Дом в Мансуровском

Горчичники были.

Ася поднялась на четвертый этаж, сделала укол соседке и постучалась в комнату к Антону. У него было темно. «Спит, – подумала Ася и собралась уходить. – Нельзя будить больного, лучше приду попозже». Но он окликнул ее и включил настольную лампу.

Ася ставила горчичники и смотрела на его молодую, гладкую широкую спину, на сильные, крепкие мускулистые руки, красивую, длинную шею. Она пыталась отвести взгляд и сосредоточиться на процедуре, но получалось плохо. А точнее, не получалось. Ей захотелось погладить его по спине, провести ладонью по плечам и шее, взъерошить короткие темные волосы. От этих ужасных мыслей ей стало плохо и страшно. Перепугавшись, она замерла, остановилась.

Антон словно почувствовал, резко развернулся, посмотрел на нее, вскочил и крепко обнял, прижал к себе. Их сердца бились так громко, что, казалось, был слышен их стук.

«Раз, два, три», – закрыв глаза считала Ася.

Что она делает, что делает он?

Он нежно и осторожно, словно боялся спугнуть, целовал ее лицо, и ей казалось, что она больше не дышит. «Я умерла? – подумала Ася и почему-то не испугалась. – Если так умирают, то я согласна».

В те минуты она забыла обо всем, только чувствовала его горячее, крепкое тело, сильные, нежные руки и горьковатые смелые губы. И ничего не было прекраснее, чем эти руки и эти губы и то, как он гладил ее, обнимал, касался ее груди, шеи. Как они оторвались друг от друга? Ведь не было в тот момент его и ее, а было одно неразрывное целое.

– Антон! – неожиданно закричала соседка. – Где тебя носит?

– Мама, – смутился он. – Подождешь?

Он вышел, Ася села на кровать и увидела, что ее кофта расстегнута, юбка вот-вот упадет к ногам. Как это, что с ней случилось? Дрожащими пальцами она пыталась привести в порядок одежду, поправляла волосы. Горело лицо, слезились глаза, дрожали руки. Ася выбежала в коридор.

По счастью, дверь открылась легко, как будто была ее помощницей и не желала быть свидетельницей падения и позора.

Она бежала по улице в домашней кофте и юбке, в тапочках, простоволосая, перепуганная, зареванная. Было холодно, но Ася этого не замечала.

Как теперь жить? Как смотреть в глаза мужу? Как целовать девочек?

Она не помнила, как вернулась домой, скинула насквозь промокшие тапки, встала под душ, согрелась и понемногу пришла в себя.

Как все получилось, как она допустила? Как дошло до всего этого? Она, замужняя женщина, мать двоих детей? Оказывается, ее так просто сломать. И уговаривать не пришлось, она сама согласилась!

В тот день она сказалась больной и, покормив наспех девочек и мужа, ушла в спальню. Но ночью – и это было самое ужасное – она вспоминала его руки и тело, его горячие губы, перебирала все по секундам, каждое движение и каждый жест, и ей казалось, что она снова слышит его дыхание и биение его сердца. Она ненавидела себя.

Странное дело, но она даже не простыла, только в те дни все валилось из рук.

– Что с тобой? – спросил взволнованный муж. – Ты заболела?

– Да, – не поднимая глаз, соврала Ася.

Обеспокоенные девочки ухаживали за ней, приносили чай, заглядывали в глаза, брали за руку. Она отворачивалась, гнала дочек и думала, что недостойна их и недостойна мужа, и завтра ей надо уйти, сбежать из этого дома, потому что больше не будет как прежде.

Однако постепенно все стерлось из памяти. Жизнь помогла, поддержала. Выходит, она, Ася, не такая плохая? Но иногда среди ночи она просыпалась от сильного сердцебиения, вставала, бродила по квартире, пила холодную воду, умывала лицо и просила Всевышнего, чтобы это не повторялось. Не повторялся сон, где она возвращается в тот страшный вечер. Страшный и невообразимо прекрасный, когда Антон обнимал ее и целовал.

* * *

Клара по-прежнему оставалась близким семье человеком. И вот что интересно – именно Юля, а не Маруся стала ее, как говорила Клара, лучшей подружкой. В общем, разделились – Юля любимица Клары, Маруся – Аси, никто не в обиде.

Девчонки Клару любили, она обожала им, «своим девочкам», делать подарки, раздаривать свои «сокровища». Марусе отдала фарфоровые фигурки животных, от которых та млела, старинный, оставшийся с давних времен кружевной пожелтевший зонтик, бархатные перчатки с перламутровыми пуговками, театральную сумочку, расшитую бисером, шляпку со страусиным пером, лорнет с треснутым стеклом, театральный бинокль из слоновой кости. Маруся, по словам сестры, была барахольщицей. Практичную Юльку интересовали украшения – колечко с темно-синим сапфиром, цепочка с рубиновым бантиком, сережки с бриллиантами. А на Маруськино «барахло» она смотрела с презрением:

– И для чего тебе это? – с усмешкой спрашивала она. – Что с этим делать?

– Что ты! – горячилась Маруся, прижимая к груди бисерную сумочку или бинокль. – Это же счастье! Такая прелесть, ты посмотри повнимательней! Я представляю девушку, которая носила эти вещи, – мечтательно вздыхала Маруся, – закрываю глаза и представляю. И думаю, как сложилась ее судьба.

– Старье! – хмыкала Юлька, любуясь колечком или сережками. – Ненужный хлам и старье! Как сложилась? Подумаешь, бином Ньютона! Как и положено – сосватали, выдали замуж, мужа не любила, ходила с вечно красным носом, потому что все время плакала. Родила пятерых, двое умерли. Потом помер муж, усадьба пришла в упадок, старость встретила в бедности, ну и так далее! Сколько про это написано! А может, пришла революция, и твою девушку, ну, того… изнасиловали, а потом убили. Да ладно, что сморщилась! А вдруг ей повезло, и она успела сбежать на последнем корабле? Ну, например, в Стамбул. А там – да ты и сама знаешь, не хнычь! Чтобы не сдохнуть с голоду, пошла на панель! Обычная история, а ты, Маруська, ревешь! Ну какая же ты дура! – И Юля заливалась звонким смехом.

Подразнить младшую – удовольствие.

Был еще случай. Бабушка Галя отдала Юльке серебряный медальон в форме сердечка, простенький, но с секретом, внутрь вставлялась фотография или заветный локон. Юля вставила фотографию мамы и положила кулончик в тумбочку. А однажды он пропал.

– Это Маруська! – кричала Юля. – Конечно, Маруська, а кто же еще?

Маруся не сознавалась.

Юля рванула ящик Марусиной тумбочки и начала выкидывать оттуда вещи – трусики, конфеты, открытую пачку зефира, носовые платки, записную книжку, заколки, ленточки, фотографии, коробочку леденцов, половинку шоколадки, расческу, томик каких-то стихов. Юля перетряхивала вещи, а Маруся с застывшим лицом смотрела на сестру ненавидящим, немигающим взглядом.

На пороге комнаты возникла Ася. Оценив ситуацию, строго сказала:

– Что у вас тут? Юля, я тебя спрашиваю!

– Спроси лучше ее, – кивнув на застывшую сестру, со злостью бросила Юля, – эту воровку!

Скандал был грандиозный, и в нем участвовали все, включая вернувшегося из университета профессора.

Марусю уговаривали сознаться. Маруся не сознавалась. Юлю стыдили за несанкционированный позорный обыск. Юля кричала. К вечеру страсти утихли, девиц развели по комнатам, но Юля продолжала бубнить, что выведет воровку на чистую воду.

Неделю в квартире стоял траур. А кулончика не было, как будто он испарился.

Спустя неделю он нашелся. Вернула его дворничиха Клава, узнав на фотографии покойницу Катю.

– Ваше? – топчась на пороге, спросила она.

Профессор кивнул:

– Спасибо, а где, простите, вы его нашли?

– Да под вашим балконом! Мела там, ну и смотрю – блестит, видать, драгоценный. Обрадовалась! – Клава улыбнулась, продемонстрировав свой щербатый рот. – А как открыла – так и расстроилась. Жена там ваша, покойница, узнала ее. Значит, придется вернуть.

Расстроенной, но честной Клаве сунули три рубля и коробку конфет. Та повеселела.

– Все правильно, – кричала Юля, – ты его и выкинула! Швырнула в окно, когда я начала искать. Ты воровка! Испугалась и зашвырнула! А это не просто вещь – это мамина вещь и с маминой фотографией! Сволочь ты, Машка! Тихоней прикидываешься, а на самом деле настоящая сволочь!

Маруся билась в истерике, приговаривая, что кулон она не брала, и уж тем более не выкидывала.

На этом все и закончилось, Марусю больше не мучили, Юлю убедили, что кулон она потеряла сама или его утащила птица, но истинной правды так и не узнали. Спустя пару недель отношения восстановились, и в семье наступил относительный мир.

Правда вскрылась спустя многие годы. Маруся созналась Асе: украла, потому что хотела мамину фотографию. Юлька маму помнила, а Маруся нет. Почему кулончик достался ей, а не Марусе?

– Ну да, – вздохнула Ася, как всегда, оправдывающая любимицу, – у тебя была своя детская логика. – И вдруг улыбнулась: – А ты держалась! Я бы так не смогла. Ты кремень, Марусенька! Настоящий кремень, а всегда считалось, что ты слабая и бесхарактерная. Как же плохо я тебя знаю, Маруся!