Бокал сангрии и паэлья

– Санька. Он специально уехал на ночь, чтобы мы могли побыть вместе.

Невероятное самопожертвование. Я представляю, как неизвестный Санек почует на картонных коробках бок о бок с бомжами, и мне хочется уйти. Костик зажигает свет. Моя наивность, вытесненная жестокой реальностью, уже не надеется на накрытый стол со свечами и ванну с лепестками роз. И еще меньше на подарок. Одако, он есть. На диване выседает гиганский медведь с круглыми пустыми глазами и жадно распахнутой едовито-розовой пастью. Есть игрушки, которых хочется обнять, прижать к себе и не отпускать. А есть, наоборот, такие, при виде которых малыши заливаются слезами. Безразмерный гризли принадлежит ко второй категории.

– Тебе нравится? – гордо осведомляется Константин, уверенный, что я вот-вот описаюсь от восторга.

Не дожидаясь ответа, даритель изъявляет желание получить плату за свой щедрый дар и запускает ладони под мою блузку.

– Иди сюда, – бормочет он голосом героя дешевого порнофильма, – Разворачивай последний подарок.

Венец этой груды сюрпризов таится, как я подозреваю, под полосатыми семейными трусами, краешек которых уже показался из-под джинсов Дольче&Габбана. Мужчине, который не обладает ни смелостью, ни щедростью, ни красноречием, природа должна была компенсировать все эти пробелы хотя бы одним весомым достоинством. И я решаю с ним ознакомиться.

Костик не очень умело помогает мне разоблачиться и тянет за собой на раскладную кушетку. В голове жужжит рой бестолковых мыслей. В их числе гипотеза, предполагающая, что умные женщины заводят любовников помоложе не ради удобства обстановки, а ради качества секса. Константин, конечно, не на много меня моложе. Всего на год. Хотя нет, теперь на два. А это уже существенная разница. Что он там копошится? Припал нежным поцелуем к моим ребрам. Кто сказал юнцу, что ребра у женщины это эрогенная зона? Следующей жертвой шершавого языка становится мой живот. Он собрался вылизать меня с головы до ног? У меня складывается впечатление, что по мне ползает заблудившаяся виноградная улитка. Склизское земноводное спускается вниз и добирается, наконец, до того участка, где его мытарства могут принести какой-то результат. Судя по производимым движениям вряд ли положительный. Язык неожиданно уступает место носу, которым молодой любовник остервенело трется о мое самое чувствительное место. Я невольно вскрикиваю. Костик принимает этот болезненный возглас за поощрение, и принимается тереться с удвоенной силой. Я некоторое время терплю эту изощренную пытку, но когда вместо носа меня касается подбородок с двухдневной щетиной, терпение пропадает без следа, и я ору в горло.

– Прекрати! Садист поднимает на меня мокрую довольную физиономию.

– Не надо себя сдерживать, – заявляет он.

Если бы я себя не сдерживала, я бы тебя в самом начале твоих упражнений саданула бы кулаком по темечку.

– Какая ты влажненькая! – радуется умелец.

Конечно, обслюнявил всю.

– Я буду звать ее мокрой кошечкой, – продолжает разглагольствовать Константин, разглядывая меня в тусклом свете настольной лампы. Шампанское совершает сальто в моем желудке, угрожая его покинуть.

– Давай обойдемся на сей раз без семейства кошачих, – предлагаю я, с трудом подавляя рвотные позывы.

– А как же мне ее назвать?

– Никак. Заткнись и действуй.

Начинающий литератор собирается вернуться в прежнюю позицию и возобновить контакт своего лица с моим междуножьем.

– Нет. Только не это, – умоляю я.

Константин задумывается, перелистывая в уме страницы «Камасутры». Мне кажется, я даже слышу их шелест. Над головой героя загорается лапмочка. Есть идея.

– А давай я тебе сделаю массаж! – озвучивает он ее.

Ну, массаж, так массаж. Если предлагает, то возможно умеет. Хотя не факт. Начинающий массажист переворачивает меня на живот на принимается стучать по позвоночнику холодными кулачками.

– Эй, осторожнее, не матрас выбиваешь! – жалуюсь я, вынырнув из подушки.

– Начало энегричное, а дальше эротика, – обещает барабанщик, – Расслабься, котенок.

Я терплю это энергичное поколачивание в надежде на обещенную эротику. Плюшевый хищник взирает на меня своими пласстмассовыми глазами и садистически лыбится. Если это лучшее в моей жизни день рождения, то я предпочитаю сразу набросить веревку на шею, чтобы разом избежать последующих нечеловеческих мучений. Константин перестает отбивать дробь и переходит к тому, что, должно быть, считает эротикой. На мой взгляд его действия больше всего напоминают раскатывание теста. В роли последнего, как нетрудно догадаться, моя несчастная спина. Я решаю, что пора прервать этот затянувшийся фарс.

– Слушай, давай откинем прелюдии, – по-деловому предлалаю я. Начинающего Казанову такая непредвиденная реакция подопытного объекта ставит в тупик.

Он переминается с колена на колено. Холодный ночной ветер, пробравшись сквозь приоткрытое окно, шевелит тюль и полосатую штанину боксеров массажиста. Я силюсь рассмотреть, не скрывается ли под материей восьмое чудо света, но просторный крой не позволяет сделать никаких определенных выводов. Я тяну руку к резинке. Константин неожиданно опережает меня, и вместо того, чтобы избавится от лишней части гардероба, натягивает трусы еще выше.

– Я не готов! – взвизгивает он голосом кисейной барышни, которую в саду фамильного поместья пытается облобызать соседский юнец.

Лохматый медведь хищно ухмыляется.

– Ты ложись, расслабься. Я сейчас.

Константин прытко спрыгивает с кровати и исчезает из виду. Пошел готовиться. Мы с Потапычем остаемся наедине. Он продолжает ехидно скалиться. Я зарываюсь в проеденное молью одеяло, пренадлежащее незнакомому Саньку. Судя по возрасту и виду покрывала, оно пережило блокаду Ленинграда, и, может быть, даже повидало армию Наполеона. Единственный вопрос, которым тычет в меня мой повзрослевший на год мозг, звучит следующе: «Что я здесь делаю?» Двадцатипятилетняя блондинка, не глупая и не уродливая, я в собственный день рождения поджидаю на чужом скрипучем ложе неумелого как бы любовника (Англичане в таких случаях говорят would-be. Would-be lover – мужчина, который мог бы быть любовником, но по тем или иным причинам им не стал). Правильно делает мадведь, что посмеивается надо мной. Ничего кроме усмешек зрителей прима не достойна. Надо срочно что-то менять. И я полагаю, что первым «что-то» будет этот как бы мужчина. Неумейка Константин как будто прочитав мои мысли, возникает в комнате.

– Готовься, кошечка, твой котик идет к тебе! – издает он боевой клич и, предварительно потушив свет, обрушивает на меня свои восемьдесят кило.

Он ерзает, копошится, трется об меня своей волосатой грудью. Что касается главной чувствительной точки, там ощущаются какие-то мелкие невнятные толчки.

– Ах, как хорошо, да, еще, – стонет тяжеленный котяра, впечатывая меня в диван.

Не знаю, что там ему «еще», и что там ему «хорошо». Я кроме горящего желания спихнуть с себя чужеродную тушу никаких других эмоций не испытываю. Как бы так ненавязчиво сменить позицию «раздави партнершу» на какую-нибудь более эффективную? Я не успеваю довести эту рациональную мысль до конца. Котик закатывает глаза, устрашающе сверкая в темноте белками, и издает сдавленный хрип умирающего от удушения хомячка. Почему хомячка? Потому, наверно, что процесс спаривания у этого зверя длится меньше минуты. В этом они с Константином очень схожи. Я выбираюсь из-под развалин гиганского хомячищи и вдыхаю воздух полной грудью.

– Тебе было хорошо, котенок? – шелестит зоофил, сладко потягиваясь.

– Нет, хомячок, – честно признаюсь я.

Благо «Космополитены» и «Секс в большом городе» отучили прогрессивных девушек, врать, спасая эго неумелого партнера.

– У тебя не…, ты не..? – удивленно бормочет горе-любовник.

– Скажи мне лучше, где здесь ванна, – я сползаю с кровати и подбираю с пола одежду.

– Нет, ну, если ты не.., а давай как в начале! Тебе же понравилось! – не унывает добрый молодец, демонстрируя мне готовый к активным действиям язык.

– Давай не будем больше мучить друг друга, – устало вздыхаю я, захлопывая за собой дверь ванной.

Холодные брызги жалят лицо. Постепенно к ним присоединяются теплые ручейки слез. Я сижу на краешке пожелтевшей от времени ванны и оплакиваю свою горькую судьбину. Шум воды заглушает мои всхлипы. Константин несколько раз стучит в дверь, проявляя беспокойство по поводу моего состояния. Я упрямо молчу, давясь слезами. Спустя минут пятнадцать мне, наконец, удается собрать себя в кучу, стереть с этой кучи следы размазавшейся туши и освежить макияж.

– Вызови мне такси, – командую я.

– Ты что! У нас квартира до утра. Санек только в десять вернется.

– Вызови мне, пожалуйста, такси, – в моем голосе звенит металл, который грозит в случае неповиновения расплавиться и спровоцировать широкомасштабную истерику.

– Я вызову, только это… у меня денег нету. Сама заплатишь, хорошо?

Я вытаскиваю из сумки кошелек. Оставшаяся желтая мелочь неутешительно позвякивает в кармашке.

– Где ближайший банкомат?

– Не знаю. Я тут второй раз. Ты лучше на маршрутке езжай. Она прямо напротив дома останавливается.

Ромео тянется ко мне с патетическим поцелуем. Я отступаю. Он противен мне от кончиков пальцев на ногах до заросшей кудрями черепушки.