Бокал сангрии и паэлья

– Подумай до завтрашнего утра. Это крайний срок, потому что надо заказывать билеты.

«Есть, сэр!»

– А сейчас я познакомлю тебя с Майклом, – мистер Камень бросает беглый взгляд на наручные часы неизвестного производителя, – Через пятнадцать минут у нас назначена встреча в CoffeeNation. Постарайся ему понравиться. Улыбайся, не молчи, не перечь.

Можно подумать, этот пристарелый Майкл меня сватает по мусульманским традициям. Улыбайся, не перечь! Профессии, подразумевающие присмыкание пред кем бы то ни было, никогда не внушали мне энтузиазма. Когда-то в университетсие годы я пыталась ишачить секретарем. Улыбалась клиентам, подавала кофе. Они улыбались в ответ, но после первого глотка улыбки сползали с лиц, и переговоры не ладились. Ну, а что собственно говоря такого. Меня в университете учили вылавливать синекдохи из Свифта и Дефо и стряпать доклады по романтизму и реализму, а не кофе для противного шефа и его безликих гостей. А уволилась я даже не из-за кофе. Однажды, начальник отправил меня за сигаретами. Я, человек некурящий (осовоение таких навыков в учебной программе тоже не значилось) долго думала, что предпочесть, «Мальборо» или «Камел». В результате, так и не определившись с выбором, вышла из киоска, села на маршрутку и отправилась домой. Пусть сам ходит за сигаретами, может, растрясет немного свое пивное брюхо. Из всего вышеперечисленного можно сделать грибоедовский вывод: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

Так бы я и заявила Вильяму, если бы смогла перевести эту крылатую фразу. Он истолковывает мое молчание как согласие. Мы спускаемся по лестнице, выходим на улицу. Я шагаю сзади, возвышаясь над худосочным британцем на две с половиной головы. Войдя в кафе, сразу ищу глазами инавалидное кресло. Ничего подобного не наблюдается. Нам на встречу поднимается двухметрового роста господин в мятом костюме цвета собачьих испражнений. Беспомощным его не назвать, хотя и здоровым тоже с большой натяжкой. У него землистое лицо с кожей, напоминающей по структуре невкусную манную кашу, которую потыкали ложкой и бросили. Вылепите на этом фоне маленький рот с сухими губами, длинный, слегка кривоватый нос и круглые, испещренные красными прожилками глаза и вы получите точный слепок физиономии моего будущего клиента. Вот тебе и подарочек к дню рожнения! Единственный явный полюс – отсутствие инвалидной коляски. Этот гремлин по крайней мере самостоятельно пердвигается. Вильям представляет нас друг другу. Я улыбась во все зубы, даже в те, что с пломбами. Майкл едва заметно растягивает свои узкие губы. Мы устраиваемся за маленьким столиком. Таким маленьким, что моя коленка упирается в костистое бедро клиента, а наши лица оказываются на недопустимо близком по всем психологическим канонам расстоянии. Я порываюсь отодвинуться, но за моей спиной стена.

– Что тебе заказать? – проявляет инициативу мой непосредственный начальник.

– Латтэ.

– Это все?

А что еще можно заказать в кафеюшнике, где подают только кофе и сухие булки? Сухую булку я не хочу. Вильям пропадает из виду. Я остаюсь наедине с красавцем-мужчиной. Продолжаю дружелюбно скалиться, прикладывая попутно недюжие услилия, чтобы вызволить свою коленку. Майкл неожиданно пододвигается ко мне еще ближе и, обжигая мое ухо пропитанным табаком дыханием, шепчет:

– Ты знаешь, почему в мире ведутся войны?

Так, приехали! Мало того, что не Ален Делон, так еще и явно не в себе. Мне что его в смирительной рубашке на Мальорку вести? Что там мне советовал босс? Не перечить? Я улыбаюсь еще шире, чтобы псих принял меня за свою, и мотаю головой.

– Ты думаешь, за всем этим стоит Америка? – хитро подмигивает он мне.

Вообще-то думаю. Но Америка и Британия, как известно, друзья (назовем так, чтобы не вдаваться в интимные подробности непростых отношений этих двух стран), а следовательно лупоглазый может оскорбиться. С другой стороны его вопрос сам по себе подразумевает положительный ответ. Я киваю. Майкл всем своим видом (потрескавшейся полу-улыбкой и закатившимися глазами) демонстрирует удовлетворенность моей реакцией.

– Все так думают. И ошибаются, – триумфально заключает он, – Это евреи!

– Что евреи? – от неожиданности я покачиваюсь на своей табуретке.

– За всем этим стоят евреи! – радостно хрипит британец.

– А!

Мнение не ново и не оригинально. Пастернак и сельдерей, что ни овощь, то еврей. На мое счастье Вильям возвращается с двумя дымящимися кружками, освобождая меня от необходимости продолжать этот бессмысленный разговор. Они обсуждают какие-то свои, одним им интересные, вещи, вроде повышения цен на газ и заработанных Британией на Олимпийских играх медалей. Я тайком наблюдаю за Майклом, потягивая свой горячий напиток. Сейчас он выглядет вполне адекватным.

– Ну, что ж, – делает вывод Вильям спустя пол часа, – Я надеюсь вы друг другу понравились.

Я с большим усилием приподнимаю уголки губ. Майкл в свою очередь тоже не выражает большого энтузиазма. Хотя он мог бы! Ему-то как раз со мной повезло. Может, конечно, в анти-семитских политических рассусоливаниях я не очень сильна, зато хоть посмотреть на меня приятно.

– Замечательно, – заключает с переизбытком энтузиазма мой коротышка-начальник, – Майкл, Светлана вам на сегодня понадобится?

Моя щека выходит из под контроля и болезненно дергается, не вынеся столь беспардонного отношения к моей персоне. Обо мне говорят как о вещи. Вам понадобится сегодня машина? А компьютер? А туалетные пренадлежности? А Светлана? Майкл кивает своей некрасивой, напоминающей подгнившую картофелину головой.

– Я хотел бы купить пару стульев. А тяжести мне носить нельзя. «Отлично!» закипает у меня внутри раздражение. Стулья потащит хрупкая переводчица со зрением минус девять. Мне, между прочим, врачи больше трех килограммов поднимать не советуют. Надо бы прямо вот так вот прямо встать и заявить этим двум зажравшимся британцам. Рабство давно отменили! Но я почему-то продолжаю сидеть, обиженно уставившись в кофейную гущу на дне чашки.

– Окей, тогда я вас оставляю, – работогровец вылезает из-за стола, – Вот тебе, Светлана, чек на такси и номер, по которому ты вызовешь машину. Услугами других компаний мы не пользуемся. Только этой. И Майкл ездит исключительно на такси, которое должно быть своевременно вызвано. Это ясно?

– Yes, sir! Разрешите выполнять?

– Удачи. Я поворачиваюсь к клиенту, усердно натягивая на лицо маломальски дружелюбное выражение.

– Сейчас вызовем машинку, – объясняю я ему елейным голоском как малышу из ясельной группы, который грозит вот-вот расплакаться.

Майкл безразлично кивает. Такси прибывает спустя десять минут, за которые мой нездоровый подопечный успевает зевнуть ровно десять раз, по разу в минуту, давая мне возможность отлично разглядеть его желтоватые похожие на кукурузные зерна зубы. Забравшись в салон автомобиля, он, очередщной раз зевнув, замечает, что зря таксист обклеил переднюю панель фотографиями голых женщин. Я стараюсь отвлечь его внимание на какую-нибудь безобидную тему. У меня это не очень получается. Машина тормозит у торговоро центра. Я расплачиваюсь выданным мне чеком фирмы, и вылезаю вслед за Майклом. В это время просторные торговые залы практически пустуют. Мой клиент направляется в мебельные отдел. Он долго кружит между шкафами и диванами как собака, выбирающая место для туалета.

– Вот эта табуретка ничего, – спустя минут тридцать выносит вердикт Майкл, – Но мне нужна зеленая, а эта синяя. Спроси, нет ли у них такой же только зеленой.

Я послушно взваливаю на плечо указанную четерехногую и тащу ее работнику магазина. Тот заявляет мне, что зеленых в наличии не имеется. Майкл разочарованно вздыхает, переворачивает табуретку и принимается разглядывать ее брюхо со скрупулезностью хирурга, готовящего пациента к операции.

– Можно открутить вот этот винт, – делится он своими соображениями со мной, – Снять крышку и перекрасить ее. Иди спроси, могут ли они перекрасить, и сколько это будет стоить.

Мы с табуреткой повторяем маршрут. Продавец (или как сейчас модно говорить сейлс-менеджер) не соображает, чего я от него пытаюсь добиться. Он мыслит однолинейно – синяя есть, зеленой нет, зачем что-то крутить? Я возвращаюсь с неутешительным известием. Мой изобретательный клиент тем временем откопал где-то зеленый табурет со спинкой.

– Если вот эту крышку переставить на ту табуретку, получится что надо. Сбегай узнай, могут ли они это сделать.

Я пытаюсь втолковать британцу, что в магазине работают не конструкторы истребителей, а среднестатестические сотрудники со среднестатестическими мозгами.

– Что тут думать! – возмущается стратег, – Один винт открутил – и готово.

Я тащусь обратно, волоча за собой оба стула. Продавец таращится на меня и, выслушав сумбурные разъяснения, возмущается:

– Здрасте! А кому мы потом продадим сине-зеленый табурет?

– Ну, так даже интереснее, – неуверенно бормочу я, – Дизайнерская задумка.

– Послушайте, девушка, берите оба стула и делайте с ними, что душе угодно. Хоть вертолет с пропеллером.

Идея насчет вертолета не кажется Майклу конструктивной.

– Я не буду платить за то, что мне не надо, – оскорбляется он, – Знаешь что, возьмем тогда три синие, и ты мне найдешь рабочих, которые перекрасят.

Гениально. Латвия – страна красильщиков табуреток. Они, можно сказать, на каждом углу валяются. Майкл оплачивает покупку.

– Мы оставим их пока здесь, чтобы тебе по всему торговому центру с ними не таскаться, – великодушно разрешает он.

Рабу-носильщику в пору упасть в ноги господину и биться головой об пол от проявленной благосклонности. Я скрежещу зубами.

– Теперь пойдем выбирать лампочки, – командует эксплуататор. Только сейчас я понимаю, на сколько неполной была наша университетская программа. Кому нужны Джон Донн и Эдмунд Спенсер, когда ты не знаешь таких элементарных понятий как «разъем лампы», «триоды» и «пентоды». Причем, оказавшись между клиентом-британцем и продавцом-латышом, я не понимаю ни одного, ни второго. Хорош посредник. Пока я краснею и белею на манер латвийского флага, эти двое как-то сами между собой договариваются. Британец протягивает мне мешок приобретенных лампочек.

– Я устал. Пойдем выпьем кофе, – распоряжается он.

Я беру себе зеленый чай и усаживаюсь напротив. Надо заметить, что обладатель виллы на Мальорке не делает ни малейшей попытки оплатить мой скромный заказ.

– Надо быть добрым и щедрым, – ни с того, ни с сего выдает он, – Это великая мудрость.

Ну, да, то-то тебя от этой щедрости так и распирает! Лицемер британский!

– Я в последнее время стал много думать о смысле бытия, – продолжает Майкл, – Даже решил написать книгу.