План «Победители»

– Что за предрассудки право! Но раз я уже здесь. Готовьте анестезию!

– Вы Антон Павлович?

– Кажется, пациент готов. Приступайте! Скальпель!

Верочка протянула дворнику флакон спирта.

– Что бы я без вас делала, Аркадий Аркадьевич!

– Всегда раз помочь. Целую вашу ручку.

– В другой раз. Я уже продезинфицировала руки. Скажите Ангелине, пусть отдаст вам наши сушки.

– Вы – чудо, Вера Геннадьевна.

– Вы мне льстите.

* * *

После операции Вера чувствовала себя выжатым лимоном. И дело было не в сложности операции, а в моральном давлении.

– А представляешь, если что-то пойдёт не так?! – нагнетала обстановку Катюша. – И как ты разрежешь этот тройной слой жира? Смотри, я и не вижу его мужское достоинство.

Катюша, конечно, была слегка назойливой и фамильярной, но специалистом хорошим, и, в принципе, Верочке она нравилась. Но в такие моменты она хотела кинуть в неё что-нибудь.

После операции Вера прилегла в палате и уснула. Через час её разбудила Таня.

– Твоя подруга приехала. Корреспондент «Огонька».

– Ах, я и забыла, что ей обещала.

– И тебя никогда не мучает совесть после того, как мы аборты девушкам делаешь? Я никак не разберусь, как к этому отношусь.

– Я оцениваю душевное состояние девушки, степень её решимости, семейное положение, ситуацию. И девушка – не кошка, она имеет право не рожать, если мужчина не собирается ей помогать. И ты же знаешь, деньги мы с тобой берём только с тех, которые способны заплатить, а с других нет. Ведь в противном случае они могут обратиться к какому-нибудь мяснику. Это наша с тобой гуманитарная миссия.

– Согласна. Так жалко этих беспризорных детишек. Я каждый раз плачу, когда их встречаю.

Вера поправила волосы, надела халат и отправилась в операционную.

– Здравствуй, Наташа! Как твои дела? Ты не передумала?

– Нет, Верочка. Ты – моё спасение. Он – женатый человек. Родители со свету меня сживут, ты их знаешь. Я не передумаю.

– Завтра утром сможешь отправиться домой. Тогда приступим.

Всё прошло хорошо. Ещё отец всегда говорил Вере: «У тебя рука легкая». С тех пор она и поверила, что есть в её руках какая-то волшебная сила. Сначала она ходила в музыкальную школу на уроки игры на фортепьяно, а потом решила стать хирургом. Именно хирургом. Она не хотела быть ни педиатром, ни терапевтом, ни стоматологом. Только хирургом. Хирургия казалась ей чем-то заоблачным – высшим пилотажем. Она хотела доказать себе, что справится.

– Золотые у тебя руки! – говорила ей постоянно Таня.

И руки у неё были изнеженные, красивые, с какими-то плавными контурами, интересными движениями. Они привлекали внимание.

* * *

Отработав затем дневную смену, Вера отправилась домой. Летняя Москва не захватила её своим очарованием, так она хотела быстрее переодеться, основательно поесть, почитать книжку, желательно Чехова.

В троллейбусе она задремала и чуть не пропустила свою остановку. Дверь квартиры ей открыла их домоправительница Ольга Семёновна.

– Верочка, а у нас гости. Проходи ужинать!

Вера сразу почувствовала неладное – засаду. Интуиция её не подвела. В столовой она увидела своего отца, генерала-майора Кузнецова, и полковника Одинцова. Полковник уже месяц не уставал посещать их квартиру, приносить с собой тортики, чтобы очаровать Верочку. На все его знаки внимания она отвечала отказом, но полковник не сдавался. Вере не нравились его залысины у висков, противный командный голос, совершенно огромный лоб, но что особенно её раздражало – его манера коверкать ударения в словах и очевидные ошибки в грамматике. Одинцов всегда говорил «накласть пюре», «вылаживать правду», «позвОнит», «шелкОвый». Её всю передёргивало каждый раз, когда полковник употреблял слово «плебисцит», а делал он это довольно часто. Ещё он любил слово «пертурбации». И всегда его «умничанье» выглядело крайне нелепо и смешно. Ещё у него с трудом застёгивались пуговицы на кителе, потому что он очень быстро набрал вес, когда его повысили в звании. И каждый раз, когда полковник говорил о своей покойной жене, он вставлял комментарий «святая была женщина». В этот момент Вера всегда думала: «Конечно, святая. Столько лет тебя терпела. Наверняка, там её причислили к святым мученикам». И хотя полковнику было чуть больше сорока, он выглядел на один возраст с её отцом, потому что тот был постройнее и меньше пил.

– А вот и Верочка! Присаживайся! Ольга Семёновна сегодня приготовила нам кулебяку, расстегайчик.

Отец пододвинул ей стул. Верочка тяжело вздохнула.

– Как рабочий день?

– Устала очень, папа. Кстати, привозили твоего знакомого – Аркадия Аркадьевича.

– Как?! Что с Аркадием Аркадьевичем? Надеюсь, он выздоровел, – бесцеремонно вмешался в беседу Одинцов.

– Аппендикс. Его уже выписали.

– Какая радость! Нужно будет ему позвОнить. Вы кушайте, кушайте, я ещё тортик принёс.

– Виктор Петрович, вы меня право закормили тортами. Скоро я в эту дверь не смогу проходить.

– Ничего, чай не крепостные, новую, если что, поставим, – успокоил Веру отец.

Но ей и кусок кулебяки в рот не лез. Её явно сватали. Она даже пожалела, что сейчас в цветастом ситцевом платье. Нужно было прийти домой в больничном халате, чепчике, очках в «черепашьей» оправе. Может, хоть это отпугнуло бы жениха.

– Я вам принёс пластинку – Шаляпин «Эй, ухнем». Надеюсь, вам понравится.

– Верочка больше любит Бетховена, – проговорилась Ольга Семёновна, подавая чай.

– Так давайте как-нибудь сходим в консерваторию!

– Отличная идея! Дочь редко куда-нибудь выходит. С работы домой – из дома на работу, – не унимался генерал-майор.

– Возможно, когда-нибудь.

«В следующей жизни», – закончила мысленно фразу Вера. Она взяла графин с водкой и налила напиток в рюмку Кузнецова, а затем залпом выпила. В этот момент Ольга Семёновна как раз поставила новую пластинку. В столовой раздался громовой голос Шаляпина. Это позволило Верочке несколько минут помолчать и выпить ещё водки.

– Гений! Самовыродок! – воскликнул полковник.

Верочка чуть не поперхнулась.

– Самородок!