Концерт Патриции Каас. 4. Недалеко от Москвы. Жизнь продолжается

– Она шла через границу за два месяца до мамы …

Уля чуть не упала – Гриша сказал это так обыденно и спокойно.

– Гриша?!

– Ее отбили наши ребята …. И она теперь им дороже родной сестры … А уж они ей … Оля прекрасная женщина – она была моей спутницей на прогулках там, на объекте. И она теперь вместе с Антиповым, и они так любят друг друга …

– А … твоя мама?

– Мне рассказывал Валдис, что если бы не папа, то ее не удалось бы вытащить.

– Вытащить?! Гриша?!

– Моя мама – капитан службы внешней разведки, Уля. Но это никогда и нигде не обсуждается за пределами этой квартиры, понимаешь?

– Еще нет … Конечно, понимаю … Но как же это?

– В жизни многое бывает, но главное – был бы человек хороший …

– Так всегда говорила мама Галя …

На других разбросанных по столу листках Уля увидела и остальных женщин, подошедших тогда к задержанной журналистке, и себя саму. Все они были обнаженными и красивыми, и даже эта перепуганная журналистка была хороша.

– Гриша, а когда ты мне покажешь свою папку с обнаженной натурой? Ты обещал …

– Покажу. Выберем время – и покажу.

– Покажешь только женщин или мужчин тоже?

– Тебе мало меня?

– Дурак! Я ведь могу обидеться … Хотя вру, не могу …

– Не обижайся. Я тебе все покажу, только не сразу. Начнем мы с рисунков, на которых изображена Ульяна Воробьева …

– И много их?

– Хватает! Целая папка набралась. И все время пополняется …

Гриша вытащил лист со свежим наброском. Уля с встревоженным видом прикрывала наготу полотенцем – скорее это было похоже на то, что она укрывала плечи, потому что все остальное было открыто. А рядом с ней стояла Тоня и обе были красивы – по крайней мере Уле так показалось.

– Ты маме покажешь?

– Покажу. А вот этот подарю Оле – думаю, ей понравиться.

– Она тебе нравится?

– Она прекрасный и сильный человек. Ее спасли дважды. Первый раз – когда ее всю в крови тащили на носилках … под пулями … Ее держали за руку и гладили по щеке, и говорили, говорили с ней … Она мне все рассказывала, но это нельзя рассказывать даже тебе … Второй раз ее спасли, когда отец привел ее, инвалида, слабую, опустившую руки женщину в казарму к ребятам и сказал … Как рассказала мне Оля, он сказал так – вот твоя койка, вот твой командир, работы будет много …

– И она осталась в мужской казарме?!

– Осталась. И ни одного косого взгляда, ни одного обидного слова – она говорила, что все ребята относятся к ней бережно и целомудренно. Переодеваются, повернувшись спиной к ней, а она – к ним. Встать в строй по тревоге в трусах и лифчике – норма. Да ты видела американские фильмы – там тоже женщины в армии могут быть наравне с мужчинами.

– Я бы не смогла …

– А она смогла. И выровнялась, ее заставляли тренироваться. А когда у них там … началось с Антиповым – ни одного смешка, только поддержка. Она рассказывала мне, как ребята убеждали ее, что она – женщина и вполне может нравиться, и нечего реветь, и нечего стесняться своих шрамов …

– Как интересно … А твоя мама?

– Спроси у нее. Она сама тебе расскажет все, что сочтет нужным … и возможным …

БУДЕШЬ СМОТРЕТЬ?

– Ну, как, будешь смотреть?

– Сейчас? Знаешь, я … я боюсь …

– Чего? Ты таких рисунков столько уже видела вон в тех альбомах! То, что увидишь – будет только похуже, я ведь еще не художник.

– Ты – художник! А чего я боюсь – я сама не знаю … Давай! Но не уходи, ладно?

Гриша развязал тесемочки открыл перед Улей толстую папку.

Уля стала переворачивать листы, быстро и не особенно разглядывая. Потом был чистый лист ватмана, а за ним пошли другие рисунки – это были мужчины.

– Нет, это я смотреть не буду!

И она вернулась к первому листу и стала внимательно разглядывать обнаженных женщин, нарисованных Гришей.

Уля смотрела внимательно, и радовалась тому, что женщины – даже немолодые – были красивы, и художник к ним относился очень нежно. Она не могла сразу выбрать слово – как Гриша относился к этим женщинам, но ни в одном рисунке она не увидела неприязни, недоброжелательности, равнодушия …

– Гриша, ты когда рисовал их … Они тебе нравились?

– Мне очень трудно рисовать человека, если он мне неприятен. Ты знаешь, как трудно мне было рисовать … ну, в общем, напавших на нас тогда на юге гадов …

– Расскажи?!

– Только это не для всех, понимаешь?

– Как скажешь.

– Мы тогда в первый раз поехали на юг – я, папа и Тоня. Мы жили в небольшой комнате на втором этаже в домике у дороги, и рано утром всегда ходили к морю – через железную дорогу спускались вниз, на пляж. Утром там было не так много народу …

– Отец поплавал и улегся на песке, я собирал ракушки у края прибоя, а Тоня нырнула с маской. Потом из воды вышли двое мужиков с кинокамерой в боксе и пошли к обрыву – я на них не обратил вникания.

– Только они дошли до обрыва, по которому шла железная дорога, как вынырнула Тоня и что-то сказала. Именно сказала, а не крикнула – меня поразило, что отец сразу вскочил. Она шла через мелководье быстро, пальцы руки у нее странно двигались, и тут неожиданно раздались выстрелы …

– Ну!?