Путешествия Шерлока Холмса

– Но что значит пребывание сэра Мортимера здесь, когда я полагал, что он и не думал покидать Лондон? – спросил я, стараясь попасть в тон, принятый Холмсом.

– Оно совпало, – улыбаясь отвечал Холмс, – с полным разгромом шайки международных мошенников и шулеров, которые не далее, как на прошлой неделе были арестованы в Генуе, и с этого дня сэр Мортимер, казалось мог бы почувствовать себя свободным, но увы, он снова подчинен новой задаче и по-видимому на довольно продолжительное время. И виной этому отчасти – вы, Ватсон.

– Я? – удивленно спросил я Холмса, – каким образом?

– Да, никто иной как вы являетесь виновником, что нигде во всей Европе мне не дают ни минуты покоя. Вы выпустили в свет ваши записки, в которых описали некоторые из моих удачных расследований и с тех пор мне приходится постоянно скрываться под гримом не только ради расследования преступлений, но и для того, чтобы избавиться от лиц желающих во чтобы ты то ни стало добиться моего вмешательства в их заурядные, неинтересные делишки. Я сделался популярен, как оперный тенор, как чемпион французской борьбы или бокса, как модная каскадная певичка.

Мне всегда казалось, что в подобного рода сетованиях Холмса сквозило некоторое притворство, а потому я и возразил ему с заметным сарказмом.

– Но ведь вы же сами неоднократно жаловались, что монотонная, будничная жизнь вас не удовлетворяет, что распутывание сложного дела доставляет вам особое наслаждение. Я только своими записками расширил сферу вашей деятельности, увеличил ваш выбор.

– Да, это правда, – совершенно серьезно согласился Холмс, как бы, не замечая моей иронии – выбор интересных дел действительно увеличился, но наряду с этим увеличилась и шансы ошибиться в их оценке. Сколько раз мне приходилось приниматься за дела, рисующиеся по рассказам заинтересованных в них лиц загадочными и необъяснимыми, а в конце концов получались картины преступлений совершенно шаблонных и заурядных. Мне кажется, впрочем, что на этот раз мне придется иметь дело с преступлением исключительного характера, борьба с которым несколько расшевелит мои нервы. Но, однако, дорогой Ватсон, – спохватился вдруг Холмс, – я с вами заболтался. Мне необходимо быть в «Парижском кафе» не позднее чем в двенадцать часов. Оттуда я направляюсь в «Казино», где должна разыграться сегодня довольно интересная пьеса, которую вы вероятно сможете понаблюдать, если будете там к часу или к двум. Но прошу вас помнить об одном: мы с вами знакомы, хотя и хорошо, но не близко и что бы со мной ни приключилось, вы не принимайте слишком близко к сердцу и своим вмешательством не выдавайте меня. Часа, в три будьте у себя дома. Я за вами пришлю, как за знакомым доктором, и приглашу вас к себе в гостиницу «Лондон». Там на досуге я расскажу вам подробности этого дела. А пока, прощайте.

Холмс крепко пожал мне руку и быстро зашагал по направлению к кафе-ресторану.

Признаюсь, эта случайная встреча с моим знаменитым другом, с которым я, занятый своей врачебной практикой и тихой семейной жизнью, не видался около года, подействовала на меня крайне возбуждающе. Я почувствовал себя в положении старого боевого коня, стоящего уже давно в конюшне на полном покое и вдруг услышавшего знакомые звуки военной трубы, призывающей его к новым атакам и схваткам. Картины нашей прежней совместной жизни с Холмсом на Бейкер-стрит, пережитых вместе опасностей и интереснейших приключений, вставали передо мной одна за другой. Я вновь переживал в мыслях золотую пору моих молодых, часто безрассудных, порывов отваги и увлечений. В черновике моем было добавлено еще выражение – «моей свободы», но Мери совершенно справедливо обратила мое внимание на несоответствие этих слов с их действительным смыслом. Я совершенно свободен и теперь, так как нельзя же признавать цепями или оковами чувство нравственного долга перед семьёй. Очевидно, здесь вопрос не в свободе, а лишь в наступлении более зрелой жизненной поры логических, разумных размышлений. Но с этими доводами моей милой Мери я согласился только много позднее, когда уже сидел спокойно дома, в момент же моей встречи с Холмсом я совершенно искренне вспомнил о былой свободе и едва ли не это именно воспоминание и побудило меня решиться на крайне безрассудное предприятие, опасное для моего здоровья и жизни и едва не разрушившее мое семейное счастье.

Пощечина

Когда я вошел в «Казино», игроков было еще сравнительно мало, но не прошло и часа, как залы стали быстро заполняться. В числе вновь прибывших я заметил, наконец, и Холмса, пришедшего в компании лиц, по-видимому, хорошо знакомых между собой, но состоящей из людей разных национальностей. Прежде всего, мне бросилась в глаза изящно и просто одетая, стройная, молодая девушка, с очень миловидным и симпатичным лицом, в которой с первого взгляда нетрудно было узнать чистокровную американку. Двое красивых молодых людей – один северного типа, высокий блондин, другой – стройный южанин, брюнет, следовали за ней, оживленно разговаривая между собой. Плотный, среднего роста с бритыми усами и небольшой козлиной бородкой, типичный американец, по возрасту, скорее отец или дядя молодой девушки, шел несколько позади, рядом с Холмсом, о чем-то беседуя с ним. Он изредка и обращался и к другому своему соседу, коренастому брюнету-итальянцу, средних лет, с суровым выражением лица и густыми черными усами.

Вся группа вновь прибывших подошла к тому же столу рулетки, за которым сидел и я, и за неимением свободных мест расположилась во второй линии стоя, за стульями играющих.

Игроки прибывали, и игра становилась все более и более оживленной.

Американец делал сравнительно крупные ставки, расчётливо и осторожно.

Молодой блондин ставил свои небольшие ставки куда попало, часто пропуская удары, очевидно, не придерживаясь никакой системы, но ему везло, и он должен был быть в выигрыше, хотя и не особенно крупном. Я заметил, что Холмс играл, в точности ему подражая, то есть, ставя столько же, сколько и он и на те же цифры, а потому мысленно поздравлял и его с тем же успехом.

Мрачный итальянец играл, как бы нехотя, небрежно, но легко было заметить, что эта небрежность была напускная и что, в сущности, каждый выигрыш или проигрыш заставлял его сильно волноваться. Я заметил со своего места два-три злобных взгляда, которые он бросил исподлобья на молодого блондина. Я стал догадываться, что сцена, о которой я был предупрежден Холмсом, должна разыграться между этими двумя людьми.

Ожидаемая сцена разыгралась очень скоро, но совершенно не в том виде, как я ее себе представлял, основываясь на моих наблюдениях. Сукно стола, с обозначенными на нем клетками, было переполнено самыми разнообразными ставками, когда после остановки шарика, крупье провозгласил, что выиграла красная, чет и первая половина, после чего стал перемещать деньги, придвигая золото лопаточкой к выигравшим ставкам. Обыкновенно игроки сами прекрасно следят за своими ставками, и не бывает никаких пререканий, но тут возникло недоразумение и притом одно из самых неприятных. К кучке денег, лежавшей на красной клетке, потянулись две руки мрачного итальянца и молодого блондина. Видя намерение соседа взять его деньги, молодой человек вежливо обратился к нему по-французски:

– Виноват, синьор Пескаре, вы вероятно ошибаетесь. Это моя ставка.

– Это вы ошибаетесь, граф Ротенфельд, – резко отвечал ему на французском языке итальянец – деньги эти мои и я их дарить никому не намерен. – С этими словами итальянец спокойно собрал золото со стола и положил его себе в карман.

Молодой человек густо покраснел и приготовился ответить в свою очередь, но тут быстро вмешался в дело Холмс и не дал ему времени вымолвить, ни слова, сказал:

– Граф, я виноват перед вами – это я взял вашу ставку. Вот она, получите ее, так как имеете полное право. Что же касается моей, то я охотно, дарю ее вместе с выигрышем на чай капитану Пескаре. Итальянец бешено сверкнул глазами с ругательством, бросился на Холмса.

Но он не успел ступить и шагу, как сильная пощечина заставила его пошатнуться. Еще момент и его уже держали за руки служащие.

«Казино» – крупье и официанты, одна из главных обязанностей которых и заключается в том, чтобы всеми силами предотвращать возможность крупных столкновений, компрометирующих репутацию игорного дома.

Холмс хладнокровно вынул из кармана визитную карточку и протянул ее итальянцу. Тот, как бы несколько опомнился, принял карточку и в свою очередь вынул свою и передал ее Холмсу, затем, все еще бормоча себе под нос проклятия, быстро вышел из зала.

Все это произошло в течение нескольких секунд и не произвело никакого впечатления на остальных игроков, по-видимому, заметили его только стоявшие рядом. Азарт от игры, очевидно, преобладал у этих любителей карточной игры над всеми другими ощущениями, и заставлял к ним относиться почти с полной индифферентностью к окружающему. Не прошло и двух минут, как всякое смятение, вызванное у нашего стола неприятным инцидентом, совершенно улеглось и игра продолжалась как будто бы ничего и не случилось.

Холмс к этому времени, обменявшись несколькими фразами со своими спутниками, отошел от стола и также направился к выходу из зала.

Я нагнал Холмса в самом конце аллеи, ведущей из «Казино» в гостиницу «Лондон».

– Очень рад, милейший Ватсон, что вы поспешили ко мне, – приветствовал меня мой знаменитый друг, крепко пожимая мне руку. – Из этого делаю заключение, что моя судьба, несмотря на долгую нашу разлуку, вас все-таки интересует, а кроме того, что вы сгораете от нетерпения узнать причину моей необычной вспыльчивости по отношению к коварному итальянцу.

Вам необходимо познакомиться с действующими лицами, принимавшими вместе со мной участие в этом представлении.

Почтенный представитель Североамериканских Соединенных Штатов, которого вы, вероятно, заметили стоящим у игорного стола рядом со мной – мистер Джонатан Морфи, богатый негоциант из Балтимора, путешествует вместе с единственной своей дочкой Мабель по Европе и намеревается отсюда направиться в южную Италию, куда увлекает его эксцентричная мисс, бредящая таинственными горными ущельями, чудными видами, живописными руинами и тому подобными прелестями экскурсий в южные Апеннины. Сопровождать туда американцев вызвался, недавно с ними познакомившийся один из тамошних местных дворян, некий граф Карруччи – тот самый молодой, красивый брюнет, который, не принимая участия в игре, ни на шаг не отходил от хорошенькой мисс Мабель.

Вместе с графом должен был также ехать и его приятель, и соотечественник, отставной капитан Пескаре, но после сегодняшнего столкновения с сэром Мортимером, я полагаю, что поездка его, по крайней мере? в близком будущем, вряд ли состоится. Молодой гусарский лейтенант австрийской армии граф Макс фон Ротенфельд примкнул к этой компании очень недавно, но зато теперь не уступит своего места близ привлекательной мисс Мабель никому и ни за что на свете. Он также решил принять участие в запланированной поездке и отказаться от этого решения может его заставить лишь крайняя мера, вроде, смертельной раны, которую он рисковал получить на дуэли с синьором Пескаре и от которой избавился сегодня только благодаря запальчивости сэра Мортимера.

Я невольно остановился и изумленно посмотрел на моего знаменитого друга. В роли доброго гения, покровителя влюбленных мне случилось видеть его в первый раз.

Холмс со свойственной ему проницательностью тотчас же догадался о причинах моего изумления.

– Не удивляйтесь, дорогой Ватсон, моему донкихотству. – Во-первых, дело должно разыграться в обстановке для меня не вполне привычной, вдали от городов и других цивилизованных пунктов, среди не совсем цивилизованных обитателей горных первобытных гостиниц и иных подозрительных притонов. Уже в силу этого я готов был рискнуть взяться за это дело чтобы рассеять, овладевшую мной в последнее время хандру. Но кроме того, есть и другая причина: это просьба любящей матери о своем единственном сыне обращенная ко мне не далее, как неделю тому назад в Генуе и отказать которой я был не в силах. Вот мы уже и дошли до гостиницы. Пройдемте теперь в мой номер, и я вам объясню все по порядку.

Просьба матери

Войдя в свой номер, Холмс тщательно прикрыл двери, уселся в удобное кресло, раскурил свою любимую трубку и приступил к рассказу, который я ожидал с большим нетерпением.

– Неделю тому назад я сидел точно также в гостинице в Генуе, когда мой помощник Гарри Таксон доложил, что меня желает видеть какая-то пожилая, очень элегантно одетая дама. Я велел ее впустить и с первых же слов убедился, что моя профессия и имя ей хорошо известны. Признаюсь вам, что в первый момент это обстоятельство меня смутило, но потом дело объяснилось весьма просто.

Преследуя шайку мошенников я передвигался из Германии через Австрию и Северную Италию и наконец закончил дело в Генуе. По дороге я, конечно, должен был сообщать мое настоящее имя местным полицейским властям, и из-за этого оно было известно и губернатору австрийского Тироля.

Дама, явившаяся ко мне, оказалась родственницей этого губернатора, графиней фон Ротенфельд, временно живущей в Ницце вместе со своим сыном, молодым гусарским лейтенантом.

Убедившись, что ее ненаглядному Максу грозит серьезная опасность и зная из писем своего родственника, что я приехал из Тироля в Геную под именем сэра Мортимера, она, конечно, без особых проблем нашла меня в этом городе и изложила мне свою просьбу.

Дело в том, что граф влюбившийся без памяти в молодую американку Мабель Морфи и пользующийся и с её стороны ответной симпатией, взбаламутил против себя страшную ненависть двух итальянцев, присоседившихся к американской парочке ранее, а именно: некоего графа Луиджи Карруччи и неразлучного с ним приятеля капитана Пескаре. Красивый граф Карруччи, очевидно, сам претендовал на руку и сердце богатой американки и уступать её вновь появившемуся счастливому сопернику представлялось для него и обидным и неудобным.

В начале ненависть итальянцев выражалась лишь в свирепых взглядах, бросаемых на молодого австрийца. Но вскоре случилось и нечто более серьёзное.

Прогуливаясь однажды под вечер на берегу моря в окрестностях Ниццы, Макса внезапно остановила какая-то старая цыганка, назойливо предлагавшей ему погадать по руке и просящей милостыню. Желая от нее отвязаться, молодой человек доверчиво протянул ей левую руку, но тотчас же затем отдернул ее и отскочил в сторону.

Это движение спасло его от смерти.

Удар кинжала, сверкнувшего внезапно в руке колдуньи, направленный ему в бок, лишь слегка оцарапал кожу, но если бы он, промедлил еще хоть секунду, то не отделался бы так дешево. Видя неудачу, цыганка с легкостью совершенно несоответствующей её летам стремительно побежала к берегу и, бросившись в стоявшую по близости наготове пустую лодку – моментально отчалила ее и уплыла в море.

Пораженный случившимся, Макс вернулся домой и вначале решил скрыть от матери свое приключение, но та, заметив кровь на его одежде, заставила его признаться и рассказать обо всех подробностях. У графини тотчас же появилось подозрение, что это таинственное покушение – дело рук врагов её сына коварных итальянцев, но Макс в ответ на её догадки только легкомысленно расхохотался, отказываясь верить её предположениям и не придавая им никакого значения.

На следующий день, вернувшись вечером домой, он объявил о задуманной поездке американцев и итальянцев в южную Италию и своем решении им сопутствовать. Никакие уговоры и увещания графини не могли поколебать упорства молодого влюбленного, а между тем сердце подсказывало, что эта поездка для её сына станет гибельной.

Тогда она решилась обратиться за помощью ко мне, тайком от сына приехала ко мне в Геную, разыскала меня и сообщила о всех мучивших ее догадках, предчувствиях и предположениях.

На другой же день я приехал в Монте-Карло, познакомился и сошелся со всей компанией и благодаря посредничеству Гарри, устроенного мной лакеем в гостиницу «Париж», где живут итальянцы, имею точные сведенья и всех их дальнейших планах и действиях.

В первые два дня я наводил по телеграфу справки об их личностях. Молодой Карруччи действительно принадлежит к хорошей графской фамилии, когда-то владевшей обширными землями в южной Кампании, но уже давно окончательно разорившийся. Он едва ли не последний представитель рода, весьма бурно провел раннюю молодость и был замешан в нескольких весьма сомнительных денежных историях.