Дом в Мансуровском

В электричке Юля загрустила: как это – оторваться от прежней жизни? Баба Галя, хоть и строгая, но внучку обожала. Покупала все, что бы та ни захотела. Отпускала куда угодно – хочешь в кино, хочешь во двор, хочешь к подружкам. Мороженое – пожалуйста! А захочется Юльке блинчиков перед сном – баба Галя покричит, поворчит, но спечет! Потому что Юлька – это все, что у нее осталось. Так она сама говорит. Дед не в счет, на деда она только орет. Ухаживает за ним, но Юлька знает – надоел он ей до синих чертей. Так она сама говорит, и Юлька ее понимает. Пользы от деда никакой, одни заботы. Юлька бабку жалеет, та стала много болеть. Вот не дай бог умрет – кто тогда будет Юльку любить? Там, в Москве, все понятно – там любят Маруську! Баба Галя сама говорила: «Не отдам тебя, будешь там на вторых ролях!» А Маруська, значит, на первых. «Ну это мы еще посмотрим!» – хмыкнула Юлька и глянула на отца. Тот был смурной, без настроения. Но, перехватив ее взгляд, улыбнулся: «Все будет хорошо, доченька!»

А Юля и не сомневалась. А может, боится своей новой жены? Похоже на то. В общем, все непонятно. Выходит, зря она согласилась?

Но ничего плохого, как ни странно, не случилось. И Ася, бывшая нянька и новая папина жена, и Маруся встретили ее с распростертыми объятиями. Ася напекла пирогов, Юлька сначала фыркнула, а потом стала мести все подряд – голод не тетка. Да и пироги были такими вкусными! Раньше Юлька таких не ела – и с мясом, и с курагой, и даже с вареньем! Баба Галя тоже пекла, но, если по-честному, ни в какое сравнение. И суп с широкой лапшой был очень вкусным, и котлеты.

Маруська скакала вокруг нее как собачка. И все предлагала: «Хочешь эту куклу? А эту? А хочешь, в магазин поиграем? А в больницу?»

Юлька презрительно фыркала – малышня! В куклы! Кукол Юлька не любила. В магазин и в больницу играли, но Юлька вредничала, вкатила младшей больной укол, та громко заревела. На крик прибежала перепуганная Ася и давай расспрашивать, чем уколола да как.

– Чем-чем! Спичкой! – фыркнула Юлька и разобиделась. Даже обедать не пошла. Ну их, этих дур перепуганных!

Расстроенная Маруська предложила шахматы. В шахматы Юлька играть не умела, а вот в шашки резалась будь здоров! А уж в козла! В смысле, в домино, «в кости», как говорил дед.

В поселке все играли в козла – и мужики, и дети. А шашек дома не было, и показать свое мастерство не получилось. К тому же Юлька не любила проигрывать.

А вообще первый день прошел ничего. Долго гуляли на улице, два раза ели мороженое и пили сладкую газированную воду.

Ужинать девочки отказались, а Ася и не настаивала. Отец вообще торчал в кабинете.

Легли девочки поздно. Это не бабы-Галин режим – в полдесятого спать!

Маруська все спрашивала, удобно ли Юльке. «Удобно», – буркала та. А что может быть неудобного – нормальная кровать, мягкое белье в голубой горошек, на тумбочке горит ночничок. Это для Маруськи – она без света не засыпает. А Юльке все равно. Она ничего не боится. Или почти ничего.

Юлька сначала боролась за свои права – куда деть строптивый характер. Но отец, Ася и тем более младшая сестра на первенство не претендовали и с ней не спорили.

Отец, как обычно, много работал, у мачехи – до чего же противное слово – всегда находились дела, а тихая Маруся с восторгом и обожанием смотрела на старшую сестру – в ней было то, что напрочь отсутствовало в самой Марусе: смелость, склонность к авантюрам, дерзость, стремление к лидерству. Ах, как Марусе хотелось быть такой же, как сестра! Ну хотя бы наполовину.

Во дворе Юльку приняли настороженно, но через пару дней она и там стала несомненным лидером. Марусе завидовали – какая у нее сестра! И с тех пор ни ведерки, ни формочки не отнимали – с новоявленной защитницей связываться не хотелось.

А вот на море не поехали – сначала умер дед, Катин отец, а следом другое горе – Галину Николаевну, профессорскую тещу и бабушку девочек, разбил инсульт, и весь август ездили к ней в больницу. Ася возила еду, совала деньги медсестрам и нянечкам, теребила врачей – казалось, за жизнь несчастной старухи никто и не борется.

– Шансов мало, – хмуро бросил лечащий врач, – и лучше бы… Вы уж меня извините. Ну вы меня поняли. А если выживет – ох, не завидую! Уход за лежачей больной – вы понимаете! И даже с такой прекрасной дочерью, как вы, уважаемая! Поверьте, это настоящий ад!

Ася ничего не ответила. Оставалось одно – забрать старушку в Мансуровский. Площади хватит. В конце концов, профессор уступит теще свой кабинет. Но все остальное… Нанять сиделку? Кажется, это неподъемные деньги… «Ладно, по мере поступления, – решила Ася, – будет как будет». Ясно было одно – никто и не думал оставлять Галину Николаевну без помощи.

Спокойствие и умение взять себя в руки, отсутствие паникерства держало Асю в любой, самой сложной ситуации. И еще одно чудесное свойство ее натуры – она не помнила зла. Вот и сейчас – она и не вспомнила, что говорила о ней бывшая Сашина теща. Забыла напрочь про «зубастую щучку», «нищую и безродную татарскую девку из барака», про «ловкую мокрицу, пролезшую в узкую щель», про «шалаву, юркнувшую в постель к немолодому козлу».

Александр Евгеньевич воспринял эту новость нервно, но старался держать себя в руках – надо, значит, надо. Ну не на помойку же выкинуть несчастного человека?

Конечно, он тещу не любил. Разумеется, помнил все, что та говорила. У него не было счастливой Асиной черты не помнить обид.

Он понимал, как изменится жизнь их семьи. Как понимал и то, что по-другому быть не может. В конце сентября Галину Николаевну привезли в Мансуровский.

Она по-прежнему плохо и неразборчиво говорила, скорее бормотала, чем говорила, плохо ходила и весь день сидела в подушках, которые взбивала и укладывала Ася. Ася же кормила ее с ложки, иначе беда: грязным становился весь стол и пол, да и все вокруг, убирать за старухой было сложнее, чем накормить. Больная все понимала и целыми днями плакала.

И правда – за что такая судьба? За что, за какие грехи ее так наказывают? Разве мало Катенькиной смерти? Разве мало смерти деда? А теперь ей выдано самое страшное наказание – беспомощность и зависимость от тех, кого она ненавидит.

А все старались. Александр Евгеньевич заглядывал в комнату и желал бывшей теще спокойной ночи, та отворачивалась и ответом не удостаивала. Маруся давала ей воды из поильника и читала книжки. Про Асю нечего говорить – все было на ней. И снова ни слова, ни одной жалобы! «Удивительный человек, – думал профессор. – Кристальная, светлая душа!»

Только любимая внучка Юлька старалась ускользнуть от обязанностей. Впрямую не отказывала, но чтобы бежать по первому зову? А что такого случится, если, допустим, она принесет (нальет, выльет) через час? Ну хорошо, через полчаса!

Юлька есть Юлька, на первом месте она, а уж потом все остальные. Жаль, что она оказалась такой эгоисткой.

– И главное – в кого? – горько недоумевал профессор.

– В саму себя, – отвечала Ася, – и не ищи ответов.

Юлька быстро привыкла к новой жизни. Мачеха была с ней любезна и предупредительна, отцу на проказы не жаловалась, а если уж Юльку несло по кочкам – тихо вздыхала и качала головой. Но такие бессловесные укоры Юльке были до фонаря. Впрочем, как и наказания и ограничения. Смешно! В чем ее могли ограничить и как наказать? На два дня лишить прогулки во дворе? Ха! Это не наказание, и она с удовольствием усаживалась читать. Книжки не запрещались – разве можно наказывать книгами? Сладости? Юлька их ненавидела. Даже к такому любимому детскому лакомству, как мороженое, была равнодушна. Поди ее накажи!

Маруська была верным пажом и по-прежнему смотрела старшей в рот. Преданность младшей была абсолютной – бросалась, дурочка, по первому зову. Отцу было не до Юлькиных фокусов – кафедра, студенты, научная работа да плюс к этому в доме тяжелобольная нелюбимая, вредная старуха.

Юлька часто думала: а если бы не Ася? Что бы со всеми ними было? Вот если бы отец не женился на ней? Жил бы вдвоем с Маруськой? Что было бы с ней, с Юлькой? Баба Галя не жилец, это все говорят. Ну не все, а бабки-соседки на лавочке. И еще хвалят Асю и отца, святые, говорят, люди.

Понятно, что люди они хорошие, кто же спорит! Но как бы сложилась Юлькина жизнь, если бы их с бабкой не забрали в Москву? Попала бы в детский дом? Если бы не Ася, отец с двумя детьми точно бы не справился. Да еще и Юлькин характер…

Или другой вариант – женился бы он не на Асе, а на другой тетке. Ведь недаром во всех сказках мачехи злые! Тогда и Маруся отправилась бы в приют. Ой, нет, не надо. Юля слышала, как ужасно в приютах – хоть в каких, в стариковских, в детских. Приют есть приют. Выходило одно – надо быть поласковей с этой Асей. Она хоть и тихая, незаметная, а всему голова. Не папа, а именно Ася. И Маруську хорошо бы лишний раз не гонять, а то мачеха смотрит на Юльку с укоризной, жалеет свою любимицу. И еще почаще заходить к бабе Гале. Просто так заходить, посидеть рядом, как это делает Маруська.

Московская школа Юльке понравилась, не сравнить с поселковой.

И там, в школе, Юльку сразу признали лидером. Может, кое-кто и невзлюбил, но все молчали. Знали, что с Юлькой Ниточкиной лучше не связываться. Каждую перемену Юлька бегала к Маруськиному классу – проверить, как там и что. Видела, как счастливо светятся Маруськины глаза – еще бы, старшая сестра! Она победно оглядывала одноклассников. Конечно, никто не собирался обижать тихую и улыбчивую Марусю. Но в класс Юля заходила с сурово сдвинутыми бровями, всем своим видом предупреждая: «Ни-ни! Даже не думайте!»

Галина Николаевна прожила в Мансуровском почти три года. За все это время никто не слышал от Аси ни одной жалобы. И все-таки, что говорить, жизнь есть жизнь – после похорон и Ася, и профессор с облегчением выдохнули.

Дом был завещан Юльке. Нашлись документы трехлетней давности – коричневая дерматиновая папка на белых тесемках, в ней завещание. Там же, в пахнувшей клеем папке, хранились Катенькины письма – со студенческой картошки, из туристической поездки в Ленинград, из Крыма, где они провели с мужем медовый месяц. Хранились в этой папке и старые фотографии: незнакомые старики в кепках, старухи в темных платках, чьи-то младенцы, мужчины в гимнастерках, в одном из них с трудом угадывался дед Андрей, Катенькин отец. Была и молодая Галина Николаевна с мужем, симпатичная и осанистая, совсем маленькая Катенька и Катенька-первоклассница, Катенька-выпускница и студентка, и Катя-мамочка, с Юлькой на руках.

Сама Юлька встречалась на снимках чаще всех: Юлька в песочнице, Юлька на пруду, Юлька с книжкой, Юлька в огороде, смеется – в руках здоровенный, переросший кабачок.

Ася перебирала чужие фотографии и аккуратно складывала их в коробку из-под обуви. Чужая жизнь, пролетевшая, ускользнувшая, рядовая, незаметная, – вот она вся! Родители, бабки и деды, сестры и братья, дети, свои и чужие.

Обычные люди, ничего примечательного, таких миллионы – крестьяне, рабочие, служащие. Воевавшие и оставшиеся в тылу. Счастливые и несчастные, больные, страдающие – обычное дело. Теперь от них остались только эти старые, помятые, пожелтевшие фотографии.

Как же так, ведь для чего-то же они жили?

Ася вздрогнула от Юлькиного крика – девчонки возились в саду. Муж ушел в поселковый совет.

Она оглядела комнату: выцветшие простые ситцевые шторки в рябку, потертый, покрытый старым одеялом диван. Продавленное кресло, тоже прикрытое ковриком, буфетик с нехитрой посудой. Катина фотография в черной рамке. Свадебная фотография молодых Галины и Андрея. Какие хорошие, светлые, полные надежд лица. Одноглазый плюшевый медвежонок в детской вязаной кофточке. Катин или Юлькин? Наверное, Катин. Скромная полочка с книгами – «Домоводство», «Сад и огород», «Домашнее консервирование», Вальтер Скотт – ого! Сказки Пушкина, томик стихов Эдуарда Асадова – Катины? Маршак, Барто, Чуковский – все как у всех, как почти в каждой семье. Кружевная скатерка – Ася погладила ее. Сахарница с голубой розочкой, пожелтевший номер журнала «Работница». Вот и все, что осталось от прежних хозяев, от их долгой жизни.

* * *

Асия, средняя дочь в большой башкирской семье, родилась в селе Уразово. Жили в одном доме – мама с папой, дети и бабушка с дедушкой. Дом строили дед и отец, а помогали все родственники – поди отстрой такую домину!

Дом получился крепким, просторным, светлым. Живи не хочу.

Огород, что за домом, как говорили соседи, был образцово-показательным: ни травинки, ни соринки. За огородом следила бабушка Гульсина, внуков гоняла будь здоров!

Мама отвечала за кухню. Помогали ей девочки, Зухра, Латифа и Асия, Ася.

С раннего утра, подоив коров и выгнав их на пастбище, мама отправлялась на рабочую вахту к плите. Ставила тесто и спустя час поднимала девчонок. Те хныкали, отворачивались к стене, натягивали одеяла, капризничали, но поднимались. Спать хотелось ужасно, особенно зимой, когда за окном была беспроглядная темень.