Смерть Ланде

Во второй раз в жизни Ланде показалось, что это кричит не человек, а кто-то хитрый и злой внутри его. Ему стало страшно и противно, и чувство это было так непривычно и мучительно для него, что он поскорее отвернулся и отступил.

– Я уйду… – поспешно сказал он. – Вы теперь какой-то странный… Лучше я завтра приду… Только я и Сережу возьму с собой, а то вы…

Фирсов задохнулся, вытаращил глаза и замолчал.

Ланде повернулся к Соне.

– Возьмем его к себе, Соня! – сказал он.

Соня вскинула на него глаза, молча кивнула головой, с усилием, сморщившись, подняла тяжелого заплаканного мальчика и отошла к двери.

– Мы уходим, Фирсов, и Сережу берем… – повторил Ланде.

– Скатертью дорога! – хрипло проговорил Фирсов, длинный и всклокоченный, точно прилипнув в углу около образов.

– Мы берем его только потому, что вы раздражены очень, – примиряюще говорил Ланде.

– Ладно, ладно! – злорадно кивал головой Фирсов. – А назад приведете… тогда увидим!

Ланде с секунду стоял неподвижно, жутко и скорбно глядя прямо в глаза Фирсову. Но Фирсов отворачивался и бегал глазами по иконам, по полу, по сторонам.

– Да что же это с вами? – горько воскликнул Ланде. – Никогда вы таким со мной не были.

– Ладно, ладно! – бормотал Фирсов. – А вы и сообразили о себе… Не думайте!.. Есть и почище вас, хотя, конечно, не лезут вперед… как иные! Да-с, а… этому пащенку я покажу, как…

– Да ведь это прежде всего сын ваш! – ударил себя кулаком в грудь Ланде.

– Не вам меня обязанностям к сыну учить! – опять дико огрызнулся Фирсов. – Понимаете?.. Не вам и не меня!.. Господь видит, где истинное!.. Сын, – я знаю, что сын!.. Нет у меня сына прежде Бога моего! – вдруг повернувшись, опять крикнул он. – Вот…

Он не мог договорить и только судорожно стал цепляться за иконы, что-то роняя на пол и нелепо бормоча:

– Все здесь… все… вот!..

Ланде посмотрел на Фирсова недоуменно, тяжело пожал плечами и пошел из комнаты.

– Я лучше уйду теперь… вас мое присутствие раздражает, должно быть… – сокрушенно и мягко проговорил он.

Соня стояла у крыльца с, ребенком на руках.

– Пойдемте, больше с ним говорить нельзя… Он какой-то сумасшедший сегодня! – сказал Ланде.

Он взял ребенка к себе на руки и понес, нежно прижав к щеке пухлую детскую щечку. Соня шла сзади и, машинально вытирая мокрую руку, смотрела в затылок Ланде каким-то неестественно восторженным взглядом.

X

На другой день Фирсов в сюртуке и высоких воротничках, сухой и прямой, как палка, вошел в комнату Семенова. Ланде, одетый, сидел у окна и, склонив голову набок, усердно, немного детским аккуратным почерком переписывал большую рукопись, которую достал ему для переписки Семенов. Больной студент еще лежал на кровати и курил.

– А, Фирсов! – радостно вскрикнул Ланде, подымаясь ему навстречу и роняя кляксу на чисто переписанный лист. Семенов издали посмотрел на эту кляксу и ничего не сказал.

Фирсов устремил на Ланде оловянный взгляд и не подал руки.

– Я пришел за сыном! – сухо, неестественно официально сказал он.

– Сережа давно уже в сад убежал…

– Соня его гулять повела… – отозвался Семенов безучастным голосом.

– Благодарю вас! – также неестественно поклонился в его сторону Фирсов. – А за сим, извините… И он повернулся.

– Что это значит, Фирсов? – с огорчением спросил Ланде.

– Ничего-с! – с каким-то проворным удовольствием пожал плечами Фирсов.

– Да будет вам! – болезненно морщась от его тона, возразил Ланде, подходя.

– Ломается, как дурак! – сердито отозвался Семенов.

Фирсов быстро повернулся к нему и из сухого, как палка, стал вдруг гибким, как змея.

– Не знаю, кто дурак! – язвительно и уязвленно ответил он. – Но раз уже так… извольте, я объяснюсь…

Он быстро положил палку и фуражку на стул и также быстро и порывисто сел рядом.

– Очень нужно! – фыркнул Семенов. – Шут гороховый!

– Оставь, Вася! – сказал Ланде просительно.

Фирсов притворился, что не слышит, и повернулся к Ланде в упор.

– Я принужден начать несколько издалека… – витиевато, с явным внутренним упоением приготовленной речью, заговорил он. – Вы… Иван Ферапонтович, имели на меня когда-то огромное влияние, признаюсь… да, чистосердечно признаюсь… Что ж, я все-таки могу сказать, что мы были даже друзьями…

На сухих дряблых щеках Фирсова выступил кирпичный румянец, и на одну секунду казалось, что он запнулся, как будто боясь, чтобы Ланде не отверг этого.

– всегда был расположен к вам, Фирсов… – с ласковым чувством отозвался Ланде.

Что-то похожее на тайное, несознаваемо унизительное удовлетворение мелькнуло в глазах Фирсова, а потом он сейчас же стал груб и дерзок.

– Вы обольстили меня внешностью своих поступков, в истинном смысле которых я не мог тогда по молодости разобраться…

– Я ведь вас знаю, кажется, уже пожилым человеком… наивно перебил Ланде, чрезвычайно заинтересованный.

Фирсов опять покраснел бледным кирпичным румянцем.

– Да-с… Конечно, я… Я хотел сказать, что, когда вы еще юношей посещали бедных и больных, раздавали все… и тому подобное, – я возомнил, что вижу истинного христианина… и ваши беседы меня в том укрепляли… И я чувствовал к вам большую приязнь. Я и теперь сознаюсь в этом… Увлекая своим красноречием доверчивую молодежь, вы становились, так сказать, центром… и… и кумиром многих. Даже я, человек, без гордости скажу, твердый и твердых убеждений, долго не мог увидать истинного смысла ваших речей и поступков…

– А какой же смысл, по-вашему, был? – с интересом спросил Ланде.

– Вы сами знаете, какой… – слегка останавливая его поднятыми пальцами, возразил Фирсов с хитрым и острым взглядом.