Аметистовый глаз. Современная проза

– Что ты там бормочешь Адриана? – возмутилась я тогда. Может тебе нужно на свежий воздух?

Она расплакалась, а Джон не сводил с нее глаз.

Через время работа все еще кипела, у меня появились другие проекты, мы с Джоном стали редко видеться даже на работе. Постепенно из сенсации он превратился в обыденность, в мире моды все быстро приедается. Он продолжал работать, но выглядел каким-то потухшим, привычное состояние депрессии возвращалось к нему. Джон превратился в игрушку, забавляющую толпу. Мы пустили его уникальность в тираж, проштамповали миллионами копий, и с каждой из них он терял свою силу.

Деньги от того ажиотажа не принесли счастья ни мне ни ему. Я – оставалась все той же белкой в колесе, и самым страшным в моей жизни было чье-то профессиональное превосходство. Джон же совсем перестал улыбаться и почти всегда молчал, он ходил на работу машинально, до конца не понимая зачем все еще делает это. Разумеется друзья у него не появились, какие друзья могут быть в мире, где каждый всюду ищет лишь свое отражение? В какой-то момент он пропал, не выходил на связь; никто не знал где он.

Через время мы узнали – Джон покончил с собой. По всем вопросам полиция общалась с нашим директором, потому как оказалось, у Джона никого не было. Выяснилось, что на самом деле его звали Ричард Грэй, он был сиротой. В квартире Ричарда нашли много книг о насекомых и записку, в которой он просил отдать все заработанные деньги на благотворительность, Грэй подписался почти детским изображением таракана.

В тот момент мое сердце пронзила тупая боль: одиночество преследовало его, а после встречи со мной стало поглощать. Я вселила в него фальшивую надежду в, то что общество может его принять – на самом же деле показала, что оно вообще никогда никого не принимает по-настоящему.

Последней каплей стал звонок от нашего главного редактора: «Очень жаль, что так вышло с Джоном. Но первое, что нужно сделать, пока другие не додумались, так это организовать какой-нибудь благотворительный ужин, посвященный проблемам самоубийств. Осветим этот случай, выставим лучшие фотографии Джона. Пригласи какого-нибудь психолога пусть поговорит об этом. Покажи, что мир моды может быть сострадательным».

Увольнение и последующий тайм-аут: я закрылась в своей квартире с выпивкой и аддеролом, неделями пребывая в амфетаминовом психозе: со слезами билась головой об стену от того насколько мы лицемерны и лживы, а затем истерически хохотала от того, что по другому не получается. Мне стало очевидно: мы не транслируем искусство – мы культивируем вычурность, пошлость вместе излишеством. Мы беззаботно свежуем полуживых зверей, и выдаем это за престиж – у каждой уважающей себя женщины должна быть шубка из натурального меха, даже если температура в ее городе не опускается ниже ноля. Привлекательная дама не должна весить более пятидесяти килограмм, уважающий себя человек должен ходить только под клеймом известных брендов; реклама, биллборды, слоганы и прочие коммерческие мантры, несущие деньги, всегда превыше всего. Подмена понятий наша работа и мы великолепно с ней справляемся. Всё, что за ней стоит – ложь! Все это знают, но кого это волнует, когда главное казаться, а не быть?

Все это дела давно минувших дней… Да, я сменила образ жизни, не без труда, отказалась от аддерола, сделала себе состояние в совсем иной сфере. Но что теперь?.. Я стара и одинока. Дети? Внуки? О нет, со мной лишь мои сожаления.

Не мне вам рассказывать насколько уникален этот бриллиант, пообещайте, что никогда больше не сделаете подобной броши, пусть и с другим камнем! Я хочу, чтобы она навсегда осталась в единственном экземпляре в память о человеке с черными глазами.

***

С тех пор в нашем ювелирном доме и появилось строжайшее правило: никогда не выполнять на заказ тараканов, сколько бы за это не платили. Я дал слово, а свое слово, как известно, нужно держать.

Хрустальное яблоко

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,

И, кажется, довольны мы вполне!

Я сижу за старинным дубовым столом. Сквозь витраж сочатся первые весенние лучи. Отличный день, чтобы выпить; наливаю себе бренди, делаю глоток и расхаживаю по кабинету. Даже спустя несколько лет не могу поверить, что этот дом теперь мой. Еще сложнее поверить в то, что он совсем не радует, ведь когда-то я теснился в небольшой квартирке с бывшей женой. «Коробка для карликов! Мы живем в коробке для карликов, – начинала она утром, – продай наконец свои картины, – продолжала днем, – …брось все и смени профессию!», – заканчивала ночью. Казалось, моя голова круглые сутки полощется в стиральной машине с грязным бельем.

Но что я мог сделать? Как возразить? «Дорогая Бет, я настолько жалкий и незаметный, что мои картины не продаются, или, дорогая Бет, сегодня я хотел убить себя – потому, что один из моих студентов уже открыл свою выставку! И, о милая Бет, он обрел успех!». Бет методично смешивала меня с грязью, и день за днем я превращался в ничто, до тех пор пока не понял – ничто не нуждается в чем-то: ни в Бет, ни в наших нахальных детях. Эти твердолобые и жестокие сопляки никогда нас и в грош не ставили! Мы вырастили засранцев, но мир правды, дорогая Бет, был тебе чужд. «У нас замечательные мальчики, и если бы не твоя нищенская зарплата, они бы уже давно учились в лучшем вузе!», – твердила ты.

Знаешь Бет, если бы только у них были мозги и капля человечности, они ни за что не предали бы нас анафеме, заклеймив грехом родительского безденежья! Они сами поступили бы в ВУЗ! Пускай даже средней паршивости, как это делают миллионы детей во всем мире. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, насколько же нужно было быть идиотом, чтобы связать свою жизнь с женщиной вроде Бет: до отвращения хозяйственной и до слез прозаичной. Откровенно говоря, теперь, когда мои глаза открыты, а мысли ясны – я с досадой понимаю, что иными наши «мальчики» получиться и не могли. Забитый в угол отец-неудачник, преподаватель в академии искусств, и его жадная глупая жена: результат закономерен – два эгоистичных засранца, воспитанных в бесконечном и беспочвенном тщеславии своей матери.

Жаль, что правила игры этого мира я усвоил так поздно, получить признание лишь к шестидесяти годам, то еще испытание. Слава недаром часто дается молодым – ведь пережить ее последствия проще гибкому пруту, чем трухлявому пню.

Сегодня у меня очередной благотворительный ужин-аукцион. Я распродаю свои полотна, и без сожаления раздам все деньги нуждающимся. К счастью я не унаследовал болезни всех скряг – жадности, напротив, сорю деньгами будто они ничто, а чем еще они могут быть если ценно лишь то, что можно продать?

Мне всегда хотелось жить по правде, честно и скромно, брать талантом и трудом. И к чему это привело? Я оказался персоной нон грата в собственной семье, а для людей сторонних – вообще чем-то не существующим. Помню, когда впервые задумался над ЭТИМ, помню как сомневался, боролся, не верил в себя, но благодаря презрению своей Бет, я сыграл по-крупному, и сорвал джекпот. Терять толком было нечего – брюзжащая жена, и равнодушие детей – таким был мой багаж. И если с Бет я расстался с легкой душой, то черную дыру, оставленную отстраненными детьми, ни что не в силах залатать: ни триумф, ни деньги, ни даже новая любовь. Эта боль со мной навсегда.

Я открываю ящик стола и достаю старый конверт. Пожелтевшая стопка рассказов моего деда. Перебираю пальцами иссушенные страницы и быстро узнаю нужную. На ее полях нарисованы три яблока. Сегодня мой день рождения и я воспринимаю его буквально – несколько лет назад я прочитал этот рассказ и словно переродился: сделал то, о чем ранее не мог бы и подумать.

***

«Передо мной лежат три яблока. Первое Грэнни Смит – зеленое среднего размера с едва уловимым бледным налетом – одного взгляда достаточно, чтобы ощутить его твердость. На вкус оно непременно кисло-сладкое, кислая нота всегда доминирует. Восковая поверхность совершенного плода сулит вероятные сложности для зубов: тяжеловато будет кусать и возможна оскомина. Таким меня не запугать – люблю кислое, ничего не поделать. Бабушка обычно использовала такие для выпечки. Распространенное мнение: зеленые яблоки хороши преимущественно в кулинарии. Возмутительно! Я предпочитаю их исключительно в свежем виде. Мои сорта – фавориты, часто подвергаются нападкам коллег садоводов, мол слишком простоваты они для свежей подачи. Глупости! В их вкусе заключена моя личная вселенная если угодно!

Второе яблоко: темно-красное, величественное. Даже если вы терпеть не можете красный цвет, то первым делом непременно взглянете на него. Сам свет из всех поверхностей предпочел бордовый велюр спелой кожуры, одарив его ярким бликом. Этот фрукт знает себе цену, признанная королева стола сорта Ред Делишес не потерпит конкурентов, и потому здесь никаких споров нет: все в один голос твердят «Подавать исключительно в свежем виде», – пустить такое совершенство в печь настоящее преступление.

Третий плод – золотисто-желтый, по размерам уступает Красной королеве, но не по вкусу. Догадались о ком я? Конечно же сорт Голден Делишес. Если Ред Делишес королева, то Голден Делишес с уверенностью можно назвать принцессой. Ну кто удержится, от того чтобы не попробовать натурально желтое яблоко? К зеленым привыкли все и давно, красные – сплошное великолепие для ртов и глаз, а желтые, как ни крути, довольно необычны. Чем больше золота в яблоке, тем оно ценнее. Мои яблони дают именно такие плоды. Зависть коллег садоводов не знает границ, пятый год к ряду они правдами и неправдами пытаются выудить из меня рецепт. Я делаю хитрый прищур, нагоняю таинственный вид, и говорю будто все дело в особенных удобрениях, о которых я, конечно, не скажу! Тут же начинаются игры в догадки, у которых всегда один конец – раздосадованный сосед уходит со словами: «Так и знал что ты не скажешь!».

Что же тут сказать? Я всего-то разговариваю со своими яблонями, и ухаживаю по их потребностям. Засмеют ведь! Вот и приходится врать, зная, что в сказочную ложь поверят охотнее, чем в простую правду.»

***

Заключение невинного рассказа о яблоках стало моим заклинанием. Тогда, то я и решился!

Резкий стук в дверь вырвал меня из плена прошлого: в кабинет вошел агент. Да, да сложно поверить, что богом забытый старый художник обзавелся агентом, домом и целой сворой потенциальных невест.

– Привет Бернс! Ну как спланировал на сегодня какое-нибудь безумство? – спросил он.

– Пока еще не думал над этим, – отвечаю я.

– Но-но-но. Ты у нас личность экстравагантная нельзя, чтобы ужин прошел уныло и гладко. Мы же договаривались. Или ты опять не в настроении?

– Я устал..

– Ну же! Сегодня твой день рождения, задай им жару. И если не можешь сам, то у меня для тебя пара идей.

– Выкладывай.

– Идея первая: ты нарисуешь одну картину прямо на аукционе, подойдет любая мазня. Вся фишка в перфомансе: мы выносим тебя в большом пластиковом прозрачном кубе, в котором ты сидишь в позе лотоса, типо медитируешь. Ставим ящик на сцену, ты пребываешь в нем где-то минут двадцать пока идут первые торги. Затем, я вырываю микрофон у аукциониста, и объявляю о начале мистерии. Остается лишь нарисовать космические сансары, или что-то типо того, знаешь народ любит такое.

Я зевнул: «В пластиковом кубе – какая гадость. Весь мир забит этим пластиком, он у нас в головах, легких, киты давятся им, а мы продолжаем молиться на полиэтиленовые пакеты.»

Джонатан уставился на меня в недоумении.

– Давай другую идею.

– Ладно. Ты въезжаешь в аукционный зал в позолоченной ванне с душем. Мы подведем к ней бак с водой. Ты стоишь и моешься на глазах у всех, закрытый шторой конечно же. Можешь даже петь песню, я объявляю: «Маэстро Тейлор Бернс – в поисках вдохновения». Затем ты оборачиваешься полотенцем, выходишь из ванной и рисуешь картину. Ее цена будет космической – просто поверь.

– Это уже ближе к теме.

Еще год назад я и представить не мог, что позволю себе принять участие в подобной сценке, но сейчас – плевал я, прежние оковы больше не жмут. Джонатан радуется, что ему не пришлось уговаривать меня. Он блестяще вытанцовывает свой коммерческий вальс, срывая неплохие дивиденды. Его острое хищное лицо всегда обращено к одной стороны этого мира – деньгам. Он знает, что любит публика, и виртуозно играет на ее примитивных рефлексах. Когда я только набирал обороты он быстро понял, что к чему, и вот уже год мы довольствуемся взаимным симбиозом; не уверен, что без Джонатана я смог бы стать тем кто я есть.

– Кстати, что это за подарок в холле? – интересуется Джонатан.

– Понятия не имею о чем ты.

– Аа.. ну ладно, – он закидывает себе в рот жвачку. Джонатан недавно бросил курить и теперь жует их без конца.

«Мне пора, нужно организовать ванну, привезти все вовремя, пообщаться с организаторами аукциона. А ты, Тейлор, будь в форме», – агент подносит свою ладонь, чтобы я «дал ему пять», и вихрем вылетает из кабинета. Оставшись один, я с завистью думаю, откуда в нем столько энергии?

***

О каком подарке, интересно, говорил Джонатан? Спускаюсь в холл и вижу, что на полу в центре зала стоит белоснежная коробка, обернутая красной лентой. «Вот еще? Рановато для подарков». Хватаю ее в руки – совсем не тяжелая. Разворачиваю – шелковый бант, изящно рассыпается, предвосхищая мое любопытство. На дне упаковки, лежит еще одна такая же белоснежная коробка в несколько раз меньше. «Издевательство что ли?». С нетерпением открываю ее, но снова натыкаюсь на упаковку, пришлось вскрыть еще три таких «матрешки», прежде чем я добрался до сути. Внутри последней оказался кулон – прозрачное яблоко: на ощупь очень холодное, кажется это – настоящий горный хрусталь! Любуясь совершенной чистотой украшения, я не сразу заметил записку, которая его сопровождала.

«Тейлор Бернс. Настоящее искусство всегда о правде, даже тогда, когда творец пытается ее скрыть. Мы все лишь смычки в руке талантливого скрипача. У каждого своя мелодия. Задумывался когда-нибудь, как звучишь именно ты? Скрип тяжелой ржавой двери, отягощенной секретом? Или неприметная, но легкая мелодия? Быть может сегодня ты нам споешь! Прими этот дар. Да не замутнеет горный хрусталь наших сердец!»