветер. Мы залезли на каменные подпоры, когда-то державшие на своих плечах земляные террасы, взбежали на курганы, хранившие в себе тайны каменных гробниц, и говорили о том, что волнует каждое девичье сердце: о любви, о счастье, о будущем.