Ковры из человеческой кожи

Староста побледнел.

– Все заслуги этих шкафов не стоят и ломаного гроша, если они не смогли защитить тяглых от… – Кисейский задумался, пытаясь вспомнить имя, которым бедные крестьяне наградили похитителя, – Одноглазого Лиха.

Ячменник нахмурил брови и провел ладонью по лицу. Подход Кисейского успел порядком утомить его за эти полтора дня. Захар упер трость в утрамбованный снег и с неохотой поднялся на ноги.

– Извольте, господин Кисейский, – уже чуть ли не с усмешкой произнес он. – Даже если бы я верил в россказни этих вечно-пьяных суеверных оболтусов, как в них верите вы, ни одно войско не смогло бы распознать серийного душегуба во мраке зимней ночи и мгле бешеной метели! Что уж говорить о том, чтобы остановить его!

Михаил вновь развернулся к целовальникам.

– Это и есть причина? – агент обратился к богатырям напрямую, застав их врасплох.

– Ну… – произнес целовальник в фиолетовом кафтане, – не единственная причина.

Этого патрульного звали Святорад. Он сразу привлек внимание Кисейского, ведь был единственным целовальником с гладковыбритым подбородком без следа щетины, что сильно выделяло его на фоне бородатых соратников. Голос Святорада также был очень необычным. Он напоминал мало угрожающий лирический тенор, но уверенный ударный тон, которым богатырь заканчивал каждое слово, приемлемо компенсировал это.

– Я не знаю, насколько это уместно для расследования, ваше высокородие, – помялся он, – но после третьего исчезновения, Захар Романович приказал обеспечить ему круглосуточную защиту. Именно поэтому большая часть дюжины была занята.

Экспедитор перевел презрительный взгляд на главу поселка. Ячменник тяжело сглотнул и нервно хихикнул. Ничего не сказав, Михаил отвернулся от него, пренебрежительно взмахнув подолом мундира, и зашагал к хилой деревянной часовне, чья крыша выглядывала из-за снежного окопа.

– Господин Кисейский, я не имел другого выбора! – взмолился староста, нервно потянув себя за густую золотую бороду. – Если деревня останется без управленца, мы все будет обречены!

– С таким управленцем как вы, мы будем обречены в любом случае, – рявкнул экспедитор.

Захар злостно прикусил губу и сжал кулаки, но вовремя затушил фитиль своей злобы, чтобы не дай бог не сорваться на агента Тайной канцелярии.

– Ваша трусость стоила жизней семи человек, – разочарованно вздохнул Михаил, остановившись и наконец развернувшись к старосте вновь. – И я не хочу, чтобы она стоила еще хоть одной.

Ячменник нахмурил брови и потупил виноватый и раздавленный взгляд. Экспедитор возобновил шаг.

– Могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь? – осторожно произнес Захар.

– Я должен встретиться с вашим думным дьяком, – объяснил Кисейский, – чтобы изучить сведения о каждой отдельной жертве Одноглазого Лиха.

В этот момент староста прищурил глаза и виновато прошипел сквозь стиснутые зубы.

– Что-то не так? – насторожился Михаил.

– Мне очень больно об этом сообщать, господин Кисейский, – староста скорбно стянул с прилизанной золотой челки горлатную шапку, – но наш уважаемый думный дьяк исчез в ночной метели несколько дней назад. Именно его исчезновение побудило меня обеспечить себе круглосуточную охрану.

Холод пробежал по спине Михаила, когда он узнал, что кровожадного душегуба Марева интересовали не только тяглые крестьяне.

– Однако у него была очень способная ученица, – повеселел Захар! – Матрена до сих пор живет в церкви и умело выполняет обязанности покойного дьяка, пока мы ищем ему замену!

В ту же секунду в памяти Михаила возник тощий длинноволосый силуэт, смотревший на его карету из окна часовни.

– В таком случае я хочу поговорить с Матреной, – подозрительно заявил он.

***

Редкие лучики света просачивались в приходскую часовню сквозь заиндевевшие окна, усыпая иконостас ленивой белой рябью. Дешевые и облупленные репродукции портретов святой Анны и праведной Елисаветы смотрели друг на друга с параллельных стен.

Тощая молодая девушка с длинными пречерными волосами, напоминавшими лезвия шпаг, индевея и загибаясь у пояса, расставляла тонкие тома переписных книг по полкам. Она носила короткий валяный зипун, из-под которого тянулась рваная и выцветшая покосная рубашка, больше похожая на мешок. Любой думный дьяк имел обязательство проживать скромную жизнь, поэтому его протеже была вынуждена придерживаться тех же стандартов. На ее ногах были кожаные поршни, изрядно утепленные мехом, а на голове красовался короткий киноварный платок, связанный в заячий узел прямо на затылке как разбойничья косынка. На ее щеках были ямочки, а под большими медовыми глазами вырисовывались глубокие темные круги, рваные как угольная роспись.

Взгляд черноволосой крестьянки скользнул к двери, когда в сруб часовни раздался вежливый стук.

– Входите, – спокойно, почти отстраненно произнесла она.

Дверь отворилась. Взгляды Кисейского и Матрены встретились и зафиксировались, словно взоры двух давних приятелей, узнавших друг друга в толпе людей. Ведь их тяжелые и потухшие глаза источали похожую, почти родственную энергию. Двое долго молчали, пока ветер заносил снег в часовню. Казалось, они анализировали друг друга.

– Ты – Матрена? – наконец начал Михаил, закрывая за собой дверь.

– Да, – односложно ответила девушка. – Михаил Святославович Кисейский, агент Тайной экспедиции?

Следователь одобрительно промолчал.

– Про вас уже вся деревня знает, ваше благородие, – казалось, Матрена обращалась к Кисейскому с таким же пиететом как все остальные крестьяне, однако что-то в ее интонации отличало протеже даже от высоких чинов. Ее слова звучали выверено и играючи, словно музыкальный инструмент, которым та овладела в совершенстве и всегда была готова использовать, чтобы очаровать и вскружить разум слушателя. Как ведьма, впрочем, и внешне Матрена отдаленно ее напоминала.

Михаил оббил сапоги от снега и переступил порог. Экспедитор подошел к книжной полке, которую сортировала странная крестьянка. Теперь их разделял только письменный стол. Матрена оказалась на полголовы ниже Кисейского.

– Я был уведомлен о том, что ты временно исполняешь обязанности думного дьяка.

– Так и есть, – сухо проскрипела протеже, – с того дня, как Петр Степанович пропал в метели.

В комнате вновь стало тихо.

– Ты действительно думаешь, что Петр Степанович пропал в метели? – словно подначивая, спросил Михаил.

Матрена промолчала, но ее взгляд не изменился и все так же оставался прикованным к переносице экспедитора. Кисейский выдвинул из-под стола скрипучую табуретку и присел, сложив перед собой руки.

– Ты должна предоставить мне имена и краткие характеристики каждого из семи пропавших людей, а также обстоятельства и даты их исчезновения.

Агент перевел взгляд на полку переписных книг, ожидая, что крестьянка возьмет одну из них и начнет долго выискивать нужные абзацы. Однако произошло то, чего уверенный и даже в меру напыщенный экспедитор никак не ожидал: не двинувшись с места, Матрена заговорила, четко и быстро:

– Плотник Тарас, 35 лет, пропал в метели первого декабря, когда жена выдворила его на мороз. Следы крови найдены на виадуке и рыбацком четвертаке. Лесоруб Семен, 29 лет, исчез в лесной чаще третьего декабря, когда отправился за хворостом. Лавочница Евдокия, 21 год, исчезла четвертного декабря, когда вышла на улицу ночью, чтобы очистить ведро с помоями…

Брови Михаила удивленно подпрыгнули. Он был поражен такой сосредоточенностью, грамотностью и невероятной памятью обычной крестьянки. Хотя Матрена была далеко не самой обычной. Подмастерье думного дьяка, одного из самых важных звеньев в домострое любой деревни, отвечавшего за перепись населения, должна была быть как минимум вполовину такой же ответственным как ее наставник. Имея опыт конфронтации с великим множеством чиновников и писарей за свою десятилетнюю карьеру, Кисейский ни разу не слышал ничего подобного. Никто их них не говорил так выверено и остро как худая крестьянка в красной косынке.

Закончив восхищаться своей новой знакомой, Михаил понял, что пропустил несколько имен, которые она без труда перечислила.

– Повариха Ольга, 19 лет, – продолжала она, – испарилась во мгле при неизвестных обстоятельствах десятого декабря. – Матрена сделала долгую паузу. Наконец что-то выбило ее из колеи. – Думный дьяк Смирнов Петр Степанович… – неуверенно произнесла она с нервным кашлем, – исчез в сумерках седьмого декабря, когда отправился на встречу с деревенским писарем-Ираклием… – Кисейский заметил, что она забыла назвать возраст крайней жертвы и дату ее исчезновения.

Часовня погрузилась в вязкую и тяжелую тишину.

– Он был дорог тебе, не так ли? – внезапно произнес Михаил без доли насмешки или высокомерия. Казалось, Матрена была первым человеком в Лазурном Мареве, к кому закостеневшая душа Кисейского почувствовала хоть какое-то притяжение. Возможно, он был впечатлен ее мнемоническими и ораторскими способностями, искренне сожалел потере или даже видел в ней едва различимое отражение самого себя, – экспедитор не мог знать точно.

Крестьянка удивленно взглянула на столичного гостя исподлобья, будто бы цинично интересуясь, с чего такой профессионал как он решил опуститься до сантиментов. Но как бы она не пыталась это скрывать, скорбь и тоска действительно таились в ее сердце, моля вырваться наружу. Матрена села напротив. Она была готова рассказать все.

– Когда я потеряла родителей, – вздохнула она, – Петр Степанович взял меня под свое крыло и воспитывал с девяти лет, – голос Матрены оттаял, и, подобно возобновляющемуся кровотоку, все больше теплоты и эмоций начало появляться в ее словах. – Он научил меня всему, что знал сам, дал кров, еду и знания, но что самое главное, он подарил мне любовь, – крестьянка издала заключительный слабый вздох. – Любовь, которая так жестоко была отнята у меня судьбой.