На полях Гражданской…

Я с ужасом вспомнила слова Постовского: не боитесь, что могут под вами убить коня, полковник?

Но обошлось. Красных остановил огонь бронепоездов.

8

Все ждали решающего сражения, когда разобьют Буденного и белые двинутся в наступление. Марковцы и смоленцы готовы были биться до последнего. А вот казаки? Помню, много беженцев собралось на насыпи железной дороги. Они не хотели ехать никуда, надеясь, что вот-вот все изменится, красных толкнут на север и восток и люди вернутся в оставленные дома. Мною владело приподнятое настроение. Еще накануне я увидела три танка, которые сгружали на станции.

– Они им дадут!

Я наблюдала в бинокль с насыпи. День выдался ясный, и можно было видеть конные лавы. У меня спрашивали: «Ну что там?», «Ну не молчите же!», просили бинокль, что-то восхищенно вскрикивали, заметив хоть малое движение. Массы кавалерии маневрировали друг перед другом.

Я твердила:

– Прейсиш-Эйлау… Кенигсберг… Рымник… Бородино…

И не знала, с какой битвой сравнить предстоящее сражение. В моем воображении роились варианты боя, в конце которого буденновцы обязательно побегут.

День перевалил за полдень, но кавалерийский бой не начинался.

И вдруг:

– Наши отходят!

Конная масса казаков в беспорядке рысью сдавала назад.

Никто не верил. Вырывали друг у друга бинокли. Поднялся невообразимый шум.

Проскакала сотня всадников со значками – изображением волчьей головы. Это был конвой генерала Шкуро. Все закутанные в башлыки, платки, с нахлобученными на головы шапками-кубанками, в бурках, скрывающих фигуры, на похудевших конях.

На поле остались танки и редкие стрелковые цепи, которые также начали отход.

Я разглядела генерала Постовского, который прыгнул в коляску и пустил коней в галоп.

Однако не было видно, чтобы противник одержал победу – еще гремели орудия трех бронепоездов, еще не скрылась пехота.

Прискакал разъезд:

– Кубанцы не хотят воевать!.. Помахали саблями и отступили…

Во второй половине дня раздались глухие взрывы. Бронепоезда уже не стреляли: их подорвали воинские команды. От станции отходили редкие цепи с танками. Неожиданно подул ветер, небо покрылось тучами, пошел густой снег.

Ветер усиливался. Я сидела у окна станционной каморки:

– Ну почему так получилось?

Не верила, что мои надежды на скорое возвращение в Медвежье, на предстоящую свадьбу рушились.

Меня успокаивал брат:

– Оля! Возьми себя в руки!

Новиков смотрел на проходящие колонны и молчал. Мне было жалко его. Он делал все для того, чтобы разбить буденновцев, и не его вина, что кто-то подкачал.

Вбежал Уманец:

– Господин полковник, буденновцы!

– По коням!

Мы поскакали вдоль железнодорожной ветки и оглядывались: не преследуют ли нас. Вскоре нагнали полк. Надо было быть осторожными, отовсюду могли появиться красные конники.

Хлопьями валил снег, который с ветром обернулся метелью. Кто был одет не по зиме, натягивал на себя теплые вещи. Метель закружила вьюгой, вьюга переросла в снежную бурю. Я не могла понять: это мстят нам за поражение или, наоброт, укрывают от противника.

Не видно было ни зги. Мы сбились с дороги. Превратились в беспомощную толпу слепых путников. Голова колонны остановилась: дальше двигаться было нельзя: ничего не видно, кроме сплошной пелены перед глазами.

Веселаго предложил идти по компасу. Но стрелки компаса не двигались. Мы находились в районе магнитной аномалии. Хотели положиться на инстинкт лошадей, но лошади сами разбредались в поиске укрытия. Стоять среди снежного хаоса было нельзя, можно было замерзнуть.

Спасение только в движении. Но куда идти?

Снежная буря скрыла нас от буденновцев и грозила погубить.

Но надо же! Неожиданно метель утихла…

Мы двинулись по гладкой снежной пустыне, где торчал редкий кустарник. Гуськом, один за другим. Мы могли только предполагать, куда идем.

Вдруг донеслось:

– Город!

9

Им оказался Старый Оскол. Он чем-то напоминал Воронеж. Такой же старинный, на высоких холмах. По берегу двух речек – Оскола и правого притока Оскольца. С такими же церквушками, мощенными булыжником улицами, особняками дворян и купцов, откуда степь просматривалась на десятки верст. Оскольчане обрадовались белым, как воронежцы приходу Шкуро. В домах нас ожидало тепло и уют. Запасы продовольствия позволяли оборонять город месяцами.

В Старом Осколе нас догнал Мыльцев-Минашкин. Он был очень расстроен. Рассказал, что не добрался до родителей: красные перерезали дорогу Курск – Касторное у Щигров, что попал к дроздовцам и с ними штурмом брал занятые красными Щигры, что увидел на станции два состава с беженцами из Воронежа.

Когда он заговорил о беженцах, я вспомнила переполненные вагоны в Курбатово, озабоченные лица пожилых женщин, молодых дам, детей. В Щиграх они пережили суточный плен большевиков, холод, голод… Мое сердце сжалось, когда я услышала, как оскорбляли стариков, издевались над молодыми женщинами. Я еще никогда не испытывала такого тяжелого чувства.

Не знала, что делать. Хотелось кричать, биться, кусаться. Но оставалось только одно: стистнуть зубы и верить в то, что когда-то, рано или поздно, насильникам воздастся свое.

Но, как и Воронеж, белые покинули Старый Оскол без боя.

Новиков предупредил:

– Предстоят тяжелые переходы, дневные и ночные, с немногими часами отдыха. Всем надо побороть усталость!

Погрузившись на сани, мы тронулись на юг.

Дни тянулись в постоянных стычках с кавалерией красных. За день приходилось выполнять несколько задач: идти на восток и брать хутор, потом назад и захватывать оставленное утром село, снова на восток, потом на север и к концу дня спешить на юг, чтобы не оказаться отрезанными.