Золото Хравна

– Сын мой, – отец Магнус обернулся к Торлейву, – у меня к тебе просьба. Я лишился пономаря: Уве вчера уехал в Нидарос учиться. Завтра – похороны Клюппа. Не побудешь ли за чтеца?

Торлейв поцеловал ледяные костяшки пальцев отца Магнуса и почувствовал, что рука священника дрожит.

Они вышли на церковный двор. Никто из последовавших за ними к часовне так и не решился войти внутрь.

– Пропустите нас, – глухо сказал Торлейв, отстраняя тех, кто подступил слишком близко и пытался заглянуть Вильгельмине в глаза.

– Ах, бедняжка! – всхлипнула какая-то женщина в толпе.

– Сирота, теперь круглая сирота!

– Замолчите! – сказала Вильгельмина в темноту. После яркого свечного пламени она не могла разглядеть на дворе ни одного лица. – Напрасно вы жалеете меня. Мой отец жив.

– Дитя мое, это невозможно! – с уверенностью проговорил Бьярни, сын Грима.

– Я его дочь, – отвечала Вильгельмина, выпрямляясь. – Страшна гибель лежащего там, в часовне, и она заслуживает самой горькой скорби. Но это не мой отец.

– Обезумела от горя, – сказал кто-то за спиной Торлейва.

– Пропустите нас! – повторил Торлейв, и толпа расступилась.

У «Красного Лося» все еще стояла Агнед, кутаясь в плащ.

– Вильгельмина сказала, это не Стурла, – быстро произнес Торлейв.

Агнед взглянула в окаменевшее лицо девушки.

– Ты останешься у меня на ночь, детка?

Та помотала головой.

– Нет. Я пойду домой.

– Тетушка, не могла бы ты принести мне мой меч, – попросил Торлейв. – Он в той каморке, где я сплю. И новый факел.

– Торлейв! – ахнула Агнед. – Как же вы пойдете-то после всего?

– На западе еще светло, – Торлейв указал на небо лыжной палкой. – Скоро мы будем на хуторе. Не волнуйся за нас. Я приду утром: отец Магнус просил меня помочь на похоронах Клюппа.

Агнед ушла и вскоре вернулась с горящим факелом и мечом в ножнах. Меч она несла на отлете, точно Задира был змеею, которая может укусить.

Торлейв расстегнул пояс и привязал к нему ножны. Гладкое круглое навершие рукояти приятно холодило ладонь. Торлейву показалось, что Задира приветствовал его этим прикосновеньем, точно пожал ему руку.

Вчерашняя лыжня совершенно исчезла под слоем снега, но днем кто-то проехал на санях вдоль озера. Синий след полозьев тянулся сквозь ельник, и путь был хорошо виден в ночном мраке. Морозный воздух звенел, дыханье паром окружало лица. Огонь был скуден, а подступавшая к нему темнота – слепа. Торлейв загасил бы факел, но думал, что, если что, свет его все же способен отпугнуть зверя.

Они прошли уже полдороги, когда в пляску, затеянную в придорожном ольшанике отблесками факела, вдруг вплелся дрожащий багровый с зеленым небесный свет, озарил весь лес и проложил яркие тени на вспыхнувшем снегу.

– Смотри! Первый раз в этом году! – сказала Вильгельмина, указав красной рукавичкой вверх. Над холмом, над лесом в полнебосвода горели яркие всполохи северного сияния. – Недобрый знак.

Они остановились ненадолго, восхищенные красотой и величием этого невероятного света.

– Завтра станет еще холоднее, – заметил Торлейв.

Тут за спиной Вильгельмины, меж стволов, за тяжелыми еловыми лапами почудилось ему неуловимое движение. Тени елей дрожали на снегу, смолистый факел трещал. Правая рука Торлейва словно ненароком легла на рукоять Задиры. Он глянул на Буски, но тот смотрел на людей спокойно, вывесив розовый язык, точно звал продолжить путь.

Торлейв пропустил Вильгельмину вперед, сам пошел позади. Ему казалось, что кто-то следует их шагу, укрываясь в тенях за кустами, за густым подлеском. Ознобом по спине ощущал он чей-то взгляд, с каждым шагом – все сильнее.

Они спустились с берега на лед озера. На звездном небе четко прорисовывались верхушки елей, остроконечная крыша стабура, труба над домом, из которой поднимался легкий дымок. На столбах изгороди горели огни.

– Смотри, это Оддню и Кальв вывесили фонари, чтобы осветить нам путь, – обрадовалась Вильгельмина.

Буски убежал вперед – ему не терпелось скорее оказаться дома. Торлейв шел за Вильгельминой, продолжая чувствовать все тот же взгляд между лопатками. Несколько раз он оборачивался, но дорога за спиной казалась совершенно пустынной.

Они уже поднимались на остров, когда Торлейв обернулся в последний раз. Лес на том берегу стоял, скованный холодом. Было темно, луна еще не вышла из-за гор. Северное сияние погасло, зато высыпало множество мелких звезд. В их ясном свете снег точно сам светился от края и до края – на холмах и в долине. И в этом бледном сиянии на самой кромке берега стоял крупный темный зверь. Поджарый силуэт его отчетливо вырисовывался на фоне сугробов.

«Иисусе, будь милостив!» – взмолился Торлейв про себя, вслух же сказал только:

– Поторопись, Вильгельмина, друг мой! Представь, как волнуется теперь Оддню.

– Да вон она, я вижу ее, – ответила Вильгельмина. – Вон, у калитки, машет нам рукой.

Торлейв обернулся снова. Зверь не двигался, не пытался их преследовать. Возможно, его напугал факел в руке Торлейва или огни фонарей.

«Может, это не волк, просто крупный пес из Городища», – подумал Торлейв.

Они прошли через выгон. Оддню и в самом деле стояла у калитки, и Буски уже вертелся вокруг ее юбки. Он так радостно встречал Вильгельмину и Торлейва, точно прождал их здесь целый день.

– Девочка моя! Ну наконец-то! Где ж ты пропадала так долго? – заголосила Оддню. – К вечеру-то как подморозило, совсем ты окоченела, милая!

– Оддню! – Вильгельмина обняла служанку. – Ты еще ничего не знаешь! Фрида не говорила тебе?

– Фриды не было сегодня.

– Случилось столько несчастий!

– Идите в дом, я сейчас, – сказал Торлейв.

– Куда ты? – удивилась Вильгельмина.

– Я уронил рукавицу, пока мы шли через выгон. Идите же! Оддню, Мина нуждается в твоей заботе, дай ей горячего вина, посади ее у огня, согрей ей руки. Ступайте же, я скоро приду.

Они пошли к дому. Торлейв прикрыл за ними ворота, бросил в снег догоревший факел и, скользя по оледенелому насту, побежал через выгон обратно к берегу. Он остановился у кромки льда, вынул меч из ножен и замер, вслушиваясь и вглядываясь в морозную тьму. Мир погружен был в бездонную тишину. Не было ни ветерка, не доносилось ни звука. Ледяная поверхность озера отражала спокойный свет звезд. Волк исчез. На том месте, где он стоял, не было никого и ничего, лишь гладкий сияющий снег.

Торлейв вложил меч в ножны и пошел к усадьбе. Только теперь почувствовал он, как устал и замерз сам, как болит его сердце за Вильгельмину.

– Domine, audi orationem meam![80 - Господи, услышь молитву мою! (лат.)] – шептал он слова молитвы в обледеневший от дыхания край капюшона. – Открой, что это: колдовство, наваждение, морок? Научи меня, что делать, Господи. Укажи, как защитить мою девочку.

Торлейв отвязал лыжи и поставил их в сенях рядом с Вильгельминиными. В сенях было темно и холодно. Вильгельмина, Оддню и Кальв сидели на кухне, оттуда доносились их негромкие голоса. Оддню плакала – значит, Вильгельмина уже всё им рассказала. Торлейв вошел в тепло и опустился на лавку рядом с ней.