Страшная Эдда

Это был всего-навсего липовый листок.

Сигурд поднял голову вверх. Ну да, там была липа, огромная, старая липа с клейкими от тлей листьями. Но почему этому листку взбрело на ум свалиться именно сейчас и именно на спину Сигурда? Ведь он прилип плотно, а значит, кровь Фафнира под него не попала…

– Проверить тебя? – предложила ворона.

– Давай, – согласился Сигурд. Листок выпал из его пальцев и, кружась, полетел на землю.

Ворона тщательно прицелилась и клюнула Сигурда в лоб. Он не ощутил ничего, а вот ворона ойкнула и кувырком отлетела в сторону.

– Кар-раул! Нос чуть не сломала! Отличный результат!

– Ты в спину клюнь, – обеспокоенно сказал Сигурд. – Там, где был листок…

– А где он был?

– Узнаем.

После того, как ворона несколько раз потыкала клювом между лопаток Сигурда, там обнаружилось болезненное место. Было оно всего-то размером с липовый лист, но Сигурд догадывался, что на удар копья этого хватит. Листок угодил как раз на то место, удар в которое был бы смертельным.

– А внешне как это выглядит? – спросил он. Ворона задумалась.

– Как будто розовее, чем всё остальное… Но это надо долго рассматривать.

– Надеюсь, что никто не рассмотрит, – упавшим голосом проговорил Сигурд и принялся одеваться.

Случайность, проклятая случайность, которая привела к таким последствиям! Или же случайности не бывает, и боги всё предусмотрели?

Будь он весь неуязвимым, разве он мог бы попасть в Вальгаллу? Ведь погибнуть в бою ему бы не довелось. Как бы он умер? Слепым столетним стариком, выжившим из ума? Или сгорел бы от оспы? Неужели боги решили дать ему шанс? И чья рука бросила этот листок? Но где-то закралась ошибка в расчёты богов, или, может, забыли они, какую власть на земле имеют ревность и золото… К счастью, богам оказалось по силам всё исправить – Один его отспорил.

Старая одежда Сигурда была вся изорвана в схватке с драконом, и на золото, найденное в норе, он купил себе новый наряд, достойный знатного воина. Шлем и кольчугу он бросил там, где убил дракона. Доспехи ему не требовались.

Даже Гуннар и Хёгни поначалу не верили в его неуязвимость, уже после того, как он прожил в Южных Землях полгода и вышел невредимым из нескольких сражений. Они заявили ему:

– Слыхали мы эти сказки. У тебя под рубашкой кольчуга, и только. Может быть, выкованная гномами – в это мы поверим, но не в то, что тебя нельзя ранить.

– Ах так, – сказал Сигурд и мгновенно разделся донага. Братья не сдавались.

– Ну и что, – сказал Хёгни, – допустим, тебе повезло несколько раз, и ты спятил от радости. Вот увидишь, тебя ещё отделают.

А Гуннар засмеялся:

– Даю все свои серебряные браслеты, что против гуннов ты в таком виде не выйдешь.

– Ну их, твои браслеты, – зло ответил Сигурд. Не мог же он признаться, что серебро Гуннара не стоило и одной десятой его золота. Это потом он проговорится… Но стоило ли ему тогда поддаваться на подначки?

– Клянусь Одином, выйду.

– Да ты совсем рехнулся! – воскликнул Хёгни. – Ещё и Одином клянётся! Ты же не берсерк, это они от своего зелья дуреют, их рубят в кашу, а им нипочём… Так всё равно их потом от травы отскребают по частям!

– Я и не знал, что у нас принято трусить, – холодно ответил Сигурд. Хёгни перекосило.

– Храбрость – хорошая штука, но то, что ты придумал – не храбрость, а дурь чистой воды.

И всё-таки Сигурд не отказался от клятвы. Он знал, в чём клянётся. Наутро гунны с удивлением увидели среди приближавшихся саксов и фризов в шлемах и кольчугах воина, одетого лишь солнечным светом. И это не был один из безумных берсерков, которые, хотя и страшат своей одержимостью, но не различают своих и чужих и крошат всех подряд. Он был в здравом уме и открыто насмехался над ними.

– Эй, гунны! – крикнул он, помахивая мечом. – Попробуйте достать до сердца Сигурда Вёльсунга!

Предводителя гуннов взбесила эта выходка.

– Что вы смотрите? – завопил он. – Оставьте от него мокрое место!

Косоглазый гунн с чёрной косицей на затылке размахнулся копьём, метя Сигурду в пупок. Наконечник копья сломался, а Сигурд не почувствовал даже ушиба. Гунн не успел удивиться. Он свалился с седла, проколотый насквозь мечом Сигурда.

Возгласы изумления послышались с обеих сторон. А Сигурд уже нёсся напролом в толпу гуннов, не обращая внимания на сабли и копья. Его меч врубался в их тела, и скоро Сигурд с головы до ног был покрыт кровью – но только не своей. А какие одежды могут быть лучше для воина?

Гунны растерялись, и северяне воспользовались этим. В тот день они понесли совсем мало потерь; гунны вынуждены были спасаться бегством. Случилось неслыханное дело: пешие смяли конных. Молва о чудесном даре Сигурда быстро разлетелась по окрестным землям. Тем не менее Сигурд понимал, что доля безумия в том, что он выкинул, была. А если бы они догадались, если бы ткнули ему копьём в спину? Он не мог себе позволить так рисковать. Перед ним встал сложный вопрос. Если в следующий раз он откажется повторить то, что сделал, его соратники заподозрят неладное. Либо его сочтут трусом, либо поймут, что его неуязвимость не совершенна. Нет, он повторит то же самое, но спину чем-нибудь прикроет. Вот только чем? Оставь он на себе плащ, это вызовет вопросы, если не насмешки.

Сигурд нашёл выход. Как раз незадолго до похода против гуннов они с Хёгни охотились и добыли огромного волка. Шкура этого волка сушилась теперь во дворе у Хёгни и вполне подходила для устрашения гуннов. Сигурд велел выделать её, как есть, с головой и лапами, и превратил её в своё боевое облачение. Обнажённый Сигурд с волчьей шкурой на плечах наводил такой ужас на противников, что через несколько месяцев гунны заключили мир с северным народом. К немалой радости Сигурда, поскольку наступила зима, а от холода кровь Фафнира не спасала.

Так Сигурд стал единственным в мире человеком, который подставлял врагу грудь не из смелости, а из страха.

Предвижу реакцию читателя. У автора не хватило фантазии, скажете вы; автор не сумел ничего придумать и просто пересказал отрывок из «Эдды» на манер современного романа, к тому же километрами цитируя книгу Кристиана Шатцера «Метафоры наготы и неуязвимости». Автор извлёк оттуда всё, что касалось древних германцев, и попросту вставил в свой роман; к тому же, заметят отдельные читатели, текст выдаёт знакомство автора с рисунками Кирилла Берсенева по мотивам «Кольца Нибелунгов». Я, правда, не вижу в этом ничего предосудительного, поскольку Берсенев замечательный художник (нелюбовь к нему, тщательно культивируемая полу-интеллектуалами, совершенно безосновательна). Впрочем, графическая серия о Нибелунгах – пожалуй, его худшее творение. Персонажи застыли в позах скульптур Веры Мухиной, и вид у них до крайности слащавый, а тот Сигурд, которого он нарисовал, хотя и в самом деле прикрыт только волчьей шкурой, завязанной на плечах, не имеет ничего общего с настоящим Сигурдом. Видел ли Берсенев Сигурда, не знаю. Очень может быть, что видел, но попытался приукрасить его в меру своих представлений о том, как должен выглядеть герой. Ручаюсь вам, что Сигурд в приукрашивании не нуждается.

Если бы я задался целью написать роман о Сигурде, я бы собрал все наиболее красочные штампы и слепил из них удобоваримый сюжет. Но Сигурд рассказал мне только то, что хотел рассказать сам. Стал бы я иначе уделять столько внимания причинам, по которым Сигурд сделался неуязвимым, и обстоятельствам, при которых он это свойство утратил?

– Ты мне больше нравишься таким, – сказала Брюн и поцеловала Сигурда в плечо. Её крылья накрывали их обоих.

– Каким? Хёгни говорит, что я не изменился.

– Изменился. Ты перестал быть неуязвимым.

– Какое это имеет значение, если я всё равно воскресаю после каждой битвы?

– Вместе со всеми. У тебя больше нет преимуществ перед другими. Нет превосходства. Ты – равный среди равных.

– Это закон богов? – улыбнулся Сигурд и притянул её к себе.

– Это закон совести.

В Вальгалле не считали ночи и дни; никто не знал, сколько времени проходит между отдыхом и сражением. Спали они, когда одолевал сон, там же, на полу, вповалку, не снимая сапог. Сверху ничем не укрывались, вместо подушки им служили собственные руки или подвернувшийся сонный товарищ. Сборы в поход занимали мгновение – им требовалось лишь пристегнуть меч и накинуть плащ. В глубокой древности мёртвые воины служили не более чем забавой богам, которые делили их на враждующие стороны и стравливали между собой. Но этого обычая уже не существовало. Дружина Одина охраняла границы миров от непрошеных вторжений. Бесшумные, готовые по первому сигналу броситься в атаку, они неслись верхом на серебристых волках, и впереди них летел сам Один на восьминогом коне Слейпнире – коне, который питался мясом и был быстрее мысли. Иногда они натыкались на великанов, троллей или иных древних чудищ, прорвавшихся в чужой мир с той стороны, с сумеречных окраин, и начиналась битва. Их мечи рассекали врага без усилий, а сами они не чувствовали боли. В первом же сражении Хёгни был убит. Он не очень удивился, когда снова попал к Хильде и она опять вылила на него котёл кипящего молока. Скорее, он обрадовался. Впервые он, не кривя душой, мог сказать, что ничего не боится.

Они бывали и в Мидгарде, но лишь по ночам. В лунные ночи они, растянувшись в цепочку, летели над землёй, и лапы волков задевали облака. Иногда Один из предосторожности приказывал завернуться в плащи, делавшие их невидимыми, но чаще всего их и так никто не видел. Никто, кроме случайных путников, которые будут потом рассказывать, как в поднебесье промчалась Дикая Охота.

Хёгни гнал своего волка вперёд, стиснув его коленями. Его волосы и плащ развевались по ветру; стояла ясная морозная ночь, но он не чувствовал холода – его согревал лунный свет, как солнечный свет согревает живых. Луна сияла в вышине, бросая серебряные отсветы на лица летящих воинов. Вот Сигурд – он далеко обогнал его и шёл почти вровень с Одином. Великий бог что-то дружелюбно сказал Сигурду, обернулся и сделал дружине знак спускаться.

Верхушки елей и сосен были черны, как сама ночь, и только снег на ветвях сверкал белизной. Лунные лучи падали в прогалины между деревьев, синеватые сугробы мерцали и искрились, как драгоценные камни. Дикая Охота приземлилась, всадники спешились. Хёгни думал, что он тут же и провалится в снег по пояс, но этого не произошло. Его ноги, обутые в серебристые сапожки, даже не примяли рыхлой пелены. Он дёрнул хвойную ветку, и снег осыпал его голову сияющей пылью. Другие воины тоже стояли на снегу, поглаживая притихших волков и во все глаза глядя на зимний лес. Они не часто задерживались в мире, откуда пришли, и всякий раз в них просыпалось жадное восхищение. Было хорошо очутиться в этом мире бессмертным, неутомимым, нечувствительным к боли и холоду; не боясь больше страданий Мидгарда, они упивались его чарами – потому что в Мидгарде есть свои чары, недоступные другим мирам.

Один тоже соскочил с восьминогого коня и легко ступил на заснеженную прогалину. Он был одет так же, как и его дружина – в один только плащ, наброшенный на мускулистое голое тело, но не серебристый, а ярко-синий. Спутанные на ветру седые кудри падали на плечи, единственный глаз блестел при луне – правая пустая глазница темнела глубоким провалом. Он поднёс к губам окованный серебром рог на цепочке и протрубил. Звук рога далеко разлетелся в звонкой ночи; с деревьев посыпалась морозная пыль.