Плохие бабочки Лизель

Лизель встает, забирает с асфальта портфель, наушники и телефон, которые, слава богу, не сломались. В темноте видно не очень хорошо (а ее линзы не особо тут помогут), но она осознает: у этого парня та же школьная форма, что и у нее. Из-за света фар можно чуть разглядеть его лицо, но не сильно. Единственное, что она понимает – он дико кого-то напоминает.

– Это не место, чтобы гонять, ясно. Здесь люди ходят.

Закинув портфель на спину, она, чуть хромая, шагает до конца улицы и, развернувшись вправо, доходит до места, где работают фонари, на дорогах гоняют машины, а люди еще не все разошлись по домам.

Лизель заходит в кофейню, где ее встречает запах корицы и молока, а также ее друг детства – Хасан.

– Ты уже закрылся? – спрашивает она, заметив табличку на двери.

– Ты чего так долго? Я думал, что-то случилось.

Хасан выходит из-за стойки и, увидев раненое колено, удивляется. Вообще ничего серьезного нет, но за месяц их встречи, Лизель поняла, что Хасан любит делать из мухи слона: «Закончилось молоко?! О, боже! Что делать?», «Не успел помыть волосы! О, боже! Что делать?», «Ударился мизинцем? О, боже! Что делать?» и все в таком репертуаре. Девушка порой удивлялась, что такой парень, как он, владеет кофейней и при этом может паниковать из-за ерунды.

– Да какой-то псих не знает, что есть отдельное место для машин, а в его случае – для байка.

Хасан ставит на круглый столик аптечку, достает перекись и пластырь. Подруга садится на стул и позволяет обработать рану.

– Да и кажется, мы в одной школе учимся. У него такая же форма была… Ай!

– Прости, – Хасан снимает пластырь с упаковки и ровно клеит на рану.

– Danke[6 - Спасибо (нем.)]. Завтра моя смена, да?

Хасан кивает.

– Ты не голодна? Может приготовить рамен[7 - Блюдо с пшеничной лапшой. Недорогое блюдо быстрого питания.]?

Лизель хочет отказаться, так как устала, но живот намекает, что нужно поесть, так что соглашается.

После пятнадцатиминутного объедания и разговора с другом, Хасан отдает ей ключи от кофейни, сам уходит, а Лизель поднимается на второй этаж.

Комната небольшая, но для одного человека – самое то, хотя Лизель не привыкла жить в такой комнате, когда в Германии ее встречала большая квартира.

Комната в светлых тонах. В углу справа – кровать, а на стенах над ней Лизель повесила плакаты Tokio Hotel. Рядом с кроватью стоит небольшой шкафчик и есть маленькое окошко, откуда можно увидеть шумные дороги.

На другой стороне комнаты небольшая кухня, точнее электроплита и электрочайник (она все равно особо то ничего не готовит). На небольшом стеллаже маленького размера стоит телевизор, где транслируют новости и дорамы (но так как Лизель ничего из этого не смотрит, залипает в ноутбуке на документалки про серийных убийц). Напротив телевизора стоит маленький традиционный столик – собан. А в углу имеется маленькая ванная комната.

Не все вещи поместились в шкаф, так что напротив кровати до сих пор валяется открытый чемодан, а в углу стоит и ждет внимания ее любимая красно-белая электрогитара.

Но у нее нет ни на что сил, кроме как лечь на кровать, надеть маску для сна и заснуть.

Лизель меняет форму на пижаму, снимает линзы. Открывает окошко, чтобы весенний воздух проник в комнату и ложится, вспоминая разговор с бабушкой Мин.

Она не встречала внучку в аэропорту: встретил ее водитель и довез до дома. Он помог с вещами и сказал, что ее комната на втором этаже, а после она может спуститься к бабушке в кабинет.

В ее кабинете, который был в темных тонах, она сидела на своем кресле напротив стола с документами и пила свой любимый яичный пунш, который Лизель терпеть не могла.

На темных стенах красовались картины ее любимого цветка – голубой орхидеи.

В принципе это все, что любит бабушка – яичный пунш, голубую орхидею и еще разговоры о вьетнамской войне.

Бабушка Мин не встала, чтобы обнять Лизель, она сразу намекнула, что у нее очень короткая юбка (хотя она была ей по колено).

– Сейчас так модно? Носить вместо юбки носовой платок?

– И я тебя рада видеть, бабуля. Когда мы последний раз виделись у тебя не было седых волос, – решила съязвить внучка и только тогда поклонилась ей.

Есть люди, которые никогда не меняют свои прически. Бабушка Мин именно одна из них. Она вечно убирала свои черные волосы в пучок, только сейчас на некоторых прядях появилась седина.

– Все такая же хамка. Видно, вовсе не рада вернуться на родину… вся в отца.

Лизель улыбнулась.

– Поверьте, причина того, что отец не здесь вовсе не из-за ненависти к стране.

– Конечно! Деньги всех меняют.

– Вероятно и вас тоже.

Она бросила взгляд на внучку, промолчала и сделала глоток пунша. Лизель плохо знала бабушку, но думала, бабушке нравилось спорить с ней, потому что она могла дать отпор, а не как отец, мягко уйти от разговора и сделать вид, что ничего не было.

Лизель бы хотелось быть такой же властной.

– Что твоя мать? Она знает, что ты здесь?

Лизель была уверена, что бабушка знала ответ, но хотела его услышать, а возможно хотела ранить девушку.

– Она уже давно ничего не знает. Мы ей не интересны.

– Она даже не поздравила тебя с днем рождения? – удивилась бабушка.

Девушка помахала головой, сжав кулаки: иногда все же разговор о матери приносил боль и дискомфорт. Вероятно, бабушка это заметила и перестала продолжать разговор о матери.

– Мой водитель будет отвозить тебя в школу и привозить обратно. В моем доме нельзя шуметь, а я знаю, что ты любишь громкую музыку. И еще – никаких коротких юбок дома. Не одевайся вульгарно, это тебе не Берлин!

– Вероятно, вы, вовсе не знаете здешнюю молодежь. В городе наступает весна, и жарко. Я надеваю, что по душе.

Бабушка встала с кресла и поставила руки на стол. Она продолжила атаковать.

– Это ты у себя дома будешь одеваться как душе угодно, а сейчас ты в моем доме. И, кстати, твою карту я заблокировала.

– Что? Как? Карту мне дал отец.

– Он дал мне доступ к ней. Ты ведь заурядная транжира, но я тебе этого не позволю. Отдам карту, когда будешь приносить в дом хорошие оценки… не уверена, что ты хорошо училась в Европе.

Лизель всю переполняла дикая ярость, она поняла, что с нее хватит.

– Да вот такая я чокнутая! Но и вас, ясно, почему никто никогда не брал в жены. Думаете, деньги изменили моего отца, а жизнь в Европе совратила меня? А вас разве деньги не изменили или вы решили, что самая лучшая? Переезд в другую страну – не преступление и не делает человека предателем родины. Но вас никогда ничего не волновала, кроме своей карьеры, чистых тапочек и тех же денег. Но деньги отца для вас грязные, а я не та внучка, которой можно хвастаться всем. Я уйду из вашего дома, жить с вашими дурацкими правилами я не буду.