Город, который построил Я. Сборник. Том 7

Город, который построил Я. Сборник. Том 7
Марс Чернышевский – Бускунчак

В 2009 году я начал вести дневниковые записи. Первоначально это были скетчи, которые со временем переросли в небольшие рассказы. Если говорить о жанровой принадлежности, то это мемуары, написанные в форме юмористических и сатирических историй, эссе, рассуждений, нелепостей и абсурда. Книга вмещает в себя пока около 90 небольших произведений и будет делиться на множество томов. Сколько их будет в результате, пока неизвестно. Поэтому могу сказать только одно: начало книги мной положено, а о точных сроках ее завершения вам объявит уже кто-то другой.

Город, который построил Я (07 том)

Марс Чернышевский – Бускунчак

Местная парфюмерия

В отличие от Сальвадора Дали, который собирал свои козявки, сопли и фекалии, я коллекционирую запахи мира. Единственно, в чем преимущество его коллекции над моей, так это тактильное восприятие. То есть, его редкие и драгоценные экземпляры можно потрогать и даже попробовать.

Мои экспонаты для интересующихся невидимы и неощутимы. Я лишь могу о них рассказать или их описать, и если у вас достаточно фантазии, чтобы все эти прелести представить, то можно даже ими насладиться. Именно поэтому я люблю бывать за границей, привозить оттуда свежие впечатления от учуянного и записывать их в свой коллекционный блокнот.

Ну вот, например: в аэропорту Барселоны пахнет бананами и горьким парфюмом a la Obsession. В Гайд Парке (в Лондоне) отдает повядшими тюльпанами в сочетании с японскими специями. На набережной в Лиссабоне вас ласкает освежающий бриз, приносящий с собой комбинацию запахов молодой трески, мазута и беленских пирожных. В старой Гаване, со времен моей юности еще не забылись миксты перченых сырных лепешек, кисловатых сигар и дурманящего кофе, растекающихся по душным улочкам La Habana Vieja.

Общее количество запахов в моей копилке составляет сто семьдесят три описания, не считая отечественных экземпляров. Что касается российских экспонатов, то их у меня более тысячи (а точнее – тысяча сто десять) и находятся они в отдельных файлах – тетрадях, которые пополняются с завидной скоростью и тщательностью.

Вот очередное недавнее приобретение:

11.11.2011. Стою на остановке в ожидании автобуса. Час пик. Вокруг народ, в основном мужчины в темно-коричневых куртках. Холодный воздух отдает соляркой и перегарными смесями. Подъезжает угрюмый грязно-зеленый 45-ый, следующий по маршруту Верхние Печоры-Сормово. В автобусе тихо и спокойно, обычная давка. В салоне пахнет помадой, сладким дешевым одеколоном и искусственной турецкой кожей, а где-то рядом надо мной висит мужская фигура и производит выдохи табачно-никотинного свойства от дешевых сигарет Прима. В общем, все как обычно. Едем дальше.

И вдруг, где-то на повороте с площади Сенной на улицу Минина, до меня стал добираться едкий запах углеводорода… (нет, это слишком мягко и блекло), скорее углеводород с примесями аммиака на огуречной основе…

– Какая сволочь это себе позволила! – подумал я и стал озираться по сторонам, стараясь распознать злоумышленника. Но пассажиры, как ни в чем не бывало, спокойно продолжали свой путь. Слева, прижатые друг к другу школьники, рассматривали и обсуждали, иногда используя нормативную лексику, новую покупку товарища – сотовый телефон. Справа две пожилые женщины обозначали разницу цен на говядину в "Евроспарах" и "Магнитах". Прямо, на сидениях, с уставшими и смуглыми от перепоя лицами, покоились мужики, читая мятые газеты.

– Все заняты своими делами, даже ни на кого не подумаешь, – пробормотал я себе под нос.

Но вот, едкость стала спадать, а огурцы растворились в душном и спертом пространстве автобуса.

Проехав еще две короткие остановки, я вдруг со страхом обнаружил приближение очередной, похожей на предыдущую, но более крепкой и забористой, почти смертельной дозы угарных газов, имеющих скорее химическую природу, сдобренной на квашеной капусте и залитой свежей ряженкой. В кульминационной фазе экстатического запахостояния я чуть не потерял сознание и припал к мясистой спине хмурой сормовички, чем она была очень недовольна. Но через несколько крылатых выражений, адресованных ею в мой адрес, в автобусе восстановились гремящая тишина и невротический покой.

Еще через две остановки я был оттеснен в самый центр салона, что не придавало особой уверенности. И как назло автобус встал в пробку, и, скорее всего, надолго. В этот самый неподходящий момент в мои чуткие и восприимчивые носовые жалюзи вторглась третья, и самая мощная волна углерода, углеводорода, серы, магния, рыбьего жира, ярославского пива, перченых шампиньонов в сметане, морковного чесночного салата с кефиром и пряниками, и все это, видимо, было закреплено теплым лимонадом "Колокольчик". Не выдержав такой пытки, я расталкивая всех и вся, пробрался к двери, и, выломав полностью одну из створок, получив при этом пару пинков под зад, вышвырнул себя из транспорта.

Мне нужно было встретить племянницу на московском вокзале и я, наслаждаясь сыростью и промозглостью  погоды, пошел пешком. Пройти оставалось километров одиннадцать, но я шел радостно и свободно, насвистывая побочную партию из первой части первой антисимфонии Шнитке…

В воздухе пахло соляной кислотой и пенопластом.

Теберда-это да!

(Воспоминания о Кисловодске)

Я родился в самом центре города Горького (ныне Нижний Новгород), в родильном доме №1, по улице Фигнер (ныне Варварская)… Через пять дней после этого меня отвезли в дом №33, кв.1, по улице Карла Маркса (ныне Нижегородская), где я продолжил свое существование в течение семи лет в качестве первого, очень любимого, но нервного ребенка в семье Лукьяненко-Незамайковых…

Затем мы переехали в новый микрорайон в шикарную двухкомнатную хрущевку, где прожили еще один год, пока отец не взял меня на гастроли с горьковским (ныне нижегородским) симфоническим оркестром в Кисловодск…

Я был почти счастлив. Ехали мы в красном поезде (в то время, как повсюду встречались в основном зеленые), в веселой и умной компании. Нашими с отцом спутниками по купе были два главных дирижера – Гусман и Скульский. Я постоянно лежал на второй полке и радовался, не столько мелькающим разнообразным пейзажам за окном железнодорожного лайнера, сколько вдохновенным, мудрым и непонятным мне разговорам о музыке, которые придавали обстановке необыкновенную праздничность и беспредельный уют.

Для меня в той поездке все было необычно: новые великие люди, о которых я только слышал в разговорах родителей, но никогда их не видел, головокружительные концерты на открытых эстрадах в Ессентуках и Пятигорске, вонючая лечебная вода и невообразимо огромные дыни на местных рынках. А живописный горный ландшафт Кавказа создавал необходимый фон для постоянного ребячьего восторга и желания заняться музыкой серьезно. Еще сюда можно добавить пару воспоминаний о том, как у меня на базаре выпал из рук арбуз, окатив своей щедрой кровавой амброзией человек десять вокруг, и как отец чуть не попал под автобус. После этого можно было бы поставить точку, если бы я не вспомнил одного оркестрового персонажа.

Звали его Валентин Гордеев. Это был видный, больших размеров тела и скользкого юмора, литаврист, окаймляющий и подытоживающий своими габаритами левый фланг гигантской симфонической машины. Я его звал дядя Валя.

Помню, он как-то пригласил меня, изрядно утомленного и  слоняющегося без дела по коридорам кисловодской филармонии, сесть рядом с ним и послушать репетицию из глубины сцены. Я должен был, по его словам, быть свидетелем зарождения звуковых перекрестных линий в запутанных механизмах оркестра. На протяжении нескольких часов он очень образно мне рассказывал о различиях в приемах оркестровки тех или иных великих симфонистов. Но я сидел и ничего не понимал, и не чувствовал, кроме вечной скуки, которую на меня наводили симфонии Шостаковича и Малера. Будучи человеком очень внимательным и заботливым, дядя Валя сразу заметил мой пониженный интерес к классике и тут же придумал мне другое занятие.

Метрах в трех впереди от нас располагался последний пульт скрипок, за которым судорожно и как-то неловко музицировали две молодые скрипачки. Он мне предложил очень необычную игру:

– Смотри, видишь, сидят двое впереди нас? – произнес дядя Валя, – играют они совершенно по-свински. Давай, я буду говорить, а ты за мной повторяй.

– Давайте, – радостно я поприветствовал затею своего наставника.

Дядя Валя негромко, чтобы никто не услышал, произнес:

– Эй, вы там, молодые мерзавки… Хватит лажать… Мы вас с приятелем выведем на чистую воду!

Я был ошеломлен прямым заявлением литавриста и какое-то время оставался в недоумении.

– Ну, что же ты молчишь? – подтолкнул он меня,– давай, повторяй!

– Эй, вы… там, – несмело начал я, и тут же закончил.

– Ну!.. Повторяй, это же так просто, – отреагировал он на мою неловкость.

Я еще раз попробовал:

– Эй, вы… там. Хватит … Дядя Валь, а что хватит-то? повторите, пожалуйста, – спросил я.

– Лажать!

– А что это такое?

– Потом скажу, давай, давай.

Я собрался духом и начал все снова:

– Эй, вы там… Хватит лажать… А то мы вас… дальше  я опять забыл.

– Выведем на чистую воду, – раздраженно произнес учитель.

– Эй, вы… там… Хватит лажать… А то мы вас выведем на чистую воду, – тушуясь, произнес я.

Скрипачки повернулись в мою сторону и уничтожили меня своим взглядом. Я покраснел и опустил глаза. Мне было очень неловко, так как я понимал, что девушки этого не заслуживают, а если у них что-то и не получается, то это не та форма, в которую надо облечь наше недовольство по поводу исполняемых ими партий.

Но шло время, и наше общение с последним пультом скрипок приняло привычный характер каждодневного утреннего рациона. В течение репетиций я много раз посылал молодым консерваторкам привет в виде:

– Эй, вы там! На последнем пульте! Вы что издеваетесь над нами?! Мерзавки! Мы с дядей Валей выведем вас на чистую воду!

Мои ультимативные выпады могли варьироваться от простых до сложносочиненных предложений, в зависимости от настроения или репертуара. Если исполнение симфонии затягивалось, то я причитал им в спину:

– Эй, вы, две кикиморы! Или как вас там? Хватит лажать! А то я скажу своему папе, он вас всех выведет на чистую воду!!! Мерзавки!!!